– Не поймём, так ты нам объяснишь. – резонно возразил Ростовцев. – А об аккомпанементе не беспокойся, корнет подыграет. Он в этом дока, провинциальные барышни тают, когда он заводит какой-нибудь романс!..
Перед таким напором оставалось только капитулировать.
– Хорошо, коли вы так настаиваете. Песня будет… – я на секунду задумался, – песня будет про бойцов, не уступающих в отчаянности вам, гусарам.
Веденякин скептически хмыкнул.
– Да разве такое возможно? На коне, в бою, гусарам равных нет!
Вот как тут поспоришь? Гусары есть гусары, они и на смертном одре будут хвастать и фанфаронствовать. Благо, есть чем…
– То на коне. А те, о ком эта песня, воюют в небе.
– В небе? – поручик поднял брови в удивлении. – Это что-то вроде летучей машины немца Леппиха? Которая строится по распоряжению московского губернатора графа Растопчина на погибель антихристу? Не очень-то она пока помогла…
«…что ж, следовало ожидать – по всей армии только и разговоров было, что об этом чудо-изобретении…»
– Аэростат Леппиха – это только первый шаг. А лет через сто его прямые потомки, огромные, втрое больше самого крупного линейного корабля, будут разрушать бомбами Париж и Лондон!
– Через сто лет… – Ростовцев недоверчиво покачал головой. – Это что же, в тысяча девятьсот двенадцатом году?
– Чуть позже, в пятнадцатом. Будем большая война… впрочем, неважно.
– Эти на них ваши небесные бойцы воюют? – спросил корнет. – На воздушных кораблях, вроде леппиховой летучей машины? Видел я картинки на растопчинских афишках – что-то не верится насчёт лихости. Такая громадина, да ещё и с вёслами перепончатыми, на манер крыльев…
– Тут вы правы, корнет. Потому такие аппараты быстро сошли со сцены – медлительны, неуклюжи, да и уязвимы до крайности. У нас… да вот, сами судите…
«Их восемь – нас двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Серёжа, держись, нам не светит с тобою
Но козыри надо равнять
Я этот небесный квадрат не покину
Мне цифры сейчас не важны
Сегодня мой друг защищает мне спину
А значит, и шансы равны…»
Аккомпанемента у корнета не получилось – слишком уж чуждым, непривычным оказался ритм песни для избалованного музыкальным воспитанием уха обитателя позапрошлого века. После двух попыток подобрать подходящую мелодию, он сдался, и пришлось читать слова нараспев, речитативом.
«…Мне в хвост вышел "мессер", но вот задымил он
Надсадно завыли винты
Им даже не надо крестов на могилы
Сойдут и на крыльях кресты!
"Я – Первый, я – Первый. Они под тобою,
Я вышел им наперерез
Сбей пламя! Уйди в облака! Я прикрою!
В бою не бывает чудес!.. "
Ростовцев с корнетом слушали, не дыша. Казалось, картина смертельной схватки крылатых машин возникает в их воображении сама, без моих пояснений, а отсветы костра в их зрачках, были подобны огненному хвосту, тянущемуся за падающим где-нибудь в небе над Таманью «ЯКом».
«… Серёга, горишь! Уповай, человече
Теперь на надёжность строп…
Нет! Поздно – и мне вышел "мессер” навстречу
Прощай! Я приму его в лоб!
Я знаю – другие сведут с ними счёты,
Но, по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолёта
Ведь им друг без друга нельзя…»
Они слушали – и им не мешали незнакомые слова и чуждая девятнадцатому веку идея «собачей свалки» в небесах. Да что за разница, каким оружием драться в своей последней смертной схватке? Лишь бы оно не слишком уступало тому, что в руках неприятеля, и рядом оказался друг, готовый прикрыть тебе спину, а если припрёт – подставит себя под режущие трассы авиационных пулемётов с той же лёгкостью, как под свистящий французский клинок.
«…Архангел нам скажет: ”В раю будет туго!”
Но только ворота – щёлк,
Мы Бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!»
Ещё попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину
Как в этом последнем бою!..»
Я умолк. Ростовцев покачал головой, словно стряхивая с себя наваждение.
– Чудно как-то: вроде и слова знакомые, а непонятно. А с другой стороны всё ясно. Какая, в сущности, разница: у нас кони, у вас эти, как их…
– Самолёты. – подсказал я.
– Вот-вот, они самые. Однако же – завораживает. Хотелось бы увидеть своими глазами…
Я дёрнулся, словно от укола шилом в известное место.
– Никита, мой тебе совет: даже в шутку такого не говори! Желания – они, знаешь ли, имеют свойство сбываться, и притом, самым препаршивым образом, это я на своей шкуре уяснил!
– Эй, служивыя! Где тут ихнее благородие поручик Ростовцев встали? – раздалось в темноте. Мы обернулись – к костру подъезжал казак, в котором я после краткого замешательства узнал одного из тех, кого мы оставили в ДК. Спешившись, он протянул Ростовцеву запечатанный пакет.
Садись-ка братец. – корнет пододвинул казаку перевёрнутую бадейку, а когда тот уселся, протянул наполненную доверху жестяную крышку-стакан от манерки. – Как ты мимо французских аванпостов-то пробрался? Погони не было?
– Да куды-ы им! – протянул казак. – Мы привычные, вашбродие, тишком да бочком, и не заметил никто!
– Хорунжий сообщает, что бобрищевские мужики разыскали пропащую телегу из французского обоза. – сказал Ростовцев. – Пишет – стычка вышла, и даже с потерями. Ты сам-то там был, расскажешь?
– А чего ж не рассказать? – казак в два глотка выхлебал поднесённую водку. Оне, вашбродь, в болотине заховались, да только мальчонка деревенский, их там увидал и прибёг к Антипу. Это староста, он у мужичков вроде атамана…
– Помню я, кто такой Антип. – нетерпеливо отмахнулся поручик. – Ты давай, дело говори!
– Так ить горло пересохло. – казак умильно посмотрел на офицера. – Цельный день скакал, барин, штоб, значить, побыстрее вам всё обсказать…
Ростовцев намёк понял и плеснул в стакан ещё из манерки. Казак повеселел, глотнул и принялся обстоятельно излагать события. Мужички догнали французов в болотах, и после короткого боя убили двоих конных егерей, потеряв при этом пятерых своих. Третий же, «тот лях, вашбродие, что к ихнему обозу пристал», сумел скрыться, мало того – увёл с собой телегу, из-за которой весь сыр-бор и приключился. Однако Антип, возглавлявший погоню, посоветовавшись с хорунжим, решили довести дело до конца: день и ночь напролёт казачки с мужиками обшаривали окрестные леса, но так ничего и не нашли. По всему выходило, что беглый лях утопил воз в одном из лесных озёр, а то и вовсе загнал в трясину, после чего скрылся верхами – казаки обнаружили следы некованой крестьянской лошадки. Воз никто искать не стал – гиблое дело, да и незачем, трофеев после разгрома фуражиров и так хватало. Тем более, что раненые, оставленные Ростовцевым на попечение в деревне, как могли, объяснили, что на пропавшей телеге не было ничего, кроме тюков с книгами – а это не та добыча, что способна побудить крестьян и казачков снова лезть в трясину.
К донесению хорунжего прилагалась бумага, написанная хорошо знакомым мне почерком тёти Даши. Она сообщала, что с «попаданцами» всё в порядке. Гена идёт на поправку и скоро сможет вставать, в ДК они устроились хорошо и даже наладили освещение от генератора, но в целях экономии топлива предпочитают обходиться свечами и лучиной. Дядя Вася, едва освоившись, всерьёз взялся за переоборудование «пердунка» в нечто вроде кустарного броневика. А, кроме того, намерен вскорости время произвести испытание первой порции взрывчатки и зажигательной смеси…
Кроме всего прочего, тётка упоминала о карабине, который забрал поганец Гжегош, и мне сразу стали понятно, почему при преследовании казаки понесли такие потери. Лихость – лихостью, а против мосинки, да ещё и в умелых руках, с кремнёвыми самопалами много не навоюешь. И если Гжегош встретил преследователей из засады – то лишь экономией можно объяснить то, что хоть кто-то из казачков сумел уйти живым. Я припомнил, сколько патронов и снаряженных обойм было у тёти Даши в «особом фонде» – и в который уже раз пожалел, что польстился тогда на наган, предпочтя его карабину.
Пока Ростовцев расспрашивал казака, я задумался. Получалось, что отнюдь не все книги, вывезенные из библиотеки, удалось уничтожить. Как раз наоборот: не приходится сомневаться, что Гжегош отобрал для своего «секретного обоза» самые ценные и полезные тома, и надёжно упаковал их, благо запас полиэтилена и «мелиоративки» в тётиДашиной кладовке был. И когда казаки сели ему на хвост – поляк, спасаясь от погони, загнал телегу в первое же подвернувшееся озерко, в расчёте как-нибудь потом вытащить её вместе с драгоценным грузом – но и сам, похоже, сгинул в трясине. И пролежат там книги аж двести десять лет, пока не наткнутся на телегу ребята из поискового отряда и не примут его да легендарный клад Наполеона, затопленный, согласно легенде, при отступлении французов от Москвы где-то в озёрах под Вязьмой.
Но ведь возможен иной вариант: ни в каком болоте Гжегош не тонул, а наоборот, ушёл от преследователей и рано или поздно постарается добраться до своего тайника. Ничего особенно сложного в этом нет, особенно, если обратиться за помощью к соотечественникам-полякам, которых в Великой Армии хватает. Как поётся в песенке из старого фильма: «Кто хочет, тот добьётся». Уж чего-чего, а настойчивости и упорства пану Пшемандовскому всегда было не занимать.
VII
На дворе, где Гжегош разместился на постой в компании подхорунжего Конопацкого и пятерых нестроевых чинов уланского эскадрона, царило полнейшее убожество – даже провинциально-российским меркам. Правда, он не взялся бы с полной уверенностью утверждать – было ли так заведено при прежних хозяевах, или же стало следствием вселения незваных гостей? Ворота покосились и висят на одной верёвочн