— Возьмите! Ваша правда. В музее он будет на месте.
Поступок старика смутил меня:
— А как же вы? Что скажет жена?
— Что скажу! — поднялась с лавки тетя Дуся. — А скажу вот что: думки у нас с мужем одни, берите портрет.
Слова об оплате обидели стариков.
Вместе с портретом Суворова старик вручил мне книжку на французском языке, изданную в восемнадцатом веке.
Спустя полчаса подарки были снесены в сельсовет и упакованы для отправки в музей.
В сельсовете сидела русоголовая школьница — моя вчерашняя знакомая, Клавдия.
— Ищу вас по всей Каменке, — вскочила она с лавки, увидев меня. Директор просит вас прийти в школу. Ведь вы обещали.
— Скажи директору, что я сейчас приду.
— Так вы приходите, ребята ждут!
С этими словами Клавдия помчалась по улице.
У школы меня ждал директор. Мы условились с ним, как лучше провести с учениками беседу о поисках суворовских реликвий.
Окончились уроки. Ребята внимательно слушали меня, потом задавали вопросы, а под конец захотели узнать, как и когда я начал собирать вещи для музеев.
И мне пришлось рассказать историю о том, как один самый обыкновенный паренек стал почитателем великого русского полководца.
Свое детство парень — звали его Владимиром — провел в Закавказье, в небольшом городке, у самой границы с Турцией.
Неподалеку от дома, где он жил, в кривой, узкой уличке стояла мастерская. В ней не старый еще годами, но изможденный непосильной работой дагестанец делал новые и чинил старые шашки, кинжалы и ятаганы. «Мастер холодных оружий», — говорил дагестанец о себе.
Хозяин мастерской работал не один. Вместе с ним у горна копошились его трое сыновей: Вано четырнадцати лет, Джурба десяти и Ибрагим восьми лет.
Работали от зари до зари. Никто из ребят не учился: на это не было ни времени, ни средств. Отец ходил постоянно в рваной, засаленной, прожженной черкеске, но никогда не унывал. Он то прожигал клинки на горячем огне, то отковывал их или шлифовал, то наносил узоры и всегда напевал. Временами казалось, что оружейник наносил эту нескончаемую, прихотливую, щемящую сердце песню в форме узора на клинок шашки.
— Откуда эта песня? — спросил как-то Владимир дагестанца.
— Кубачи! — коротко ответил тот гортанным голосом. — О, кубачи! обнажил он, улыбаясь, испорченные кислотой зубы. А глаза его светились доброй детской улыбкой.
Владимир не совсем ясно представлял, что значило это слово «кубачи», но оно уносило его в затерявшиеся в облаках горные кручи. Он видел себя в отдаленном дагестанском ауле. Видимо, там жили отважные люди — «кубачи», лучшие дагестанские оружейники. Предположения были верными.
Тяжело приходилось детям хозяина мастерской. И тяжелее всех — его старшему сыну Вано, выполнявшему тяжелую работу. Он был сверстником Владимира и дружил с ним, а тот часто заходил в оружейную мастерскую мрачную, закопченную клетушку, наполненную запахом гари и кислот, разъедавших глаза.
Владимир любил наблюдать, как Вано ловко орудовал инструментами, как умело выделывал из белого металла или серебра замысловатые украшения для кинжалов и шашек и гравировал старинные надписи.
Работа кипела у него в руках — и какая работа! — тончайшая, как говорят, ажурная, требовавшая огромного терпения.
Наблюдая за тем, как Вано и его отец делали оружие, Владимир полюбил их искусство и проникся уважением к этим бедным людям.
Когда в 1914 году, в первую мировую войну, ему пришлось уйти на фронт, он не пропускал ни одной кавказской шашки или кинжала, чтобы не полюбоваться тонкой работой оружейников и не вспомнить старого «кубачи» и его сыновей.
Продвигаясь с полком по Малой Азии, Владимир собирал, где только мог, старое брошенное оружие. Его любознательность удовлетворялась полностью. Турецкие солдаты, особенно кавалерия из курдов, были вооружены подчас такими ружьями, пистолетами, кинжалами и саблями, что не во всяком музее отыщешь.
Найдя какой-нибудь кремневый пистолет столетней давности или изогнутый серпом кинжал, молодой собиратель возил их притороченными к седлу, пока не получал возможности отправить в музей Тифлиса или Екатеринодара.
Сколько раз попадало ему от командира за то, что в походе у него всегда находились две — три лишние шашки да столько же кинжалов!
— Опять у тебя целый арсенал. Ты бы еще пушку туда пристроил, ворчал командир.
— Да ведь это настоящая даргинская, — оправдывался Владимир. — Она не уступает дамасским клинкам.
— Горе ты мое! — обрывал его командир. — Ты воевать сюда пришел или музеи старым оружием снабжать?
И, скрывая в густых, черных усах усмешку, приказывал:
— Сдавай на ближней станции эти музейные экспонаты, и больше чтоб я никогда не видел у тебя ничего лишнего. Понял?
— Слушаю! — покорно отвечал Владимир. Но проходило время, и все оставалось по-прежнему.
Двор дома, в котором жил в детстве Владимир, соприкасался с воинскими казармами. Здесь квартировали казачьи части.
Все ребята с его улицы от десяти до пятнадцати-шестнадцатилетнего возраста целыми днями сновали подле казарм. Особенно их привлекали конюшни.
На какие только хитрости не пускались ребятишки, чтобы проникнуть в конюшни, поближе к лошадям!
Казаки делали вид, что совершают преступление, допуская их к казармам, но в душе были довольны этим. Они поручали ребятам уход за лошадьми и уборку конюшен, а сами гуляли.
Играючи, ребята выполняли большую работу. Владимир не отставал от других. В награду казаки разрешали своим молодым помощникам водить лошадей на водопой и купать их.
С гиком, криком и свистом неслись ребята на неоседланных конях по улицам к серебрившейся за околицей реке, когда наступал час водопоя и купанья.
Уход за лошадьми, работа в казармах, полковые учения, которые они не раз наблюдали и которым старательно подражали, когда мчались наперегонки к реке, не прошли бесследно. Владимир и шесть его сверстников научились отлично управляться с конем, рубить шашкой лозу и хватать на скаку с земли платки не хуже заправских казаков.
Это пригодилось им, когда они спустя несколько лет ушли на фронт.
Вспоминается и еще одно обстоятельство, почему Владимир с детства заинтересовался военной историей. Оно связано с полковой швальней пехотного полка.
Окна швальни выходили на пустырь. В свободное от уроков время мальчики постоянно толпились перед окнами, играя в «стеночку» незатейливую ребячью игру.
Здесь иногда проигрывались целые пуговичные состояния, но один миг, и счастливчики становились обладателями несметных пуговичных сокровищ. Пуговицы получали, как правило, за мелкие услуги от полкового каптенармуса, заведовавшего швальней.
Ничего, что пуговицы были обычно порчеными — без ушек, с надтреснутыми краями, с разными изъянами — «выбраковка», как говорил каптенармус. Все равно! Это были настоящие солдатские и офицерские пуговицы, посеребренные и позолоченные, с тиснеными и накладными гербами с орлом, большие и маленькие, дутые и штампованные. Да каких только пуговиц нельзя было найти в кладовой у полкового каптенармуса!
Они ценились дороже денег.
Помнится, однажды в школе на уроке преподаватель истории сказал:
— А вот мы, ребята, не выходя из класса, можем свой музей организовать. Хотите?
Ученики любили историка за веселый нрав и за то, что он постоянно придумывал интересные вещи. Вот и сейчас его предложение организовать свой музей захватило их.
— Конечно, хотим! — решительно откликнулись они, предвкушая, что их ожидает нечто необыкновенное.
— Экспонаты найдутся! Они здесь, у нас под руками! — не унимался учитель. — Выворачивайте карманы! Сдавайте свои личные коллекции, предложил он. — Всё, всё!
К столу, за которым сидел педагог, подходили ученики и послушно вытряхивали из карманов «личные коллекции».
Скоро на столе лежала груда вещей: разноцветные почтовые марки перемежались со старинными деньгами: пятаками, алтынами, копейками и полукопейками. Медные солдатские пуговицы, свинцовые пульки, гильзы от патронов, медальоны, жетоны, самодельные ножи, ракушки и коробочки.
Один длинноволосый, вихрастый паренек умудрился уместить в кармане целое сооружение из проволоки, деревянных планок и картона.
— Пароход! — с гордостью заявил он, сдавая в музейный фонд свое сокровище.
Учитель тут же разобрал «дары», отложил в сторону часть предметов и сказал:
— С этого мы и начнем создавать свой школьный музей.
— А остальное? — послышался робкий голос с передней скамьи.
— Остальное возьмите обратно.
И учитель продолжал:
— В воскресенье мы с вами пойдем на экскурсию за старую крепость, а сейчас послушайте. — И он рассказал историю родного города, в котором жил Владимир, историю героической борьбы его жителей с турками, не раз пытавшимися захватить его и разграбить.
— Об этом можно прочесть в книгах, — закончил учитель свой рассказ. А вот наш школьный сторож, Иваныч, сражался здесь, у самого города. Он хорошо знает здешние места. Попросим его пойти с нами да рассказать все, чему он являлся свидетелем.
Так начались практические занятия по изучению истории родного города и края.
Так началось увлечение Владимира историей родной страны.
В школе он больше всего любил уроки истории и мог часами слушать о том, какие государства существуют на земном шаре и какие народы их населяют.
Еще в школьные годы Владимир начал собирать почтовые марки и старинные монеты. Они привлекали его не яркими красками и рисунками. В каждой марке и монете он видел свидетеля жизни людей, читал по ним историю родной страны и знакомился с историей других стран.
Если на монете была выбита дата — 1812 год, в его воображении вставало Бородинское поле. Он слышал свист пуль и разрывы бомб и гранат.
Стоило ему взглянуть на медаль, на которой значилась дата — 1855 год, и перед ним вырисовывались севастопольские бастионы.
…Матрос Кошка пробирается во вражеский лагерь… Адмирал Нахимов смотрит в подзорную трубу с Малахова кургана и видит: черноморские матросы идут в атаку — одиннадцатую за день.