В это время клюнуло. Приглядевшись, Колька с замиранием и восторгом понял: вот он, лещ, кладет поплавок, подобрав насадку со дна. Позабыв обо всем на свете, он ждал, когда поплавок начнет уходить в воду или вильнет в сторону, уляжется, вот тогда и подсекать.
Оп-па! Подсек, почувствовал ни с чем не сравнимую тяжесть рыбьей тушки, открыл рот и, чуть высунув язык, еле дыша, принялся выводить на поверхность воды… «Давай, давай, выходи, ложись, лещок, на бочок!»
Вот это красавец! Большой, в бронзовой чешуе! Снимая с крючка добычу, Колька не мог налюбоваться – красивый, гад! Килограмма под три, не меньше!
Он уже предвкушал, как будет нести свою добычу на кукане так, чтобы лещиный хвост чиркал по земле, как со скромной гордостью будет шествовать по улице, а встречные-поперечные будут дивиться: неужто на удочку взял? Как дойдет до дома… нет! Сперва в продовольственный, взвесить леща на точных весах, чтобы все видели. Да, именно так, измерить-то и дома можно. А потом в уху… нет! Попросить маму запечь в тесте!
Колька как наяву ощутил аромат из духовки и чуть зубами не заклацал, как вдруг в этот момент с того берега раздались дикие визги и вой, сдавленные вопли, шум и треск веток. Два темных силуэта, как черти из коробок, выпрыгнули с кладбища, скатились с пригорочка и поскакали, высоко задирая колени, по плавуну.
Лещ, сильно ударив хвостом, выскользнул из Колькиных рук – и был таков.
28
Веселая летняя электричка, хлопая дверями, несла Анчутку и Пельменя к месту «работы». По мере приближения они пасмурнели все больше. Законный восторг человека, который уже подсушил сухарей, но нежданно получил право идти на все четыре стороны, да еще и сапоги в придачу, сменился тяжелым осознанием ситуации.
До ребят постепенно доходило, что они без предупреждения пропали на двое суток, что и теперь у них нет возможности дать о себе знать. Обоих мучил один и тот же вопрос: что, если дед Лука решил, что они загуляли? Или что дали деру? Или скурвились и настучали куда следует? Из этого всего следует единственный вывод: утрата надежного и безопасного источника денег. И что же теперь делать? Заявиться эдакими подарками в хибару, надеясь, что дед Лука там? А если нет, то снова напугать бледную Наталью?
Так себе план. Тем более что старик прямо сказал: не появляться без приглашения. А такового не было. Оставался лишь один вариант, который не сулил никаких неприятностей: ехать в подвал и надеяться на лучшее. Эта мысль пришла в голову сразу обоим, стало быть, была правильной. Поэтому, проехав лишнюю станцию, чтобы не светиться, они отправились через лесок, к кладбищу.
Потихоньку смеркалось, тени становились глубже и смурнее, какие-то ночные твари начинали перекрикиваться все отчетливее, чертили зигзаги летучие мыши. Было тепло и свежо одновременно.
Мысли Андрюхи, который уже окончательно успокоился и был готов к любой судьбе, снова приняли приятный оборот. Они на свободе, у него теперь новые сапоги, отличные! И в карманах по-прежнему шуршит. А уж что там дальше – как бог даст, руки-ноги целы – и ладно, бывало и похуже, и всякое в том же духе.
Яшка, судя по всему, был настроен не так благодушно и старался держаться поближе к товарищу. Он долго сопел, крепился и, наконец, начал излагать свои опасения:
– Я вот что думаю. Мы с тобой не покойников грабим?
– Чего? – искренне удивился Пельмень, покуривая в кулачок. – Это с чего вдруг?
– Ну вот монетки мы с тобой выковыряли откуда?
– Из ящика.
– А ящик чей?
– А ничей. Они померли все давно.
– Вот. И сапоги твои тоже.
Пельмень насторожился:
– Чего тебе до моих сапог?
– Они ж тоже того… с покойника.
– И чего? – уже с вызовом ответил Андрюха. – Ты-то своих сапог родословную знаешь?
– Это другое, – неубедительно, но убежденно возразил Яшка, – даже ежели чего… Я не специально.
– А я специально? Сама тетка подарила!
Яшка не обращал внимания на заеды, лишь поспевал за другом, то и дело озираясь:
– Да я серьезно. Мы с тобой на кладбище кантуемся. Вот придет мертвяк за своим, что делать-то будем?
– Бежать и орать, – хмыкнул Пельмень, – здоровый лоб, а все как маленький, в страшные сказочки веришь.
– Сказочки не сказочки, а я вот по нужде как-то вышел ночью – с тех пор не хожу…
Андрюха сделал вид, что принюхивается:
– Точно! А я-то думал, от кого так несет.
– А ты не смейся, – возмутился Яшка, – тебя бы туда, еще не факт, кто бы сильнее обделался. Пристроился я за деревом, вдруг слышу – вопит кто-то вот эдак.
Он изобразил утробное ритмичное завывание на «э-э!», как если бы кто-то чем-то возмущался, не находя слов.
– Ну а ты? – насмешливо подначил Пельмень, невольно глянув по сторонам.
Он вдруг как будто впервые осознал, что они и вправду обитают там, где не место живой душе, что кресты порядком покосились, выглядели странно и земля топорщилась подозрительными кочками, как если бы мертвецы лезли наружу, царапая костлявыми пальцами хорошо удобренную землю, на которой, однако, ничего не растет.
«Ну и черт с ним, ничего удивительного, ну кладбище», – Андрюха взывал к остаткам разума в нарастающей панике, точно впервые прозревая сплошные кресты и обелиски. Они торчали тут и там среди травы и елового молодняка – нелепые, корявые, как старые зубы из гнилого рта, и было их много, ужасающе много, и тотчас почудилось, что их становится все больше, больше.
– Хватит бредить! Как баба! – нарочито грубо оборвал товарища Пельмень, невольно ускоряя шаг, ему вдруг почему-то резко расхотелось возвращаться в подвал среди могил, который совсем недавно казался таким родным и уютным.
«Все от лишнего ума. Или наслушался чего-то, или нары попались несчастливые. Сейчас доберемся, костерок запалим, чайку дернем…»
Нарочито бодрое течение его солидных мыслей прервал еле слышный шепот приятеля:
– Андрюха, глянь – огонь.
Леденея от ужаса, Пельмень разглядел: и вправду, вот полянка, вот фундамент, а вот он – вход в их подвальчик. И среди плит ясно виден огонек: не костра, не фонаря – какой-то мертвенно-белесый.
– Не боись до времени, – мужественно приказал он, – может, дед нас там поджидает.
– Мертвый? – еле шевеля губами, спросил Анчутка.
– Во дурень-то, – с показным спокойным добродушием попенял ему Андрюха, твердо держа курс на огонь и смиряя предательскую дрожь в коленках.
«Ох и страшно… Ну а чего вдруг страшно? Ничего страшного. Наверное, дед нас ждет, решил тут переночевать. А зачем, если у него место другое есть? А может, в раскопе возился, решил не идти домой… Это что же, один лазал в подвал, кривой-косой? Нет… а кто же там тогда?»
– Стой, давай не пойдем, – проскулил вдруг Анчутка.
– Дурень! Что ты как баба, – увещевал его Пельмень, а у самого ком к горлу подступал. Вот шагов двести осталось, вот от силы сотка, вот полтинник, вот уже совсем близко огонек.
Не рискуя идти прямо ко входу, Андрей круто свернул к тому месту, где располагался прикрытый лаз. Ему вдруг почудилось, что земля под ногами стонет и вздыхает, точь-в-точь как тогда, тыщу лет назад, в лесу над рвом с расстрелянными. Обливаясь потом, он неуклонно, пусть и крадучись, приближался к входу, держась вдоль остатков фундамента.
«Коли кто и выползет, так не сразу увидит», – подумалось ему и не возникло и тени мысли о том, кто это выползет и что страшного в том, что увидит.
Погас огонь в подвале. Послышались шорохи и отвратное шлепанье, как если бы огромная жаба ковыляла, волоча по земле прыщавое свое брюхо.
Пацаны, холодея от ужаса, увидели, как из их подвала выползает ужом черное, угловатое и одновременно бесформенное. Издали похоже на человека, но вместо того, чтобы распрямиться, поднявшись на поверхность, оно продолжило передвигаться на четвереньках, издавая утробные стоны. Оно двигалось еле-еле – и так же медленно, как в липких ночных кошмарах, вдруг начало поворачиваться, припадая на конечности, похожие на руки и ноги… это и были руки и ноги. Человек это был, который полз на локтях, волоча ноги, издавая душераздирающие стоны, а потом вдруг окрестности потряс дикий вопль, переходящий в вой: «Есть! Хочу есть!»
Заверещав по-поросячьи, Анчутка с Пельменем припустились прочь, сквозь поросль, вниз с пригорка, шлепая по воде, по водорослям.
Существо же, приняв вертикальное положение и преобразившись в человека, буркнуло: «Неучи», оправило пиджак, перекинуло через руку пальто, подхватило чемодан и отправилось по своим делам.
29
Ругаясь на чем свет стоит, Колька перешел на ту сторону острова, откуда виден был берег с кладбищем.
«Шумновато там сегодня», – подумал он, глядя, как темные силуэты носятся промеж крестов, потом кубарем скатываются с пригорочка на песок, чуть не на четвереньках несутся к воде, прыгают на плавун и бесстрашно шлепают прямо по нему.
«Пьяные, что ли?»
Колька поежился. Кто в здравом уме отважится скакать по зыбкому гамаку из трав, под которым с каждым шагом становится все глубже?
«Точно, пьяные. Вот уже сто метров от берега, а они все держатся. Или легкие? Или вообще не люди? Да нет, не может быть, сейчас ухнет кто-то. Вот сейчас… сейчас…»
Стоило так подумать, как под одним из беглецов разошелся плавун и он с головой ушел под воду. Второй, повернувшись, ринулся к нему – и угодил в другую прогалину. Только и слышно было захлебывающееся, самозабвенное сквернословие да беспомощные шлепки.
Разлетались с дикими воплями ночные птицы, ухали совы, у далекого жилья пошли переругиваться собаки.
Сплюнув, Колька скинул одежду, выдернул из своего шалаша один горбыль и поспешил к «плоту». И поспел как раз вовремя: запутавшись в скользких стеблях, бегуны по воде уже пускали пузыри, продолжая хвататься руками за скользкие стебли.
– Цепляйтесь! – он протянул палку в их сторону, налегая животом на другой конец жердины.
Сперва один, потом второй, нащупав опору, вынырнули, отплевываясь, с глазами, вытаращенными от испуга.