Он небрежно сложил свой чертеж и затолкал в выдвижной ящик стола. В раздражении не сумел с первой попытки закрыть и оставил так, полузадвинутым. Снова выругался и, размахивая руками, ушел в другой угол мастерской.
В другой день Элоиза заверила бы его, что голос Эндрю хорош, как и его работы, задвинула бы ящик, подала шестеренку, что он потребовал. Но сейчас, когда мир перевернулся для нее, смешав настоящее и прошлое, она могла лишь пятиться к двери, поминутно извиняясь.
– Не стоит искать книгу. Сама… Я сама прочту. Простите. Мы обязательно обсудим, Эндрю. Я… Мне пора.
– Верно, мисс Элиза. Все верно. Разве может такой человек, как я, представить дуэт с такой… удивительной девушкой, как вы. Да и дядя ваш так ненавидит механику, что проклял бы нас, даже если бы у меня и был шанс…
– Простите, Эндрю. Мне, право, пора идти… Мне нужно…
– О, мисс Лоуренс! – воскликнул, входя, лорд Пайн, товарищ Листона по мастерской. Они вместе делали механическую собаку для бабушки Пайна, в надежде, что старуха оставит внуку свое состояние в обход других родственников. – Слышали, Убийца со стальным прутом снова нанес удар! Девушка еще жива, но медики сомневаются, что выживет. Ее доставили без сознания в госпиталь Чаринг-Кросс… О господи… Листон, держите же! Мисс Лоуренс! Мисс Лоуренс!
Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.
В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.
Когда Элоза решилась сказать о своем решении, Суит пришел в бешенство и тотчас объявил, что своими искусительными речами мистер Шоу испортил ему совершенно уникальный эксперимент. Что Элиза могла бы научиться говорить и держаться, как герцогиня, а стараниями господина драматурга из нее получится лишь посредственная певичка или вообще «циркачка», говорящая голосами других, так и не удосужившись обрести свой собственный.
Элоиза терпеливо молчала, выслушивая его упреки и мучась от стыда. Видно, так было ей написано на роду, а может, на полях чертежа, по которому мастер собрал ее – разочаровывать своих наставников.
– Ты могла стать лучшим моим творением! А теперь одним своим существованием позоришь все дело моей жизни! Ведь у тебя талант, будь я проклят, что говорю это чумазой оборванке из Ковент-Гарден! И что ты хочешь делать? Гримасничать на сцене! И не уговаривайте меня, Джордж, слышать не хочу! Вы и так довольно натворили.
– А еще я оплачивал ваш эксперимент, Генри, и имею право голоса. Моя мать была певицей, на сцене поет сестра, и я пожелал бы, чтобы вы любезнее отзывались об этой профессии. Приберегите вашу желчь для механиков и химиков. Вы верно сказали, у Элизы есть талант. Неужели вы готовы запереть ее здесь, как эту балерину в шкатулке ваших амбиций и притязаний? – Он схватил с каминной полки шкатулку Элоизы и, гневно потрясая ею в воздухе, принялся мерить шагами комнату. «Ззынь» – отозвалась из-под крышки невидимая пружина.
– Вот именно. – Саркастически взглянув на шкатулку, согласился с ней Шоу. – Имя нашей мисс Элизы может прогреметь по всему миру. О ней услышат, узнают, она будет во всех газетах! Неужели вы готовы лишить ее мирового признания ради вашей… фонетической алчности?
– Газеты не видят разницы между падением с велосипеда и крушением цивилизации, – отмахнулся профессор, и продолжил, вполоборота повернувшись к Элоизе: – А ты, неблагодарная? Ты правда хочешь… «быть во всех газетах»?
Элоиза, до этой минуты не знавшая, как держаться и куда себя деть, кивнула так уверенно и твердо, что Суит только выругался и махнул рукой.
Она хотела быть во всех газетах. Ни как Элиза Дулитл или мисс Лоуренс, племянница профессора фонетики из Оксфорда. Она хотела, чтобы на афишах появилось ее лицо и имя – мисс Элоиза Миллер.
– Я договорюсь для вас о прослушивании в труппу одного моего приятеля. Только скажите, что вы собираетесь показать – станете петь или копировать голоса?
– Я хотела бы танцевать…
Из своего кресла брезгливо хохотнул профессор, наслаждаясь изумлением Шоу.
– Теперь, Джордж, вам с ней мучиться, не мне. Вы узнаете, что это за вздорная и непредсказуемая особа.
– Но Элиза… Не лучше ли будет показать то, что вы умеете?
– Вы боитесь оказаться в глупом положении? – Элоиза знала, что стоит на кону. Она продумала все тысячу раз и не нашла другого выхода. – Вы правы, стоит показать то, что умею. Я всю свою жизнь училась подражать людям – перенимать их повадки, голоса, жесты, интонации. Вы знаете, что в Лондоне завтра танцует эта балерина, Анна Павлова, знаменитый «русский лебедь»? Элджернон Бейверли обещал отвезти меня смотреть, как она танцует. Так вот – ставлю десять шиллингов на то, что завтра вечером я повторю ее танец здесь, в этой гостиной. Но если вы боитесь, что этого будет мало – предлагаю вот что. Бейверли устраивает благотворительный концерт вечером в пятницу, но не в Оксфорде, а в Лондоне – там будет всякая беднота и неподобающие личности, но… позовите вашего приятеля на этот концерт. Мы с Эндрю Листоном исполним дуэт Рудольфа и Луизы из Верди, а потом я буду танцевать. Даже если вашему другу не понравится танец, он услышит, как я пою.
– Но Элиза, право, вы сошли с ума, и я вместе с вами! Что вы собираетесь танцевать?!
Он тряхнул зажатой в руке музыкальной шкатулкой. «Ззынь» – откликнулась она.
– Да хотя бы… вот это, – Элоиза вынула из руки драматурга шкатулку, поставила на каминную полку и повернула ключ.
«Элоиза, слышишь этот звук? Ты слышишь скрип, ты слышишь стук? Все исправь и отведи беду… Твоя вина… Тебе решать».
Мистер Шоу картинно упал во второе кресло по правую руку от ухмыляющегося Суита, картинно захватив в кулак свою черную бороду:
– Верно. Она сошла с ума. Она собирается танцевать в стиле а ля рюс перед сбродом под Бетховена, а я должен привести на это сборище человека с таким взыскательным вкусом, что устрицы на его тарелке бледнеют от ужаса?
Суит снова хмыкнул и принялся с нарочитым безразличием протирать очки.
– Ну же, кэптен, вы снискали себе славу насмешника и острослова. Сыграйте с ним шутку. Заставьте этого сноба посидеть на одной скамье с зеленщиком и торговкой рыбой. А я позабочусь о том, чтобы он не пожалел об этом вечере.
– А наша мисс Замарашка предлагает отличную шутку. – Генри Суит перестал кривиться и, опершись на подлокотник кресла, взглянул на Элоизу с видимым интересом. – Ну же, Джордж. Мне начинает казаться, что вы становитесь респектабельным. Сами знаете, как это скучно. Шоу должен продолжаться.
– Значит, вы хотите Шоу?..
Элджернон согласился на авантюру удивительно легко. Дольше всего уговаривать пришлось Эндрю, несмотря на то, что идею, если судить по совести, подал, пусть и невольно, именно он. Видимо, приняв предложение Элоизы за проявление жалости к неудачливому поклоннику, Листон отказался быть жалким и петь перед бедняками.
– Даже ради меня? – Элоиза знала, что вторгается на запретную территорию, но в утренних газетах сообщалось о новой жертве лондонского маньяка. Выжившая после нападения девушка умерла на следующий день в госпитале, так и не придя в сознание. Промедление могло стоить жизни еще одной ни в чем не повинной цветочнице или швее, в которых мастер углядит сходство с его куклой.
– Эндрю, а если я скажу, что от этого, возможно, зависит чья-то судьба, даже жизнь, вы согласитесь?
– Если только эта жизнь – ваша. Я знаю, что вы думаете о карьере актрисы. Боюсь, в этом я не могу… нет, не хочу вам помочь. Вы уже догадались, мисс Лоуренс, что я желал бы видеть вас в совершенно другом амплуа.
– Я выбрала дуэт Рудольфа и Луизы. – Она подошла так близко, что приличия осыпались между ними, как осколки раздавленой лампы. Внешне Эндрю был мало похож на Ханса Миллера: волосы, цвет которых Майн Рид назвал бы «истинно саксонским желтым», темные глаза. Но, созданный учителем, пусть и из другого материала, не как сущность, а как личность – он, подобно Элоизе, провел долгие годы, копируя предмет своего восхищения, и теперь в повадках и жестах почти отождествился с ним.
– Посмотрите на меня, мастер. Это я, ваша Элоиза Миллер…
Ее никогда в жизни никто не целовал, но отчего-то Элоиза почувствовала, что должно произойти, и в самый последний миг избежала прикосновения. Не оттого, что не желала его. Она была уверена, что Эндрю – тот, кто нужен Элизе Дулитл и мисс Лоуренс, тот, кому можно доверить все тайны. Она поцелует его, непременно поцелует, выйдет за него, поможет внести правки в чертеж и собрать Механическую девушку Миллера – но только после того, как сам Ханс Миллер окажется в руках полиции и она будет уверена, что больше никто не погибнет.
Элоиза Миллер должна все исправить. Любой ценой. Как она может обещать свою жизнь кому-то, не зная, какова будет плата за чудо?
Эндрю отстранился, готовый рассердиться на себя и на нее, но Элоиза взяла его за руку и вложила в открытую ладонь круглую шкатулку:
– Вы, верно, видели такую, Энди, в доме вашего учителя, в Мюнхене.
Глаза Листона широко раскрылись, но он не проронил ни слова.
– Да, я знала его, уже после гибели его жены. И это единственная память, что осталась мне о Хансе фон Штоле. Я отдаю ее вам, потому что не знаю человека, который больше оценил бы этот подарок. Эндрю, вы правы. Я знаю о той роли, что вы желали бы для меня, и готова сыграть ее. Но вы должны обратиться не к мисс Лоуренс – она лишь маска. Я хочу открыть вам свои тайны, и открою их, отдав себя вашему суду, и приму ваше решение с благодарностью, каким бы оно ни было. Но вы должны помочь мне сейчас. Ничего не спрашивая, довериться мне, как я готова довериться вам.
– Вы знали фон Штоля? Вы так похожи на его жену. Вы – ее тайная дочь? Сестра? Родственница?
Отчего-то растерянность Эндрю показалась Элоизе такой забавной и милой, что она расхохоталась.