– Ведите! – решительно потребовала библиотекарша. – Вася, оставайся с трактором, Люда, со мной пойдёшь.
– А и пошли! – степенно кивнул мужик. – Только, сперва перекрестись.
Тётя Даша улыбнулась и широко, справа налево, перекрестилась. Тракторист и Людочка с крошечным опозданием сделали то же самое. Крестьяне одобрительно заворчали, закрестились в ответ.
– Молитву прочесть?
– Чего ж… – предводитель с ружьём повеселел. – Можно. Молитва – она Богу завсегда угодна.
Тётя Даша бойко затараторила «Отче наш, иже на небеси…» Дядя Вася повторял за ней – как и Людочка, которой, вообще-то по молодости и советскому воспитанию знать древние слова не полагалось. На предводителя крестьян это произвело благостное впечатление.
– Вот и ладненько! Вы уж простите, Бога ради, что мы сумлевались – времена последние настали, Антихрист, люди бают, пришёл…
– Понятно, понятно… – Тётя Даша вскинула двустволку на плечо. – Так веди уже, пока не помер ваш найдёныш.
Раненым оказался Гена – крестьяне, как и говорил Антип, подобрали в лесу, недалеко от дороги. Людочка, наскоро произведя осмотр, заявила, что рана на голове не опасна – пуля прошла вскользь, только порвав кожу, а вот с бедром дела обстоят куда хуже. Пуля застряла в мягких тканях, если её не вынуть и не обработать нормально рану – долго раненый не протянет. На вопрос библиотекарши – «сможет ли она это сделать?» – девушка обречённо пожала плечами.
– Без инструментов, без антисептики, даже иголки с ниткой? И потом, даже если и вынуть пулю – в рану попала грязь, наверняка будет заражение. У нас в аптечке есть кое-какие лекарства, антибиотики, но в ДК сейчас французы…
– Это вы про дом свой, который из земли вылез? Поинтересовался предводитель крестьян. Тётя Даша уже знала, что имя его Антип и он деревенский староста.
– Да, про него. Мы убегали от французов в спешке, пришлось всё бросить. Там и лекарства есть. Но что сейчас об этом, всё равно до них не добраться?
– Отчего ж – не добраться? Мальчонка наш сей час прибёг – я ему велел за домом вашим следить. Говорит – хранцузы оттуда уже давненько ушли. За ними следом другие прискакали, по виду, вроде, казаки. Но тоже не задержались – лошадей напоили и за обозом двинулись, видать разбить его собираются. Так что сейчас там никого.
– Так нам срочно надо туда! – вскинулась Людочка. – Аптечка у меня в рюкзаке, и если французы его не нашли, не забрали…
– Могли и не найти. – подтвердила тётя Даша. – Когда мы к обороне готовились, я велела все ваши вещи запереть в дальней кладовке. Только…
Она с сомнением посмотрела на раненого.
– Если нести его на руках, то может не выдержать, умереть по дороге. Не против, уважаемый, если мы трактор подгоним и в кузове парня повезём?
– Это телегу-то вашу безлошадную? – осведомился Антип. Подгоняйте, чего уж там. Я мальчонку за отцом Митрием пошлю – пущай окропит её, как положено. Ну и страдальца вашего, ежели что, отпоёт. Хрестьянская всё ж душа, нельзя без отпевания-то!
– Зовите дьячка вашего. – согласилась библиотекарша. И вздохнув, добавила вполголоса:
– Хуже уж точно не будет, некуда…
VIII
Засаду Ростовцев устроил примерно так, как делали это все прочие партизаны этой войны. Обошлось без послезнания – выбор тактики диктовался ситуацией и имеющимися в нашем распоряжении средствами. Казачки лесом обошли плетущийся со скоростью усталого пешехода обоз и, выбрав подходящее место, где дорога шла по краю заболоченного леска, засели на противоположной стороне, в кустах. Половина спешилась и изготовилась стрелять, остальные же держались позади, готовые к броску в сабли. Гусары же следовали за французами по пятам, держась примерно в половине версты так, чтобы не показываться из-за поворотов. И когда засада ударила по обозу залпом с двух десятков шагов, сумцы пришпорили коней и атаковали обоз с тыла, по дороге. Казаки же в это время выпалили ещё по разу – и навалились с флангов.
Конные егеря не зря числились в элите французской лёгкой кавалерии. Внезапное нападение не повергло их в панику: сомкнув коней, они встретили станичников стрельбой из пистолетов и мушкетонов в упор, а от накатывающихся с тыла гусар Ростовцева попытались прикрыться телегами. В результате, бой перерос в сабельную рубку, причём часть своего отряда поручик отправил опушкой леса, в обход. В хвосте колонны творилась неразбериха, и надо было поскорее отсечь головные повозки, не дав им вырваться из западни. На этот манёвр Ростовцев отрядил корнета Веденякина с двумя десятками сумцев, а сам возглавил атаку на хвост колонны.
Правильного удара – сомкнутой шеренгой, колено к колену, – у гусар не получилось, помешала узость лесной дороги, забитой к тому же, фургонами и повозками. Приходилось протискиваться в промежутки между дощатыми бортами, стрелять, рубить, крутиться на месте. Рафик, понимая, что в сабельной схватки от него проку не будет, выпалил по разу из пистолей, соскочил с седла на ближайшую повозку, Пинками он скинул на землю возницу в сером мундире (тот нырнул под соседний воз и носа оттуда не казал), ухватил вожжи, и подбодряя лошадей нехорошими армянскими словами, вывел фургон на обочину, расчищая путь всадникам.
Я поначалу следовал своему плану: держался в лошадином корпусе позади Ростовцева и стрелял из нагана в тех, кто бросался на него с саблями. И не мазал ведь: двое зеленомундирных всадников покатились под копыта, выбитые из седла моими пулями, третий, с простреленным плечом, выронил клинок, осадил коня, стараясь выбраться из схватки – и повалился под ударом гусарского вахмистра.
Ударник клацнул, барабан провернулся вхолостую. Всё, я пустой… Теперь – нашарить в кармане приготовленные патроны, но конь не слушается, вертится на месте, и никак не получается откинуть шторку.
Хотел же ещё на марше поупражняться, и не стал, кретин самоуверенный, решил, что и так справлюсь. Экая, в самом деле, невидаль – наган перезарядить! Вот и справился – половина бесценных патронов улетела в пыль, а ставшие почему-то непослушными пальцы никак не справляются справиться с шомполом, выбрасывающим стреляные гильзы…
– Бережись, вашбродь! Пригнись, зарубят!
Едва успеваю ткнуться лицом в гриву – клинок проносится над самой макушкой. Ещё бы чуть-чуть и…
Второго удара у француза не получилось – гусар, упредивший меня криком, уже навалился на него своим конём и хлещет саблей с оттяжкой, привстав на стременах. Засовывать наган за пояс нет времени, я сую его вместе с оставшимися патронами за пазуху и хватаюсь за шпагу. Отменно наточенный (спасибо Прокопычу) клинок с шелестом вылетает из ножен, и я, вместе с его тяжестью внезапно ощущаю накатившую волну какой-то лихой бесшабашности.
«…ну что, мусью, как там КСПшной в песенке: «Спляшем, Пегги, спляшем?..»
Как-то ещё в школе, классе в шестом, случилась у меня одна забавная история. Дело было на девятое мая – в этот день в советские школы традиционно приглашали ветеранов. Эти ещё не старые люди – война закончилась чуть больше тридцати лет назад, и не все они даже вышли на пенсию, – участвовали в праздничных пионерских линейках, произносили положенные парадные речи, а оказавшись в классе, перед тремя десятками слушателей – пускались в воспоминания.
В тот день к нам в класс пришёл такой ветеран – невысокий, сухонький дядька, лет около шестидесяти. Служил он в корпусе генерала Доватора, участвовал в рейдах под Москвой, потом в составе кавалерийского полка дошёл до Берлина. Рассказывал ветеран живо, сопровождая повествование массой подробностей – в том числе и таких, которые заставляли бледнеть нашу классную руководительницу. Парод слушал с удовольствием и охотно задавал вопросы. И, конечно, кто-то «А случалось ли вам рубить фашистов шашками, как в «Чапаеве»?
Ветеран не стал кривить душой – честно рассказал, что кавалерия в той войне играла роль, скорее, ездящей пехоты, которую можно как быстро перебросить с одного участка фронта на другой, так и ввести в прорыв для рейда по вражеским тылам. Во время одного из таких рейдов и имел место редкий эпизод, когда их эскадрон застиг на марше немецкую пехотную роту – и атаковал с шашками наголо, не дав времени развернуться для обороны.
Когда дело дошло до деталей, ветеран завёлся всерьёз. Он успел, видимо, приложиться к бутылке ещё до визита в школу (середине семидесятых к подобным вещам относились терпимо) и решил наглядно показать пионерам, как они «рубали фрица». Оседлал спинкой вперёд учительский стул, взял с доски длинную деревянную линейку – и принялся демонстрировать сабельные удары. Особенно смачно вышла у него следующая деталь:
«Шашкой по шее просто так, с замаху, бить бесполезно. – объяснял ветеран, сопровождая слова взмахами деревянным орудием. – Клинок, даже наточенный, как от резины отскочит. Надо ударить – потяну-у-уть…»
Это получилось до того сочно, что окончательно вогнало классную в ступор, а нас, несознательных шестиклассников, наоборот, привело в полнейший восторг. Недели две после этой встречи, мы размахивали линейками, обозначая удары по шее, и старательно смаковали: «и потяну-у-уть!»
Гораздо позже, когда я всерьёз увлёкся историческим фехтованием, то заинтересовался, какой ущерб способен на самом деле нанести клинок человеческому организму. Упражнялся на глиняных чучелах, на пластиковых бутылках с водой, хотел даже купить свиную тушу, чтобы опробовать на ней разные виды колющих, рубящих и режущих ударов. Тогда – не срослось; и вот теперь, на просёлочной дороге где-то под Вязьмой, в тысяча восемьсот двенадцатом от Рождества Христова году, мне пришлось проверить это буквально на собственной шкуре.
Уж не знаю: то ли мне, как новичку, подфартило, и противники попались из новобранцев, то ли не лукавили участники наполеоновских войн в своих воспоминаниях, и рядовых кавалеристов не учили не то, что фехтовать, но хотя бы рубить правильно, с тем самым потягом, о котором говорил ветеран? Главным оружием кавалериста, по меткому выражению одного прусского генерала, оставался хлыст: главный удар в бою наносили массой идущих на галопе коней, и вот этому-то – держать строй, совершать слитно повороты и заезды – обучали на совесть. Лёгкая же кавалерия, гусары или конные егеря, больше полагалась на резвость своих коней и мушкетоны со штуцерами. Заточка сабель оставляла, как прав