Что ж, мечтать не вредно, как теперь говорят. Дядя Вася обошёл «пердунок» и, повернувшись спиной, сбросил в кузов мешок с цементом. Вроде, полцентнера – не так уж и много, лет десять назад он такой груз и не заметил бы. Но возраст даёт о себе знать, тут уж ничего не попишешь.
– Эй, мьюжик!
Дядя Вася обернулся. Перед ним стоял француз – в зелёном, распахнутом на груди мундире и шутовской шапочке с длинным, свисающим до плеча хвостом с кисточкой.
– Будьешшь… буар де ля вьодка́… вьипешь вьотка?
Раз предлагают – надо соглашаться. Нет, дядя Вася давно избавился от пагубной привычки, позволяя себе немного только на праздники – вот, как вчера со студентами, под Новый Год, но тут случай особый. Супостат, конечно, уверен, что все русские пьют горькую, они все в этом уверены, и если отказаться – вполне может насторожиться. А Дашуле он так потом и объяснит – мол, военная хитрость, исключительно чтобы ввести неприятеля в заблуждение…
Водка оказалась дрянной – сладковатой и с явным недостатком градусов. Палёная, небось… Дядя Вася сделал глоток – немаленький, иначе заподозрит ведь, вражина! – занюхал рукавом, улыбнулся и сказал «Мерси»! Чем наполовину исчерпал наличный свой словарный запас французского языка. Мог бы, конечно, и вторую половину в ход пустить – но извиняться пока, вроде, не за что…
Француз, наконец, отстал. Дядя Вася сплюнул, выматерился, полез снова в подвал – и там нос к носу столкнулся с двумя студентами.
– А вы-то тут что забыли? Или помочь хотите? Тогда берите вон, в углу, мешки и несите к трактору…
Но у студентов оказались другие намерения, никак не связанные с переноской тяжестей. Один из них (кажется, Гена, припомнил тракторист) сбивчиво изложил план: набрать солярки из бочки и спалить библиотеку, чтобы книги не достались Наполеону. Зачем, почему нужно учинять такое дикое варварство, дядя Вася не разобрал. Велев студентам дожидаться в подвале и ничего не предпринимать, он бросился к библиотекарше.
Та, к его удивлению, поняла всё с полуслова и, велев дяде Васе следовать за ней, решительно направилась на задний двор… только для того, чтобы увидеть, как усатые, вооружённые ружьями и саблями французы выталкивают из подвала двух связанных «поджигателей». А с противоположной стороны от входа в подвал стоял Гжегош – и тётя Даша ясно разглядела на его лице злорадную ухмылку.
II
Девятнадцатого августа 1812-го от Рождества Христова года русская армия под командованием генерала от инфантерии Михаила Илларионовича Кутузова выступила из Царева Займища. Пройдя скорым маршем Гжатск, войска встали на ночь возле большой деревни Ивашково, чтобы назавтра продолжить движение на восток. Главнокомандующий ждал подхода подкреплений из Тульской, Калужской, Ярославской, Владимирской, Тверской губерний, но те ещё даже не покинули своих пределов. К тому же, им, как, впрочем, и полкам московского ополчения недоставало огнестрельного оружия и подобия военного устройства. Всего месяц, как взятые от сохи, обутые в лапти, не имея даже пик, а только дреколье да прихваченные из дома топоры, ополченцы хоть и горели желанием бить супостата, но вряд ли были способны противостоять в правильном бою закалённым наполеоновским ветеранам.
На содействие других армий – Чичагова, Тормасова, Витгенштейна – светлейшему тоже не приходилось рассчитывать. Те находились слишком далеко и никак не поспевали к генеральному сражению, которое – и это было очевидно всем, – придётся дать в самое ближайшее время, избрав подходящую позицию на подступах к Можайску.
Маленький отряд и сопровождаемый ими обоз – брички, вёзшие старого графа, графиню и её дочь и три телеги, набитые собранным в спешке скарбом – подошёл к Ивашкову уже в темноте. Ростовцев, устроив кое-как семейство, с тем, чтобы назавтра с утра ехать дальше, в Москву, поручик отправился доложиться эскадронному командиру. После чего, выслушал доклад подпоручика, распоряжавшегося в его отсутствие, и велел ставить палатку для себя и двоих «пленников». Их спутница с нерусским именем Матильда осталась при графине, которая охотно взялась её опекать.
Ростовцев не спал уже почти двое суток и едва держался на ногах. Тем не менее, любопытство взяло верх над усталостью: велев денщику наскоро сообразить какой ужин на троих и сварить пунш, он приступил, наконец, а расспросам.
Как тут не позавидовать книжным попаданцам с ноутбуком или хотя бы смартфоном! Движущая, цветная, говорящая картинка способна убедить любого Фому неверующего. Мне же пришлось обходиться в качестве доказательств велосипедами, наганом, и документами которые я таскал в плоском кармашке из прорезиненной ткани со шнурком для ношения на шее – «ксивник» по терминологии КСПшников и хиппи семидесятых. И особенно удивил Ростовцева железнодорожный билет от «Москва-Белорусская» до платформы «218-й километр», откуда и начинался наш турпоход – бледно-зелёный квиток с цифрами на фоне контура электрички. Поручик, оказывается, слышал о железных дорогах с паровой тягой – ну да, конечно, ведь Третвик запатентовал свой локомотив в 1804-м году, а в 1808-м запустил первую железную дорогу, пока, правда, в качестве аттракциона под названием «Поймай меня, кто сможет»… Ростовцев долго рассматривал бумажку, ставшую для него весомым и зримым доказательством технического прогресса, после чего крякнул и попросил рассказать всё с самого начала – а точнее, с момента нашего появления вместе со зданием клуба на полянке возле елового бора.
Лагерь уже спал, однако ничего, даже отдалённо напоминающего тишину, не было и в помине. Перекликались постовые, ржали и всхрапывали лошади, скрипели припозднившиеся обозные телеги. От ближайшего солдатского костра доносились взрывы хохота – кто-то, несмотря на поздний час, продолжал травить байки. Спать хотелось невыносимо, но – нет, не время: чем раньше я смогу убедить Ростовцева, что мы именно те, за кого себя выдаём, обо всём, тем скорее он отправится к Дохтурову – просить позволения сформировать свою «партизанскую партию». А значит, тем быстрее мы отправимся выручать наших друзей из французского плена.
Что ж, значит выспаться сегодня не судьба. Я с завистью покосился на Рафика – тот мирно сопел в углу палатки, на охапке соломы, с головой накрывшись гусарской шинелью, – вздохнул, опорожнил кружку с пуншем и приготовился рассказывать.
Но обстоятельного разговора не получилось. Не успел я описать первые часы, прошедшие после появления в новом для нас мире, как полог палатки откинулся.
– Дозвольте доложить, вашбродие! – прогудел вахмистр. Так что, разъезд, высланный в сторону Вязьмы, захватил пленного. Господин корнет его допросили, говорит – из тех фуражиров, что вы в имении своём встретили. То ли от своих отбился, то ли вовсе дезертир…
– А сам-то Трунов где? – спросил Ростовцев. – Что не пришёл доложиться?
Трунов была фамилия корнета, состоявшего при его полуэскадроне в должности субалтерна – его разъезд из десятка гусар мы встретили километра через два после поворота с просёлка на Смоленский тракт. Вот, значит, им и повезло…
– Ихнее благородие повечеряли и легли почивать – прямо у костра, на попоне. Притомились они – страсть! А пленного велели сей же час к вам…
– Ну, хорошо, давай его сюда.
Допрос вышел недолгим. Пленник, щуплый парнишка лет восемнадцати в зелёном конноегерском мундире, не был, конечно, дезертиром. Не пришло ещё время, когда солдаты Великой армии бросали оружие и подавались в бега, рассчитывая при удобном случае сдаться русским. Посланный в дозор с тремя своими товарищами, он от них отстал, долго плутал – пока не выбрался на большую дорогу и не попался разъезду сумцев. Но вопросы Ростовцева он отвечал, разумеется, по-французски; поручик тут же переводил для меня.
Сведения оказались более, чем тревожными: оказывается, вскоре после нашего молодецкого наскока, в клубе едва не случился поджог. По словам пленного, двое захваченных русских попытались устроить диверсию с применением какой-то горючей жидкости – но были вовремя схвачены, биты по рожам в кровь, связаны и помещены под надёжный караул. Особо французик отметил, что своевременной поимке злоумышленников способствовал их же товарищ, оказавшийся поляком, весьма расположенным к солдатам Grande Armée. Начальствующий над партией фуражиров су-лейтенант велел сгоряча поджигателей расстрелять, но отказался от своего намерения, вняв уговорам поляка. Чем он при этом руководствовался – пленному было неведомо, а только перед тем, как выслать его с тремя другими егерями в дозор, су-лейтенант распорядился выносить из помещения книги, увязывать их в стопки и грузить на обозные телеги, причём руководил погрузкой всё тот же поляк…
У меня словно пелена с глаз упала. Вот оно, то самое МНВ по Азимову! Ну конечно: книги из библиотеки доставляют в ставку Наполеона, император их изучает (времени, конечно, мало, его нет совсем, Бородино на носу, но ничего, выкроит) – и с этого момента перестаёт совершать роковые ошибки, которые в итоге, привели его на остров Святой Елены! Но даже если гибель Великой Армии и последующее крушение Империи предотвратить не удастся – всё равно дров Бонапарт наломает изрядно и, так или иначе, вынудит неповоротливую телегу мировой истории свернуть накатанной колеи. Пусть совсем немного, чуть-чуть – но для непоправимых последствий для нашего будущего и эта малость может оказаться роковой.
И обещанный мне антипод, чьё вмешательство я прислан предотвратить – это Гжегош, больше некому! В самом деле, всё совпадает, включая схожий жизненный опыт вроде увлечения исторической реконструкцией и наполеоникой. А уж мотивации у пана Пшемандовского предостаточно, тут сомнений быть не может – очко порвёт за «Польшу от можа и до можа»…
Предстояло объяснить поручику, что с этого момента наша цель – не только и не столько вызволение пленников, но, в первую очередь, уничтожение книг из библиотеки. А вот захочет он это сделать, или нет – это большой вопрос. Я бы на его месте десять раз подумал и, скорее всего, отказался. Изменится грядущее, родятся другие люди вместо тех, кто должен был появиться на свет при ином развитии событий? Да на здоровье – для Рос