Опустилась корзина лифта. Высадились Алиса, японец, Бимон и два солдата. Егоров и Конвей молча стояли и смотрели в противоположные стороны, словно поссорившиеся дети.
– Вас ни на секунду нельзя оставить одних, – со смехом начал Дежон, но, взглянув в лицо Конвея, осекся и замолчал, переступил с ноги на ногу и спросил у лейтенанта: – Ну что, идем?
Лейтенант взглянул на бура, тот встал с корточек, явственно щелкнув суставами, взял «Гнев Господень» под мышку и молча зашагал вдоль рельсов к стоявшему ярдах в ста бронепоезду. Остальные двинулись следом, два солдата справа, два слева, лейтенант в арьергарде, держа свой «веблей» в опущенной руке.
На «Бродяжке Лиззи» было четыре пулемета и два орудия, обычно негры, захватив технику и тяжелое вооружение, просто бросали их, не потрудившись даже испортить, словно не понимая их ценности, но ведь когда-то это могло измениться, правда? Почему не сегодня? И какой-нибудь смышленый зулус сейчас стоит на коленях перед пулеметом конструкции американца Хайрама Максима и готовится выпустить двести пятьдесят патронов из пулеметной ленты прямо в приближающийся отряд. Одиннадцать человек, довольно плотной группой. Больше, чем по десятку пуль на человека. Технический прогресс в его реальном воплощении. Вот подпустит чернокожий мерзавец этих людей поближе и нажмет на гашетку. Сам лейтенант не упустил бы ни одного, если бы пришлось стрелять в таких условиях…
Один из солдат споткнулся и упал, подняв клубы пыли. Боул вскинул револьвер, но оказалось, что О’Нил просто зацепился ногой за кочку.
– Минуточку! – провозгласила вдруг Алиса. – Остановитесь, я хочу сфотографировать поезд вот так, как он стоит – пустой и заброшенный. Только, если можно, давайте зайдем к нему сбоку. Вот справа… Так получится эффектнее.
Ну да, подумал лейтенант, так одновременно смогут стрелять два пулемета. И по два десятка ружейных бойниц на стенках двух бронированных вагонов. И если смекалистый нигер окажется не один, то… Боул облизнул пересохшие губы, но возражать не стал. Остальные ведь не боятся. Не боятся ведь?
Русский и американец, видно, люди бывалые, двигаются уверенно, идут, стараясь держаться чуть в стороне от остальных. Никто из них не пытается шагать возле взбалмошной англичанки, чтобы прикрыть ее собой в случае нападения, каждый думает о себе… Француз, словно на прогулке, подхватил саквояж, который притащила с собой мисс Стенли, сшибает своей тростью верхушки высохшей травы… Позер.
Японец, вроде бы, тут, и тут же его нет. Редкий дар у человека – исчезать из поля зрения, просто сливаться с окружающей обстановкой. Идет с пустыми руками, весело поблескивая стеклами золотых очков. Книжный червь – худой, невысокий, нездешний, только вот идет он, а из-под ног не поднимается пыль. У всех поднимается, оседая на обуви и одежде, а у японца – нет. Случайно?
– Ян, – спросил, нагнав бура, лейтенант, – как думаешь, кто-то в вагонах есть?
– Пусто, – сказал бур. – Живых нет.
– Живых нет… – повторил за буром лейтенант.
Живых нет. Несколько птиц лениво кружат над бронепоездом. С десяток сидит на стенке бронированного вагона. У вагона нет крыши, птицы могут спокойно попасть вовнутрь. У Боула на «Бродяжке Салли» служил приятель, лейтенант Смит. Неделю назад они здорово выпили… А теперь Ретиф говорит, что там никого живого нет. Нет никого живого.
Наконец, Алиса нашла нужный ракурс. Опустилась на колено, удерживая неудобный и тяжелый фотографический аппарат. Ни у кого не попросила помощи, да никто помощи и не предложил.
Даже француз осторожно поставил саквояж на землю и положил руку на рукоять револьвера. В саквояже были стеклянные пластины к фотоаппарату, мисс Алиса постоянно напоминала об этом, требуя особо бережного обращения с ними.
Боул оглянулся на корабль. Отсюда «Борей» выглядел громадным и надежным, внушающим уверенность и обещающим безопасность. Два катамаранных корпуса с нагревательными камерами, четыре двигателя с трехметровыми лопастями. Восемь «гатлингов» с электрическим приводом, двенадцать пулеметов Максима, четыре пушки.
Только вот если сейчас кто-то нападет на Боула и его команду, то вряд ли все эти стволы смогут лейтенанту помочь. Совершенно точно – не смогут. С такого расстояния пулеметы и «гатлинги» просто не смогут выбрать из мечущихся фигурок нужные, отделить врагов от друзей. Даже новомодные прицелы в виде подзорных труб ничем… почти ничем не помогут.
– Можно идти дальше, – сказала Алиса, вытащив из аппарата использованную пластину и вставив новую. – Я готова.
Ретиф сказал правду – живых в бронепоезде не было. В концевом вагоне было пусто. Совершенно пусто, не было ни трупов, ни оружия, ни снаряжения. Пустое пространство между четырьмя бронированными стенами. Дверцы с обеих сторон были прикрыты, но не закрыты изнутри. Пулеметы и пушка стояли на прицепленной сзади к поезду платформе, обложенной мешками с песком. И пушка, и пулемет были изрядно присыпаны песком, принесенным ветром, но были совершенно целыми и готовыми к стрельбе. Открытый ящик со снарядами стоял возле орудия, несколько коробок с пулеметными лентами – рядом с пулеметами.
То, что издалека казалось облачком дыма, вьющегося над локомотивом, оказалось сотнями черных мух. Насекомые беспрерывно кружились над бронированной кабиной машиниста, влетая и вылетая через прорезь смотровой щели.
Дверь в паровоз была закрыта, один из солдат несколько раз ударил в нее прикладом. Грохот, а затем тишина, подчеркнутая жужжанием мух. Только птицы тяжело сорвались со стенок головного вагона и опустились на землю невдалеке от рельсов.
Дверь в головной вагон была приоткрыта.
– Кто пойдет первым? – спросил Конвей, оглядев попутчиков. – У кого крепкий желудок?
– А что? – спросила Алиса.
– А ничего, – ответил американец. – Все чудесатее и чудесатее, не правда ли, Алиса?
Щеки девушки вспыхнули: видимо, ей частенько напоминали о ее литературной тезке.
– Подсадите, – потребовал Ретиф, взявшись одной рукой за поручни лестницы и поставив ногу на первую скобу. – Подсадите, кто-нибудь.
– Давайте-ка, лучше я, мне с револьвером удобнее в случае чего, а то вы со своим орудием… – Дежон ловко запрыгнул на верхнюю скобу лестницы, отодвинув бура. – Итак…
Стальная дверца скрипнула, открываясь.
Дежон замер на пороге. Кашлянул.
– Что там? – спросил Конвей.
– Пустите меня посмотреть! – потребовала Алиса. – Помогите мне подняться.
Но ей снова никто не стал помогать.
Егоров и Конвей поднялись наверх, вошли в вагон.
Винтовок и патронов в вагоне тоже не было. Зато были стрелянные гильзы на полу. Немного, словно десяток солдат выстрелили по одному разу… Десяток гильз и десяток скелетов.
Птицы поработали тщательно. Собственно, те, что до сих пор сидели недалеко от вагона, не могли рассчитывать на поживу – скелеты были обглоданы дочиста. Остались только кости. Черепа с пустыми глазницами лежали в белых шлемах, обрывки красных мундиров. Белые ремни, застегнутые вокруг голых позвоночников, ботинки, из которых разило гнилой плотью – птицы туда добраться не смогли.
Десять скелетов.
– Сколько было всего человек на бронепоезде? – откашлявшись, спросил Конвей.
– Сотня, – ответил лейтенант Боул. – Сто солдат и три офицера.
– Вы что-нибудь понимаете, Егоров? – Конвей повернулся к русскому.
– Наверное, ровно столько же, сколько и вы, – ответил тот.
– Или вообще ни хрена, – сказал Ретиф, присел возле дальнего скелета и, закряхтев, выдернул нож, торчавший между ребер и глубоко вошедший в доски пола. – Это ведь штык от английской винтовки?
Боул взял протянутый клинок. Точно. Штык от винтовки. Британский. От британской винтовки. И торчавший из британского скелета. Если негр хочет убить белого солдата, станет он отбирать у того штык или просто ткнет своим собственным копьем?.. ассегаем, будь он неладен. Или размозжит голову дубиной… Да и рукой просто так не вгонишь штык в тело и пол. Винтовкой, как копьем – да, получится… Отобрал негр винтовку и ударил, как привычным копьем. А потом, когда винтовку дергал обратно, штык остался торчать. Ведь правда?
Когда была вскрыта дверца в паровоз, все отшатнулись от нее – черное облако из мух вырвалось наружу вместе с настоявшимся концентрированным смрадом.
Два кочегара, машинист, офицер в форме майора. И было похоже, что они убили друг друга, во всяком случае, машинист был зарублен лопатой, один кочегар застрелен из офицерского револьвера, сам офицер, держа револьвер в руке, лежал с проломленным черепом, рядом валялся здоровенный гаечный ключ. И последний кочегар лежал с размозженной головой возле топки. Будто он бился головой о металлический выступ до тех пор, пока не умер. Убил офицера, а потом убил себя.
Пока Дежон приводил в чувство Алису, рухнувшую в обморок при первой же попытке заглянуть в кабину машиниста, а Боул и журналисты пытались понять, что же именно произошло с бронепоездом и паровозной бригадой, Ретиф медленно двинулся в обход замершего состава, по широкой окружности, останавливаясь, наклоняясь к земле и принюхиваясь к ветру. И как раз в тот момент, когда Конвей выразил общее мнение, что не понимает, какая чертовщина, дьявол ее раздери, здесь произошла, грянул «Гнев Господень».
Прозвучало это внушительно. Словно выстрелила сигнальная пушка.
Все бросились наружу, Боул кричал, отдавая приказ солдатам занять оборону, Конвей орал, чтобы лягушатник засунул Алису куда-нибудь под вагон, чтобы ее не зацепила шальная пуля, Алиса требовала, чтобы не повредили ее фотоаппарат и не разбили фотопластинки и вообще не указывали ей что делать.
А еще кричал негр, корчась от боли шагах в пятидесяти от бронепоезда – худой до полной изможденности торс, тонкие конечности с узелками мышц на костях, кровь.
Ретиф нашел-таки своего негра. И не упустил.
Тот прятался в траве, наблюдая за белыми, потом приподнялся, собираясь уходить. И даже сделал несколько шагов, когда тяжелая пуля из ружья бура перебила ему ногу под коленом. Бум! Хрусь! И ослепительная вспышка боли.