ожет, запутается в местных реалиях – и пожалуйста, обвинение в шпионаже, жандармы, а там и до виселицы рукой подать…
Нет уж, лучше придерживаться прежнего плана. Спасённый им юноша-офицер, Коля Распопов, поступил на службу за две недели до Смоленского сражения, оставив учёбу на первом курсе Петербургского Императорского Университета, где он изучал географию и естественную историю. За знание математики был взят в артиллерию подпоручиком – и угодил в плен в первом же своём деле, где он единственный остался живым из офицеров двенадцатой батарейной роты, защищавшей Шевардинский редут. В госпитале у него приключился антонов огонь (так здесь называли гангрену) и раненую ногу пришлось отнять по самое бедро. Теперь мечтал только о том, чтобы поскорее попасть домой, в родительское имение под Воронежем. А Дима, всячески ему в этом посодействовавший мог рассчитывать на благодарность в виде теплого местечка домашнего учителя с жалованьем и пансионом – а уж там будь, что будет…
Он взгромоздил на телегу очередные носилки и, обессиленный вконец, привалился к каменной тумбе, отделяющей узкий тротуар от мостовой, когда по брусчатке Никитской улицы звонко зацокали копыта. Дима приподнялся, чтобы полюбоваться на гусар в серых густо расшитых серебром мундирах – и вздрогнул, не веря своим глазам. В третьем ряду гусар, вслед за трубачом, ехали бок о бок его однокурсники Рафик Данелян и Никита Басаргин. Оба в гусарских ментиках, при оружии, в киверах с высокими белыми султанами – весёлые, обветренные, сидят уверенно в сёдлах, покрытых серыми, в цвет мундиров, попонами с зубчатой алой каймой.
Дима вскочил, споткнулся, едва не полетев на брусчатку. Вскочил, замахал руками, и с криком «Рафик, Никита, это я, Гнедин!», кинулся к строю – но с разбегу едва не врезался в блестящий от пота круп гусарского коня, перекрывшего переулок.
– Куды прёшь, холера, не велено!.. – заорал всадник и угрожающе взмахнул плёткой. Дима испуганно отпрянул и сделал попытку бочком, протиснуться вдоль стены. Но – Рафик с Басаргиным уже скрылись за перекрёстком, и место их заняли новые ряды серомундирных кавалеристов. Они шли и шли нескончаемой рекой – а Дима стоял, прижавшись к стене, и потерянно гадал – не примерещились ли ему эти двое с усталости этих безумных дней?
IX
– Серьёзный у тебя, Вася, агрегат получился! – библиотекарша опасливо потрогала высовывающуюся из бойницы чугунную трубу. – Считай, танк, если по здешним меркам. Знала я, что ты у меня талант!
Тракторист довольно ухмыльнулся. Гордиться, и правда, было чем: «пердунок» за последние три дня преобразился его стараниями до неузнаваемости. В кузове выросло что-то типа низкого каземата из деревянных шпал – целый штабель их обнаружился на заднем дворе ДК. Покойный муж тёти Даши разжился ими лет десять назад, имея в виду пустить на фундамент для сарайчика – пропитанное креозотом дерево почти не подвержено гниению. С тех пор шпалы, прикрытые листом рубероида, врастали в землю на заднем дворе ДК, пока не наткнулся на них дядя Вася в поисках материалов для своего проекта.
Бруствер из шпал возвышался над бортом примерно на полметра. Лобовая часть такой защиты не имела – вместо неё тракторист с помощью бобрищевского кузнеца поставил броневой лист, вырубленный и склёпанный из трёх слоёв котельного железа, так же обнаружившегося в запасах партизана-директора. Похожие листы, только в один слой железа, были навешены на боковые дверки и ветровое стекло; при необходимости их можно было откинуть вниз. Лобовая броня, самая толстая, тоже была сделана подвижной – в «боевом» положении лист закреплялся под углом около пятидесяти градусов, а в «походном» – его поднимали на деревянных козлах в горизонтальное положение, чтобы не мешать обзору вперёд.
Куски железа на импровизированных петлях прикрывали и колёса. Конечно, не всякая пуля, пущенная из кремнёвого ружья, способна пробить толстенную рубчатую резину тракторных скатов. Но рисковать лишний не стоило – замены взять неоткуда, а залатать простреленные шины и покрышки в нынешних условиях ох, как непросто. Кроме защиты колёс, склёпанный из железа короб прикрывал ещё и установленный сзади тракторный движок.
В лобовом бронелисте прорезали две амбразуры для стрельбы из ружей – в кузове при необходимости могло разместиться до шести стрелков. Но главным ударным средством шайтан-арбы было устройство, которое дядя Вася и намеревался опробовать прямо сейчас.
– Ванятка, как ты там, готов? – крикнул тракторист. Над бруствером возникла вихрастая голова.
– Все сделал, как велено, дяденька! – отозвался мальчуган. – Орудия верёвками закреплены, заряд я проковырял протравкою, а дырья покамест пробкой кожаной заткнул. А трубки запальные – вот, они батяня сладил из пороха и камышинок! Попробовал вставить – подходят!
И продемонстрировал трофейную, с латунным егерским рожком на крышке, лядунку. Тракторист кивнул – без помощи Ваняткиного бати, бобрищевского кузнеца, из проекта «бронепердунка», и уж, тем более, из установленного в кузове вундерваффе ничего бы не вышло.
– Ну что, ж тогда двинулись, с Богом? – дядя Вася широко перекрестился – успел уже набраться от местных крестьян! – и полез в кабину. «Бронепердунок» плюнул струёй чёрного солярового дыма, затрясся, затарахтел, задребезжал навешенными броневыми листами и неторопливо покатил к воротам. Вслед за механическим чудом в тянулась толпа крестьян, среди которых мелькали синие суконные шапки донцов. Казачки спешились – «лошади смердежу да треска от ентого железного страшилища пужаются, так уж пусть постоят пока в сторонке…» – и теперь, смешавшись с мужичками, изнемогали от любопытства.
– Дядька Антип, а дядька Антип! Конные на дороге! Близко уже, с полверсты!
Дядя Вася нажал на педаль тормоза, «бронепердунок» встал – двигатель мерно тарахтел на холостом ходу. От дальней опушки скакал в сторону процессии крестьянский мальчонка верхом на крестьянской, кобыле – за неимением седла, он сидел охлюпкой, на брошенном на спину животины старом тулупе, и отчаянно колотил по впалым бокам чёрными босыми пятками. Его вместе с двумя другими деревенскими мальчишками Антип послал послали караулить на дороге, выдав в качестве транспортного средства вот эту лошадёнку.
Крестьяне попятились, по толпе пробежал тревожный ропот. Казачки во главе с хорунжим наоборот, протиснулись вперёд. Один из донцов, повинуясь знаку хорунжего, кинулся назад, к ДК. На бегу он размахивал руками и что-то кричал.
– Кто там, хранцузы? – осведомился Антип у подлетевшего мальчишки. Дядя Вася узнал в нём старшего сына кузнеца, которого беглый поляк заставил служить проводником – что и вышло французам боком.
Парнишка отчаянно замотал головой.
– Ни, дядь Антип, не хранцузы, не бывает таких хранцузов! У их вереди едут такие… – он замялся, подыскивая подходящие слова. – …навроде татар. Лошади низкорослые, косматые, что наша собачонка Жучка. Сами в шароварах с красными полосами и шапках остроконечных, из войлока, А у одного, ей-ей, сам видел! – панцирь кольчужный под кафтан поддет! У кажинного сабля, копьё, да лук со стрелами на боку, за спиной ружжо. А ишшо у сёдел арканы верёвочные висят, кольцами смотанные. Как есть татаре, батя про таких сказывал! Следом за ними наши, русский гусары – в точности те, что к нам, в Бобрищи, с молодым барином Никитой Андреичем, заезжали. Много их, едут медленно, шагом, с бережением…
– Русские, говоришь? – хорунжий недоверчиво сощурился. – Как ты их разглядел-то, коли идут с бережением? Ты, часом, не обознался, паря?
– Как можно? – обиделся мальчишка. – Я, дяденька, к им близко подполз, всё разглядел – мундиры серые со снурками серебряными, вензель анператорский на сумках – плоские такие, на ремешках. Наши это, вот те крест! А Прошка с Игнаткой и посейчас там – кустами пробираются, смотрят за дорогой.
– Серые с серебром, императорский вензель на ташках – сумские гусары, не иначе. – Хорунжий поскрёб затылок, козырёк шапки при этом сдвинулся вниз, прикрыв кустистые угольночёрные брови. – Непременно это команда ихнего благородия поручика Ростовцева. Сулился же он, что вернётся, вот, значить, и сполнил обещанное – не зря я к нему Тёмку с депешей посылал…
– И то верно. – подтвердил Антип. – Хоть прошло времечко, почти две седмицы, но выходит, не обманули, возвернулись!
– А которые с луками и в шапках войлочных, – продолжал рассуждать урядник, – так энто, видать, башкиры. Я их встречал, ишшо на границе, когда война с Бонапартием тока зачалась. Уральцы да оренбуржцы – они и есть, к тётке не ходи!
Сзади ударил слитный конский топот – от ДК намётом неслись пятеро казаков. Подъехали, остановились шагах в десяти от «бронепердунка» – лошади храпели, фыркали, испуганно косились на смердящий соляром агрегат. Один из казаков, державший поперёк седла длинное турецкое ружьё с ложей, выложенной перламутром и бисером, вёл в поводу засёдланного коня. Хорунжий взлетел в седло.
– Ты, вот что, Василь Степаныч… – крикнул он трактористу. – Я наших встречу, предупрежу, кабы чего не вышло. А вы пока ползите себе, куцы намечено. Только пальбы без нас не разводите, очень хочется посмотреть, как ваши огнеплюи сработают!
Грохнуло так, что у меня заложило уши. Шагах в ста, возле самой опушки леса, вспух клуб грязно-жёлтого дыма, полетели комья земли. Крестьян, наблюдавших за испытаниями с почтительно расстояния, словно ветром сдуло.
– Что ты, дядьВася, туда набодяжил? – осведомился я, ковыряя пальцем в ухе, где после выстрела из огнеплюя протяжно звенело.
– Известно что… – ухмыльнулся тракторист. – Удобрений азотных пять кило, литровую банку соляры и порошка алюминиевого на глазок. Такой, знаешь – из него ещё краску-серебрянку смешивают…
– И где ты всё это добро раздобыл?
– А у тётки твоей в подвале. Порошок от ремонта остался, полмешка – серебрянкой крышку красили и забор. Ещё удобрений пять бумажных мешков, по сорок кэгэ для огорода припасено – Дарья Георгиевна каждый год картошку сажала, а я ей грядки пахал… И соляра – полная бочка, двести литров. Уж и не знаю, что делать будем, когда она закончится…