Я резко обернулась к ней:
– Что? Назло? Бывшему? Мужу?
Ну правда, причина выглядит странновато. Доформулируй, Алин.
Алина усмехнулась:
– Да-а-а, пришла захлопнуть гештальт…
И потом она рассказала про тот день.
Нет, не день развода.
А день, когда она поняла, что впереди тупик и ничего не выйдет.
– Знаешь, как понять, что у вас будущего нет? – спросила она.
– Как?
– О-о-о. Есть классный фильтр. Погуляй с мужем по Арбату или любой другой улице, где много уличных музыкантов…
Как-то летним вечером Алина с тогда ещё действующим и вполне любимым мужем шли по Арбату. Тот июль был очень жарким, но к вечеру жара спала и было так хорошо-хорошо, когда наконец можно свободно дышать и радоваться лёгкому ветерку…
Погода идеальная, они с мужем шли за ручку, иллюзия счастья.
Тот самый момент, когда кажется, что жизнь равно любовь, а все проблемы, кроме смерти, всегда можно исправить.
Хотя, если честно, во время ссор ей казалось, что нельзя, что они с мужем с разных планет и совпали только адресом школы (они с самой началки учились в параллельных классах).
Гуляют. И тут вдруг – уличные музыканты. Играют Апину: «Он уехал прочь на ночной электричке».
И Алина понимает, что внутри всё радостно взметнулось и танцевать хочется. Прямо на улице, на Арбате, под гитару. Изнутри просто рвётся танец: танец-свобода, танец-настроение, танец-лето… Хочется немедленной импровизации, потому что вся жизнь – импровизация.
– Потанцуем? – лукаво спрашивает она у мужа, вовлекая его в свою идею.
– Я не умею, – говорит он и резко выдёргивает руку.
– Да брось, – смеётся Алина. – Я тоже не умею. Ничего тут не нужно уметь…
И начинает танцевать, и руки к нему тянет, и улыбается. А он… он прямо выдирает свои ладони из её рук, морщится и смотрит так, знаете, насмешливо, типа: «Устроила тут клоунаду!»
И Алина вдруг вместо красивой молодой девушки в сарафане колокольчиком почувствовала себя… ну правда, скоморохом каким-то.
Когда-то у них на работе уставший бухгалтер на корпоративе перебрал с алкоголем и танцевал со стулом, и на него так же смотрели: с жалостью, снисхождением и капелькой брезгливости.
Алина испытала отчаяние и стыд.
И замерла, прервала свой танец.
И тут какой-то чужой незнакомый парень из толпы вдруг подхватывает Алину и её танец, самозабвенно так, берёт её за руку, начинает кружить, и платье колокольчиком развевается, и сразу она из жалкой становится как бы роковой. И они синхронно танцуют, хотя видят друг друга впервые, и музыканты улыбаются и играют только им, и люди мимо проходящие останавливаются и аплодируют или тоже вступают в танец…
Муж стоял в стороне и смотрел на часы. Мол, «скоро ты? Долго ещё этот цирк будет продолжаться?»
– И знаешь, – говорит Алина. – Вот именно в этот момент стало понятно, что всё. Что он уехал прочь на ночной электричке…
Потому что… тут не надо уметь танцевать, понимаешь, тут надо хотеть поддержать партнёра, не отпускать, быть на волне, жить в унисон… А он отверг. Отрезал. Отошёл. Как бы сделал вид: «Я не с ней, не с этой сумасшедшей бабой».
И Алину прожгло прозрение: «А он и не со мной».
Ему нужна другая женщина, прагматичная, с калькулятором и веером скидочных карт, планирующая летний отпуск с января.
А Алина – взбалмошная, живая, платье-колокольчик… Девочка-девочка, ветер в голове.
И она ушла. Не в тот день, конечно. Год ещё помыкались, но уже ехали в депо.
Вот недавно свидетельство о разводе выдали. И ей захотелось отпраздновать этот день – день официальной свободы. И она купила абонемент на танцы.
Символично…
– Что думаешь? – спросила меня Алина.
– Может, он просто не хотел танцевать?
– Не хотеть можно по-разному…
– Согласна… – киваю я и добавляю: – Некоторые женщины приносят счастье своим появлением. Другие – своим исчезновением.
– О. Круто сказала.
– Это не я. Это в фильме одном. Называется «Хорошая женщина». Посмотри. Тебе отзовётся. Там главная героиня – своенравная, роковая, всегда влюблённая в разных мужчин, но при этом всегда одинокая женщина, говорит: «Брак для меня – это комната без окон. Каждый день просыпаешься, а она всё меньше. Всё меньше. Всё меньше. И однажды ты в ней просыпаешься, как в ловушке. И не можешь дышать».
– Какой мудрый автор сценария. Женщина, наверное, разведённая.
– Это Оскар Уайльд.
– Ого.
– Да. Можно я напишу твою историю? Про уличный танец. Анонимно.
– А если анонимно, зачем спрашивать?
– Ну как зачем… Вот я изменю имена. Ты, скажем, Алина будешь, а он, скажем, Максим. И песню изменю, под которую ты танцевала, а он нет. А он прочтёт и всё равно узнает себя. И рассердится на тебя, что рассказала…
Алина долго смотрела на меня и говорит:
– Мне кажется, даже если ты напишешь его имя, телефон, адрес прописки и номер паспорта, он себя не узнает.
– Почему?
– Он не узнаёт себя в моих проекциях. Он вот думает, что он идеальный муж. Потому что не пьёт и не бьёт – его маме, например, этого было достаточно для счастья, и даже вторая семья её мужа её устраивала – и бывший мой до сих пор не понимает, что было не так, считает, что я ку-ку и не знаю, что хочу.
– А ты знаешь?
– Знаю. Танцевать хочу.
– А. Ну точно.
– Ты считаешь, что я дура? – спросила Алина.
Я видела, что она незаметно вытерла слезу. Переживает до сих пор.
– Боже упаси. Я считаю, что это твоя жизнь, твоя любовь и твоя свобода. Распоряжайся ими грамотно, инвестируй в тех, кто правда достоин. Для остальных – ночные электрички ходят по расписанию.
Мы сидим и молча смотрим на вечерний город. А вечерний город молча смотрит на нас. Точнее сквозь нас: он спешит домой, ужинать, ему нет дела до двух барышень в спортивных лосинах на крыше.
– В фильме ещё сказали, что плач – утешение для тех, кто не может позволить себе шопинг. Может, пойдём купим себе что-нибудь? Просто так…
И мы пошли. И купили себе по футболке.
На её была надпись «Пройдёт» и следы на мокром песке.
А на моей было написано «Любовь» и нарисован букет сердец.
Я купила тряпичную любовь.
А настоящую не купить.
Её надо ждать, создавать и беречь.
И танцевать…
Не брошу
Кате предстоял перелёт с двумя детьми. Рейс – с пересадкой в Стамбуле. Такие рейсы называют стыковочными. То есть должно состыковаться много людей и не случиться никаких форс-мажоров.
На пересадку – два часа.
Это много. Но когда ты в аэропорту чужой страны и с двумя детьми, которые то дерутся, то прячутся, то хохочут, то рыдают, – то немного.
Наоборот, мало, и надо ценить каждую минуту и не транжирить время на ерунду.
А забота – это ерунда, интересно?
Катя – хороший и добрый человек. Но замотанный материнством. У неё сложное выражение лица, такое задумчивое, будто она спрашивает себя: «Как я здесь оказалась?»
В книге про медвежонка Паддингтона есть смешной эпизод, как медвежонок играл с мистером Хайнсом, врачом-психиатром, в одну игру, предложенную доктором.
– Я называю слово, – предложил мистер Хайнс. – А ты быстро называешь противоположное слово. Хорошо?
– Плохо! – отвечает мишка.
– Что плохо? – не понял врач. – Лежать неудобно?
– Удобно. Но вы же сказали отвечать противоположное.
– Так игра ещё не началась, она начнётся по моей команде, – поясняет врач. – Раз, два, три – НАЧАЛИ!
– Закончили!
– Прекрасно, – кивнул доктор.
– Ужасно, – сказал Паддингтон.
– Послушайте… – хотел что-то сказать врач.
– Оглохните, – радуется медвежонок.
– Ясно, – говорит врач.
– Пасмурно! – кричит мишка.
– Мы закончили.
– Мы начали.
– Вот и нет.
– Вот и да.
– Прекрати! – взмолился врач.
– Продолжай, – упивается игрой медвежонок…
Там в итоге медвежонок врача переиграл, и этот доктор сам чуть с ума не сошёл, он разнервничался и спрашивал себя раздражённо: «ЗАЧЕМ Я В ЭТО ВВЯЗАЛСЯ?! КАК Я ЗДЕСЬ ОКАЗАЛСЯ?»
А мишка Паддингтон переживал за доктора и даже хотел пригласить кого-то из регистратуры, чтобы помогли его вылечить. Доктора, а не мишку.
Катя с двумя детьми и тремя чемоданами пришла на стойку регистрации. Дети тут же разбежались в разные стороны, чемоданы упали доминошками. Катя поймала детей, собрала чемоданы. Глубоко вздохнула.
– Девушка, извините… – Две женщины – одна пожилая, вторая молодая – подошли к Кате, широко улыбаясь.
Катя оглянулась: где девушка? Она, что ли?
– Да?
– Девушка, вы такая милая, можно к вам обратиться? Моя мама не знает языков. Она пожилой человек. Летит до Стамбула. Там её встретит сын. Она ужасно боится. Вы не могли бы взять над ней шефство? Проводить до выдачи багажа в пункте прибытия? – спросила молодая девушка у Кати.
Катя приказала себе: «Скажи нет. Ты уже взяла шефство над двумя детьми, – кстати, где они? – тремя чемоданами, паспортами, билетами, стыковками…»
– Конечно, – вслух сказала Катя. – Я её не брошу.
В этом вся Катя. Во фразе «Я не брошу». Она не бросит никого, а вот себя – может. Бросит все попытки думать о своём комфорте. Видимо, ей доброй быть важнее, чем спокойной и умиротворённой, поэтому Катя охотно согласилась приумножить свой стресс от перелёта.
Катя взяла шефство над пожилой дамой. После регистрации они вместе прошли все контроли, добрались до выхода на посадку. Катя угостила новую знакомую чаем с круассанами, которыми они полдничали с детьми, выслушала истории о том, как она решила навестить всех своих четырёх сыновей и дочь, разбросанных по миру, и как она при этом боится летать.
При входе в самолёт пожилая дама сильно занервничала, вцепилась в Катину руку:
– Только после посадки не бросайте меня, пожалуйста.
Катя объяснила, что она будет очень спешить: у неё всего два часа до взлёта следующего самолёта. Но женщина так горестно вздохнула, покачала головой, уверила, что непременно потеряется в аэропорту и будет нервничать до сердечного приступа, что Катя опять покорно кивнула: