– Да, это ресурс невосполнимый. – согласился я. – Однако ж ты и химик-террорист, дядьВася, вот уж никогда бы не подумал…
– Какой ещё террорист? – непонимающе нахмурился он. – Это которые самолёты захватывают? Так где самолёты, а где я…
Я смолчал – не объяснять же героическому механизатору, что ровно такой вот смесью удобрений на основе аммиачной селитры, алюминиевой пудры и солярки террористы взрывали в Москве, Волгодонске и других городах жилые многоэтажки так, что те складывались, словно карточные домики, хороня под обломками десятки людей. Семьдесят девятый год, из которого прибыл мой собеседник, в этом смысле совершенно вегетарианский…
– А запал из чего сделал? Аммоналу и прочим смесям на основе аммиачной селитры огнепроводного шнура мало, тут капсюль нужен!
– Так есть капсюли! – ухмыльнулся дядя Вася. – От Дашуткиного мужа много охотничьего припаса осталось – и патроны снаряжённые, и капсюли, и порох «Сокол» в банках. Делов-то на рыбью ногу – взрыватель смастрячить! Да она и сама справится – партизанская молодость… Другой вопрос, что неясно куда его тут применять – рельсов нет, взрывать толком нечего.
– Можно фугасы закладывать по обочинам дорог. – подумав, посоветовал я. – И не простые а направленные, с картечным действием. Я читал, что негры в Конго такие устраивали – канава, укупорка из земли и досок с несколькими толовыми шашками, а поверх них – гравий, щебень, мелкие камни. Если правильно выбрать момент – целую пехотную снести можно! Негры их ещё называли как то так… смачно. «Омбунигви», кажется. Здесь, кстати, такие тоже известны, называются «мальтийские фугасы».
– А по мне хоть мальтийский, хоть ому… как ты сказал, Никита?
– Омбунигви.
– …по мне хоть омбунигава эта – всё одно, лишь бы сработало. А насчёт обочин мысль толковая, надо будет Антипу подсказать. Обозы тут плотными колоннами движутся, должно сработать…
Сумцы подъехали к ДК полчаса назад – и попали к самому шапочному разбору. В смысле – в разгар испытаний взрывчатых и зажигательных новинок, которые наизобретал в наше отсутствие деятельный ум механизатора. Повосхищались «бронепердунком» – в самом деле, агрегат получился грозный, французов, и особенно, их лошадей один его вид, не говоря уж о тарахтении дизеля и соляровой вони, должен перепугать до колик, – поприсутствовали при испытании кустарного аммонала. Теперь дошла очередь до более устрашающего средства.
Творение тракториста-террориста был, по сути, простейшим фугасным огнемётом – подобные использовали ещё китайцы бог знает сколько веков назад. Дядя Вася накопал в дальнем углу подвала обрезки чугунных водопроводных труб, укупорил их с одного конца дубовыми пробками на клиньях, провертел запальные отверстия. Получившиеся «орудия» предполагалось начинять поверх вышибного заряда чёрного пороха порцией огнесмеси, намешанной из солярки, керосина и мыльной стружки; последние два компонента в достаточном количестве нашлись в кладовых ДК. Дядя Вася уже опробовал горючие и липучие свойства этого самодельного напалма, и остался доволен. Теперь осталось испытать баллистические свойства изобретения.
Всего в кузове на тщательно подогнанной дубовой раме помещалось сразу три таких трубы. Системы наведения не было вовсе – нацеливать огнеплюи на цель предполагалось поворотом трактора. В качестве мишеней бобрищевские мужики поставили на поляне дощатый щит и дюжину соломенных чучел на шестах. Дядя Вася подвёл «бронепердунок» шагов на сто, заглушил движок, вылез из кабины, отошёл и махнул рукой малолетнему канониру, сидевшему в кузове с коптящей масляной лампадкой. Мальчишка поплевал на пальцы, вытащил кожаную заглушку из запального отверстия. Поджёг от лампадки конец «огнепроводной трубки», вставил в запальное отверстие и, кубарем скатившись с трактора, кинулся прочь.
Ждать пришлось примерно полминуты – кузнец явно перестарался с длиной «огнепроводной трубки». Дядя Вася успел высказать предположение, что самодельный запал погас, и совсем было собрался идти проверять, когда огнеплюй, наконец, выпалил. Длинный, коптящий язык пламени вылетел из ствола, описал в воздухе пологую дугу и воткнулся в мишень, сразу занявшуюся коптящим пламенем. Вместе с мишенью весело вспыхнули три соломенные пугала, попавшие под огненные брызги. Наблюдавшие издали крестьяне с казаками заохали, заголосили, Ростовцев, стоящий рядом с нами, восхищённо присвистнул.
Дядю Васю, однако, результаты «стрельб» не устроили.
– Далековато! – объявил он. – Почти вся огнесмесь в воздухе выгорела да по земле размазалась, а до цели долетело всего ничего. Надо либо пороху в вышибной заряд добавить, либо подъехать поближе. И клин под станок подбить, возвышение выставить…
Действительно, от «бронепер дунка» к щиту-мишени протянулась прерывистая огненная дорожка.
Второй выстрел произвели с расстояния шагов в пятьдесят. На это раз механизатор был полностью удовлетворён – густой огненный плевок влип в центр мишени, окутав его огненным, с густыми прожилками дыма, облаком, и воспламенив заодно все чучела. Мы с Ростовцевым переглянулись. Похоже, у отряда появилось новое, весьма эффективное оружие, и теперь надо было подумать, как его использовать. Кое-какие идеи на этот счёт имелись: перед тем, как отправляться в Бобрищи, Сеславин передал поручику полученные из Смоленска, от тамошних лазутчиков, сведения, о большом обозе с огнеприпасами, который вот-вот должен был двинуться в Можайск и дальше, на Москву.
X
Вернувшись из Смоленска, Гжегош сразу отправился к поручику Булгарину. Но разговора не получилось: тот был весь в хлопотах, по случаю полученного только что приказа сопровождать с полуротой улан большой обоз с огнеприпасами. Обоз направлялся из Смоленска, где располагались обширные воинские магазины, в Москву, и уланам Восьмого полка было предписано присоединиться к конвою в Вязьме. От Гжегоша Фаддей Венедиктович отмахнулся – «потом, ясновельможный пан, всё потом…» и велел тотчас собираться. Эскадрон, оставленный на постое в Вязьме, был раздёрган на сопровождение фуражирских команд, регулярно рассылаемых по окрестностям, и даже успел понести потери в стычках с мужиками и казачьими летучими отрядами. И вот теперь, чтобы наскрести достаточно сабель в сопровождение важному обозу, поручику пришлось прибегнуть к последнему резерву – сажать в седло нестроевых.
Гжегош не особенно расстраивался по этому поводу. Расспросив подхорунжего Конопацкого (ушлый поляк, как всегда, был в курсе происходящего даже раньше начальства), он выяснил, что обоз задержится в Вязьме на ночь; следующая же ночёвка запланирована верстах в тридцати от города, в Успенском, большом селе поблизости от тракта.
Подобная задержка вполне соответствовала планам Гжегоша – вечером, на стоянке он наверняка выкроит время для беседы с поручиком. Конечно, подбить его сразу же пуститься на поиски мифического клада не получится, приказ есть приказ – но ведь уланы всего через пару дней отправятся назад, в Вязьму, и вот тогда…
Село Успенское со стоящей по соседству деревенькой Собакино были старинными владениями рода дворян Лопухиных. Большое барское имение, разорённое проходившими войсками, использовалось французами для остановок на отдых и ночёвки обозов и воинских отрядов. С некоторых пор там постоянно держали запас фуража, провианта, а так же маленький гарнизон – полуроту пехотных солдат, из числа выздоравливающих и нестроевых при двух четырёхфунтовых пушках. Обоз, выйдя из Вязьмы рано утром, продвигался с черепашьей скоростью, и едва успел добраться до Успенского до наступления темноты. Как и предполагал Гжегош, поручик не стал изнурять своих подчинённых ночными караулами, положившись на бдительность гарнизона. И обоз, и конвойная полурота устроились на ночь под защитой крепкой, с кирпичными столбами и крепкими коваными решётками ограды сада; расседлывали лошадей, распрягали повозки, разводили костры. Булгарин отправился ужинать в компании прочих французских офицеров во флигель, занятый «комендантом» имения. Гжегош же, наскоро перекусив, прогуливался по бивуаку, в ожидании случая завести с поручиком беседу.
Возле одного из костров, он услышал женский смех. Там расположились повозки маркитантов, направлявшихся с обозом в Москву в ожидании хороших барышей. Гжегош не сдержал злорадной усмешки, представив, какой кошмар ждёт всех этих людей через каких-то два-три месяца. Он нисколько им не сочувствовал. Одно дело солдаты, с честью выполняющие свой долг, и совсем другое – эти рыбы-прилипалы, коммерсанты, наживающиеся на чужой крови и поту. Впрочем, как ни относись к маркитантам – они по-своему необходимы, доставляя солдатам и офицерам то, что они не могут получить от казны или каким-нибудь иным способом. Тем более, что в маркитанты нередко шли отставные унтер-офицеры, сумевшие сколотить на военной службы скромный капиталец, но по-прежнему не мыслившие жизни вне армии. За ними следовали и семьи – жёны и дочери, помогавшие главам семейств на их непростом маркитантском поприще. А порой находящие и иные, сугубо женские и куда более предосудительные в нравственном отношении источники дохода…
Среди женщин выделялась свежим личиком и стройной фигуркой молоденькая дочь маркитанта – угрюмого лет, пятидесяти, типа, судя по вислым усам и старомодным косицам на висках – из бывших гусар. Девушка, одетая поверх платья, в жилет, расшитый на гусарский манер витыми шнурами, и высокий кружевной чепец, кокетничала с уланами, упорно не замечая сердитых взглядов, которыми одаривал её папаша. Гжегошу вдруг пришло в голову, что он давно уже не был с женщиной – и, совсем было, решил добиться благосклонности маркитантской девицы на ближайшую ночь, когда за оградой вразнобой затрещали ружья. Отовсюду неслись заполошные крики: «Cosaques! Cosaques!»[28], им отвечали по-польски: «Козаки, холера ясна!» с добавлением матерной брани, которою в Восьмом полку виртуозно владел чуть ли не каждый. Уланы торопливо вскакивали, расхватывали висящие на козлах сабли, и, щёлкая на бегу замками пистолей, спешили к коновязям. Гжегош последовал за ними, но в