с манерой воевать тех же казачков, кавалеристы Наполеона уже успели познакомиться.
Ростовцев остановил коня и повернулся в седле – глаза, белые от неутолённой ярости, сабля свисает с кисти на темляке.
– Скорее, господа! С минуты на минуту французы будут в усадьбе. Промедлим самую малость – застанут врасплох, захватят!
– А как же наши? Вы ведь обещали их спасти! – хотел, было, крикнуть я. Но не успел – поручик пришпорил коня, и мы снова полетели карьером.
XI
Появление французов было встречено мрачным, настороженным молчанием, и тяжёлыми взглядами, на фоне которых жизнерадостное щебетание Далии казалось Гене какой-то дикостью, чуть ли не прямым предательством. Однако, подумав, он алжирскую студентку оправдал: что ей наши войны полуторастолетней давности? Она, надо полагать, и о Бородинской битве-то не слышала, и по-русски, всего год, как научилась прилично говорить. А вот французы – дело другое. Насколько он смог вспомнить. Алжир был французской… даже не колонией, а полноправной её частью, и получил независимость при де Голле, в 1962-м году – правда, процесс этот сопровождался кровопролитными войнами и мятежами. Однако алжирские политические и деловые круги связи связей с Пятой Республикой не разрывали, даже наоборот – например, охотно посылали своих детей учиться на континент. Далия, прежде чем отправиться в Советский Союз, три года проучилась во Франции, в Сорбонне – и, конечно, хорошо знала и французов и их историю. И даже рассказывала как-то однокурсникам о могиле Наполеона в парижском Доме Инвалидов – в представлении Гены это был такой же обязательный пункт посещения французской столицы, как визит в Мавзолей Ленина.
Так что неудивительно, что смуглолицая Далия легко установила контакт с оккупантами – французским-то она владела в совершенстве, это был, считай, её родной язык. Командир конных егерей, молоденький су-лейтенант (младший офицерский чин во французской армии, как объяснил Гжегош) явно оказался неравнодушен к прелестям алжирки, которые та и не думала скрывать. Наоборот, надела лёгкую рубашечку, расстегнув три верхние пуговички так, чтобы с первого взгляда было ясно, что никакими бюстгальтерами она себя не отягощает, а вместо мешковатых спортивных штанов, натянула эластичные рейтузы, на редкость соблазнительно обтягивающие бёдра. Вниманием мсье Робера Далия завладела прочно, с первого взгляда – и это не могло не радовать гостей из будущего, поскольку романтически настроенный су-лейтенант запретил своим подчинённым соваться без спросу в помещение клуба. С пленниками мужского пола он был любезен, поцеловал руку библиотекарше, отпустил комплимент Людочке – несколько скабрёзного свойства, что будущая медсестра не сумела оценить из-за полнейшего незнания французского языка. К тому же, су-лейтенант, очарованный смуглыми прелестями гостьи из солнечной Африки не обратил совершенно никакого внимания на диковины из будущего, которыми буквально набит был сельский клуб – от старенькой радиолы «Днепр» и электрического освещения, до неприкаянного «пердунка», так и стоявшего на заднем дворе. Да что там радиола – даже элементарные вопросы, заданные пленникам: кто они, откуда, что тут делают? – могли бы дать массу пищи для размышлений…
О своих обязанностях командира партии фуражиров су-лейтенант тоже как-то подзабыл. Конным егерям и обозным было приказано разбивать на поляне возле ДК бивуак и варить обед. Наскок русских кавалеристов, мелькнувших, было, на опушке леса, оставили без внимания – подумаешь, пять верховых, что они могут сделать многочисленному отряду? Мсье Робер даже не подумал разослать по округе разъезды с целью разведки, с первых же минут целиком отдавшись времяпрепровождению с алжирской красавицей – чему та, кажется, была весьма рада. В самом деле, куда спешить? Успеется…
Что касается Гжегоша, то поляк старательно демонстрировал лояльность к французам, и это коробило Гену, выросшего, как и прочие его ровесники, на представлениях об интернационализме и нерушимой польско-советской дружбе (сериал «Четыре танкиста и собака», певица Анна Герман, актриса Барбара Брыльска, а как же!) Может, Гжегош задумал втереться к оккупантам в доверие и уж потом, потом?..
Что будет, когда наступит это самое «потом», Гена мог только гадать. Он ведь не слыхал и о существовании «мазурки Домбровского» – официального гимна Польши, где даже во времена Варшавского договора, СЭВ и фестиваля «Интервидения» в Сопоте, неизменно, как и пятьдесят, и сто лет назад, имелись такие вот строки:
«…Вислу перейдем и Варту,
Польшу возродим!
Нам примером Бонапарт!
Знаем: победим!..»
Варта – река, не из самых полноводных, протекающая в самом центре Польши, на границе Великопольского и Лодзинского воеводств. А где находится Висла, не припомните? Да в противоположной стороне: она огибает с юго-востока земли Мазовецкого воеводства со столицей Варшавой, а дальше к востоку, за узкой полосой Люблинских земель уже Белоруссия. И куда поляки собрались через эту самую Вислу переходить – не спрашивали себя? То-то…
Увы, о разделах Речи Посполитой и многочисленных антирусских мятежах, один из которых подавлял сам Александр Васильевич Суворов, в советских школьных учебниках истории, если и упоминалось, то походя, а упор делался на подвиги Войска Польского и совместную борьбу с фашистской Германией. А вот будущему пану Пшемандовскому, в отличие от его русских однокашников, всё это было прекраснейшим образом известно. И окажись здесь и сейчас другой герой этого повествования, в нём наверняка всколыхнулись самые чёрные и увы, небеспочвенные подозрения – как говаривала незабвенная Маргарита Павловна из фильма «Покровские ворота», которому предстояло выйти на телеэкраны страны только в восемьдесят втором году.
Нет, ребята, учите историю – в жизни пригодится…
Я дёрнулся и зашипел сквозь зубы, когда ординарец плеснул на рану из зелёного полуштофа.
– Полегче, Прокопыч! Не видишь – того гляди, сомлеет человек!
Это Ростовцев. Несмотря на суету сборов, охватившую усадьбу, он счёл нужным присутствовать при перевязке раненого, то есть меня. Рана, к слову, пустяковая – пуля прошла по касательной выше локтя, оставив то, что судебные медики именуют «минус-ткань» – отсутствие небольшого куска плоти. Куда хуже было бы, если бы ранение было сквозное, не говоря уж о раздробленной плечевой кости. Медицина здесь в аховом состоянии, и заполучить заражение даже от такой пустяковой раны – дело самое обыкновенное. Кстати, о медицине…
– Чего там – сомлеет… – пробурчал под нос недовольный Прокопыч. – Только хлебному вину зряшный перевод – унутрь его, проклятущее, надоть, унутрь!
Да, антисептика здесь явно не на уровне. Предпочитают анестезию, причём тем же самым продуктом. А ведь толковое предложение…
Я завладел полуштофом и сделал большой глоток. Ординарец одобрительно крякнул.
– Прокопыч, подай-ка пузырьки – вон те, что на столе, на подносе…
Это мой запас медикаментов. И не из положенной туристической группе аптечки, а из собственной нычки, спрятанной в рюкзаке.
Пузырёк с перекисью водорода, другой, со стрептоцидом, несколько упаковок всяких таблеток, пара пачек с индивидуальными пакетами в хрусткой коричневой бумаге. Одним из них сейчас и собирается воспользоваться Прокопыч, и я беспокойно верчусь на табурете, кося взглядом на содранную и брошенную на пол упаковку – а ну, как кому-нибудь придёт в голову поднять её и разобрать надпись?
Впрочем, чего уж там, как говорится – снявши голову по волосам не плачут. «Вещдоков» у Ростовцева и без этикеток предостаточно: и наган и велосипеды, и много чего ещё; и если он до сих пор не уделил им внимания, то лишь из-за того, что стремится поскорее увезти родителей и сестру подальше от французов, захвативших ДК и явно нацелившихся на Бобрища. Кстати – почему они до сих пор не добрались до усадьбы? Расстояние тут сущий пустяк, даже неспешной рысью можно покрыть его, самое большее, за полчаса…
Но – вернёмся к медицине. Прокопыч протянул мне пузырьки, каковыми я немедленно и воспользовался: сначала плеснул на рану перекисью (Прокопыч выпучил глаза и мелко закрестился, когда прозрачная жидкость вскипела, запузырилась белёсой пеной), после чего – присыпал порошком из второго пузырька.
– Теперь бинтуй.
С этой задачей ординарец справился легко, сказалась большая практика. Дело житейское – в иной сабельной сшибке можно получить десяток сабельных ударов, и далеко не каждый хотя бы прорубит сукно мундира и кожаные ремни амуниции – чего уж говорить о более серьёзном ущербе? Известны случаи, когда кавалерист выходил их боя с дюжиной, а то и больше, подобных порезов и царапин, оставленных вражескими клинками, и на следующий день вновь красовался в седле. К полковому лекарю в таком случае обычно не обращались. Зачем? Обругает за бабскую мнительность – и будет прав, что характерно. Так что обходились собственными силами, а так же полосками холста, дёгтем, постным маслом да захваченными из дома бабкиными мазями.
– Ну, Никита Витальич, как рука? – поинтересовался Ростовцев. Мы с ним тёзки – только он Андреевич. Не сразу до меня дошло, что это именно его портрет, только уже в почтенных годах, висит в краеведческом музее. Жаль, что мы туда так и не добрались – любопытно, как повёл бы себя поручик, увидав собственное изображение в полковничьем мундире, да ещё и с указанием даты смерти? Нет уж, лучше обойтись без подобных психологических опытов, тем более, что в клубе засели французы, и попасть туда нет никакой возможности.
Я подвигал рукой.
«…больно, чёрт… И угораздило же!..»
– Ничего, терпимо. Хорошо, что левая – стрелять смогу и саблей рубить, если придётся.
– Так вы и саблей владеете?
И что мне теперь, рассказывать про свои достижения на ниве исторического фехтования? Весьма скромные, если честно – особенно в том, что относится к сабельному, и тем более, верховому бою. Шпага – другое дело, тут мне есть чем гордиться. Вот такая, к примеру…