«Альпинист» вскочил с табурета, лицо его посветлело.
– Блин… точно! Ну ты, Ген, голова, как же я сам не догадался! И что же теперь делать?
А вот ответ на этот вопрос Гена знал.
– Что-что… полить книги соляркой и спалить нахрен, и вся недолга! Только надо скорее, пока французы не поняли, что за сокровище им досталось.
Гжегош дождался, когда парни уйдут, и только потом позволил себе перевести дух. Доска пола скрипнула под каблуком, когда он неосторожно стал переминаться с ноги на ногу. Хорошо, что Прокшин оказался тупым и ленивым, как и прочие москали – услыхав, не стал проверять, в чём дело, дав возможность дослушать всё до конца.
Он осторожно, бочком, выбрался их книгохранилища. В комнате никого не было; тогда Гжегош уселся на табурет, на котором только что тосковал альпинист Лёха, и задумался.
Как там пел Никита?
«… а если нет границы – нам нечего беречь…»
Сейчас эта граница существует – в виде границы созданного волей Наполеона Великого Герцогства Варшавского. А значит, очень даже есть чего беречь. Это потом границы будут не раз растерзаны, перекроены – саблями, штыками, гусеницами танков. Но пока их хранят храбрость и гонор польских жолнежей, и маршал Понятовский идёт под знамёнами Бонапарта на Москву, где его, Гжегоша, предки уже бывали, и дай-то матка боска Ченстоховска, ещё войдут под барабанный бой и звуки мазурки Домбровского…
Нет, ще Польска не згинела – особенно, если он сумеет сделать то, о чём шептались только что те двое: доставить бесценное содержимое этих полок в ставку Великого Бонапарта. Уж он-то сумеет и поверить, и оценить и распорядится полученными из будущего знаниями.
В конце концов, разве не для этого он здесь? Нет, не студент второго курса Гжегош, чья голова изрядно заморочена коммунистической пропагандой, а пан Пшемандовский – взрослый, даже немолодой мужчина, истинный патриот своей многострадальной родины, многократно униженной, растерзанной, растоптанной клятыми москалями, германцами, австрияками. Ему невероятно, сказочно повезло: он оказался заброшен неведомыми, но явно могущественными силами на сто шестьдесят семь лет назад, в прошлое, в собственное двадцатидвухлетнее тело – и всё это только для того, чтобы история свернула в другую колею, и тогда границы Речи Посполитой действительно протянутся от можа и до можа…
Достойная цель, за которую не жаль и голову сложить! Но сначала надо помешать «заговорщикам», пока они, в самом деле, не натворили бед. Долго ли умеючи-то? В подвале бочка с соляркой, нацеди ведро, плесни – замучишься потом тушить. Есть, конечно, огнетушители, но французы не знают, как с ними обращаться, а в одиночку Гжегош – много ли сможет?
Бежать, кого просить о помощи? Но к кому? Чёртов лягушатник, этот сопляк су-лейтенант полдня собачонкой таскался за Далией, а сейчас занял комнатку старухи-библиотекарши и развлекается там с ней на мягкой кроватке. Гжегош слышал страстные охи и стоны, несущиеся из-за запертой двери. Судя по темпераменту любовников, раньше, чем к вечеру сладкая парочка не уймётся, а студенты к тому времени вполне могут успеть сделать своё чёрное… вернее сказать, огненное дело.
Значит, остаётся одно: отыскать кого-нибудь из французских унтер-офицеров и потребовать от них содействия. А что? По-французски он худо-бедно понимает, растолкует, в чём дело – и пусть только эти солдафоны посмеют отказать в помощи!
Да, так и надо сделать! Приняв решение, поляк направился во двор, где возле коновязей толоклись, словно пчёлы воле летка улья, французские фуражиры.
– Никак партизанские годы решила вспомнить, Дашка? И неймётся же тебе…
Тётя Даша улыбнулась – всё-то он понимает, милый Васенька! – и ласково провела рукой по грубой, заскорузлой ладони механизатора.
– Как же их забудешь? Такого лиха хлебнули – и вот, опять напасть, только теперь французы. И откуда они взялись на наши головы…
Дядя Вася, нестарый ещё пятидесятидвухлетний дядька, войну, тоже помнил. Недолгую оккупацию он провёл здесь же, в родной деревеньке, на базе которой ещё в тридцатых был создан колхоз «Знаменский». Как и многие сверстники помогал партизанам: носил записки, следил за немцами, и на фронт попал лишь в сорок пятом, приписав себе лишний год – правда, не в Германию, которая к тому времени успела капитулировать, а на Дальний Восток. Успел повоевать с японцами в Манчжурии: таскал на своём ленд-лизовском тракторе «Алис-Чапмерс» тяжёлые гаубицы. После победы над самураями остался в армии и демобилизовался только в сорок восьмом, в звании старшины. Но к родному очагу не торопился – родители к тому времени успели отдать богу душу, да и от родного совхоза остались только закопченные трубы на пепелище. Полученная в армии специальность механика-водителя позволяла неплохо устроиться – он и устроился, поездив по геологическим партиям, завербовался на стройку, потом другую. В начале шестидесятых, устав от неприкаянной кочевой жизни вернулся в родной колхоз (его к тому времени преобразовали в совхоз) где был принят с распростёртыми объятиями – как же, механизатор, тракторист, да ещё и с таким опытом! Но жизнь и здесь не задалась; молодая жена, взятая из соседней деревни, вскоре умерла, так и не родив ребёночка.
Это был жестокий удар. Дядя Вася стал попивать, вылетел из бригадиров и даже отсидел год в колонии за пьяную драку. Вышел по условно-досрочному, но домой вернулся не сразу, два сезона отпахав трактористом у геологов. А вернувшись, взялся за старое: завёл сомнительных дружков, стал пить, всё заработанное на северах спустил за полгода. Дело уверенно шло к алкоголизму и новой отсидке – но неожиданно для всех и себя самого, он сошёлся с совхозной библиотекаршей Дарьей Семёновной. Та давно овдовела и в свои немолодые годы нуждалась в мужском плече. Та ещё, конечно, опора – бывший зек, бобыль, запойный пьяница, но Дарья Семёновна взялась за дело со всей решимостью бывшей партизанки. По сути, она вернула его к жизни: дядя Вася бросил пить, взялся за ум, в совхозе его зауважали, снова предлагали в бригадиры. Они с библиотекаршей подумывали, чтобы записаться, как положено, и жить вместе – но тут приключилась эта невероятная история.
– Вспомнить, оно конечно, можно… – повторил дядя Вася. Только оружия нет, и взять его негде – со здешними-то самопалами пока ещё научишься обращаться… Да и где их искать, партизан-то?
– В книгах написано: как француз пришёл, мужики по деревням разом все поднялись. – возразила тётя Даша. Неуверенно возразила, потому что читала не только школьный учебник истории, но и другие книги – те, в которых война двенадцатого года описывалась без прикрас.
– Книги, книги… – проворчал механизатор. – Там чего угодно понапишут. Вот найдём мы партизан, а они нам вилы в бок! Небось, не забыла, как клуб едва не спалили?
Но библиотекарша пропустила это возражение мимо ушей – проблемы надо решать по мере их возникновения.
– Что до оружия, то есть двустволка. Небось, не хуже кремнёвых мушкетов бьёт, да и заряжать куда как быстрее. Я её ни в каком сортире топить не стала, а разобрала и припрятала. Ещё есть три ручные гранаты, но это на самый крайний случай. Ты, вот что, Васенька…
Она опасливо оглянулась (разговор шёл в маленьком актовом зале клуба) и понизила голос.
– Трактор твой исправный, заведётся, если нужно будет?
– А то, как же! Соляры полный бак, и ещё две бочки в кузове – студенты давеча поленились в подвал скатить. Только куда ехать-то? «Пердунок» по дороге, дай Бог, километров пятнадцать выжмет, верховые его мигом догонят. Что тогда делать будем?
– Пока не знаю. – Тётя Даша покачала головой. – Но ты всё же проверь машину, может и пригодится. В подвале лежат мешки с цементом, забрось полдесятка в кузов, от пуль за ними укрыться.
Дядя Вася озадаченно поскрёб затылок.
– Мешки? Как их перетаскивать? Французы во дворе, увидят. Они уже к «пердунку» и так приглядывались, и эдак…
– И что с того? Скажешь, в деревню везти собрался. Трактор твой для них не более, чем телега непривычной конструкции, а что он сам может ездить – это им невдомёк. Да и беспечные французы сейчас, не ждут подвоха. Да, как мешки в кузов побросаешь, ружьё под ними припрячь, а лучше, в один из мешков запихни. Как есть, в чехле, только заверни во что-нибудь хорошенько, а то чистить может, и некогда будет.
– Всё сделаю, Дашуль… – дядя Вася кивнул. – Студентов предупреждать?
– Предупреди, что ж? Они наверняка с нами захотят ехать. Хотя… – она задумалась, потом решительно тряхнула головой. – Нет, лучше я сама. Молодёжь, язык за зубами держать не умеют, разболтают раньше времени. И ещё поляк этот, Гжегош – не верю я ему, ни на грошик не верю!
– Поляки – они такие. – согласился механизатор. – У нас сержант был, он в сорок пятом воевал в Польше – так, говорил, никому там верить было нельзя. Лживый народ, подлый, а уж нас, русских не любят – страсть!
– Вот и помолчим… пока. Ты иди, Васенька, иди, времени у нас, считай, нет вовсе. В любой момент что-нибудь может случиться, надо заранее приготовиться…
Сказано таскать – значит, будем таскать… Свою невенчанную супругу дядя Вася привык слушаться беспрекословно – не то, чтобы боялся (не было такого отродясь!), просто знал, что та умнее и дурного никогда не присоветует. Вот и взваливал тяжеленные мешки с цементом и пёр их на хребте по крутым ступенькам вверх из подвала, матерясь и думая только, чтобы не поскользнуться.
А на дворе ещё надо доковылять до «пердунка» – по лужам, по грязюке, огибая пятна нерастаявшего снега, под которыми вполне может оказаться яма или выбоина. Французы, толпящиеся у импровизированной коновязи, заметили его него внимание и гогочут – забавно им, вишь, наблюдать, как русский мужик надрывается…
Дядя Вася сплюнул. Эх, сейчас бы безотказный ППС, который был у него в Манчжурии… Вообще-то, мехводам полагались карабины, но ему достался автомат. Пустить его в ход довелось всего три раза. Дважды на колонну налетали какие-то буйнопомешанные самураи, и приходилось отстреливаться прямо из кабины. И ещё один раз – ночью, когда к тягачам с орудиями подобрались японские диверсанты. Наделали они тогда бед: прирезали часового и успели подорвать гаубицу, прежде чем их нашпиговали свинцом сбежавшиеся на звуки стрельбы артиллеристы. Вот и этих бы – срезать длинной, на полрожка очередью…