Излившись в благодарностях по случаю отыскания его бумаг, он, запинаясь, спросил, все ли до конца я ему отдал – у него были частные письма от одной дамы, и их нет в той пачке, что я вернул.
И тут я все понял: письма графини Коссаковской я ведь спрятал у себя и не дал их скопировать. Но на моем лице ничего не отразилось: я холодно сказал, что отдал совершенно все из того, что мне принесли полицейские чиновники.
«А разбойников еще не нашли?» – робко и даже угодливо осведомился Менцель. Я скупо отвечал, что они уже содержатся под стражей, но, пока идет следствие, я ничего сказать ему не могу. Менцель опять рассыпался в благодарностях и наконец уполз.
Когда его бесформенная, расплывшаяся фигурка исчезла, я опять принялся за письма Алины. Я все больше и больше убеждался в том, что она находится в Вильне. Сомнений не было совершенно никаких.
Но как же ее найти? Это нужно сделать как можно быстрее. Может поручить следить за домом Менцеля еще одному нашему человеку?
Дом Менцеля – это единственная зацепка. Нет, лучше всего, чтобы наш человек устроился к Менцелю истопником или садовником, в общем, чтобы проник внутрь.
Наш человек (Станкевич) уже служит у Менцеля. И шлет на мое имя донесения.
В самом деле, граф Шуазель и аббат Лотрек перестали ходить к нашему купцу.
Но вот что поведала Станкевичу одна горничная, которой, видимо, он понравился.
Уже несколько месяцев Менцель посылает каждое утро к столу аббата Лотрека свежие овощи и фрукты. За провизией приходит экономка аббата Лотрека.
Что же получается? Аббатик наш перестал навещать Менцеля, а вот экономка аббата является каждая утро. Что-то тут нечисто.
Я попросил Станкевича, чтобы со слов горничной он дал описание того, как выглядит экономка. И вот что стало известно.
Горничная НИКОГДА не видела лица экономки аббата Лотрека. Никогда. Но фигурка у нее, как предполагает горничная, изумительно стройная. Все дело в том, что экономка приходит в дом купца Менцеля, будучи неизменно укутанной в широкую голубую шаль.
Неужели это она? Не верю своему счастью!
А в руке экономки аббата Лотрека – неизменно плетеная корзинка, плотно прикрытая опять же голубым платком.
К девяти часам вечера ко мне прибежал аптекарь. Он весь запыхался. Лицо его было залито потом. Видно было, что он страшно спешил.
Невероятно, но аптекарь принес записку от своего сына из Варшавы. Жидовская почта – это что-то совершенно фантастическое, немыслимое, такое, во что трудно поверить.
И второе. Мальчишка уже успел узнать, что письма из Вильны присылает в Варшаву аббат Лотрек.
Вырисовывается весьма стройная картина.
Поляки и вообще все, сочувствующие Бонапарту, здесь собирают сведения, которые, видимо, хранятся в доме у купца Менцеля. Потом приходит эта чертовка Алина (а это несомненно она, точно она), все забирает и передает аббату Лотреку, который сам боится теперь появляться у Менцеля. Аббат же пересылает добытый материал французскому резиденту в Варшаве барону Биньону.
Завтра на рассвете беру караульных и наношу визит аббату Лотреку.
Я попросил Станкевича узнать, в какое время экономка обычно выходит из дому. Он уже ответил мне, ссылаясь опять-таки на горничную, что происходит это около восьми часов утра.
Полковники Розен и Ланг прибыли ко мне ровно к семи часам утра, как мы с ним и уславливались накануне. С ним были три караульных солдата, но они остались ждать внизу. Полковники же поднялись ко мне, мы с ними еще успели выпить чаю и закусить баранками.
Предварительно я заказал большую дорожную карету с занавешенными окошками – за кучера должен был быть один из караульных.
В половине восьмого утра мы все погрузились в карету, и где-то без десяти восемь я уже стоял перед особнячком аббата Лотрека. Ждать пришлось совсем не долго.
Минут через пять двери открылись, и выпорхнула Алина. Никаких сомнений не было. Конечно, это была она, пусть и закутанная в неизменный голубой платок, столь шедший к ее глазам.
Я подбежал к Алине, схватил ее за плечи и рывком швырнул ее в карету. Девушка не успела издать ни звука, только корзина вывалилась из ее нежнейших ручек и покатилась по тротуару.
Как только тело девушки плюхнулось на дно кареты, кучер-караульный яростно хлестнул плетью, и мы тут же рванули.
Доехали совершенно благополучно.
Допрашивал я Алину в своем кабинете и без свидетелей – Розен и караульные остались ждать за дверьми.
– Графиня Коссаковская, – сказал я. – Приближается война. Вам опасно оставаться в приграничной территории. Вы будете высланы из Вильны, и немедленно. Этого требуют соображения безопасности Российской империи. Во избежание очень крупных неприятностей для вас лично и для всего вашего семейства вы сейчас напишите бумагу, в коей уведомите ваших виленских друзей, что получили срочное задание и посему отбываете из этих мест, а что ваши обязанности здесь будет исполнять Степан Григорьевич Шлыков.
Уже через час Алина тряслась в карете, прикованная одной рукой к креслу. Напротив нее сидел офицер виленской полиции, приставленный к ней полковником Розеном.
Путь был не близкий. Я приказал отвезти графиню Коссаковскую в одну из центральных губерний, с глаз долой.
Тем временем я вызвал к себе поручика Шлыкова, одного из лучших моих сотрудников. Когда он явился, я сообщил о провале курьера виленских бонапартистов и вручил ему записку, которую мне удалось вырвать у прелестной Алины. И еще я сказал ему:
– Теперь курьером будете вы, любезнейший. А для меня будете делать копии со всех донесений, которые вам будут давать у Менцеля. И не забывайте, Шлыков, что отныне вы – сторонник Бонапарта. Я верю в вас, верю, что не подведете меня. А это вам на необходимые расходы.
И вручил ему кошелек, туго набитый червонцами.
Днем заходил полицмейстер Вейс. Он доложил, что купец Менцель ни с кем более не встречается.
На экономку же аббата Лотрека, которая каждое утро являлась в дом Менцеля, наши люди не обратили никакого внимания. Хороши же они после этого! Где были их глаза? Возмутительное разгильдяйство.
В пять часов пополудни я пришел к государю, и мы с ним гуляли в парке.
Естественно, не называя Алины, я рассказал, что курьер виленских бонапартистов разоблачен, пойман и что на его место удалось провести моего сотрудника Шлыкова.
– Каков он? Справится? Его не разоблачат? – озабоченно осведомился государь.
– Ваше величество, поручик Шлыков сообразителен, инициативен и исполнителен чрезвычайно. Я им доволен сверх меры. Без всякого сомнения, на него можно положиться. Это один из самых лучших моих людей если не считать нового варшавского агента, который, если продолжит, как начал, то скоро превзойдет всех остальных.
– Замечательно, Санглен, просто замечательно. Обязательно в дальнейшем показывай мне и Барклаю-де-Толли копии тех документов, что будет передавать тебе поручик Шлыков. Кстати, стали поступать сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна сюда, в Вильно, но первой ласточкой был именно ты. Я буду это помнить… А что это за варшавский агент, ты никогда мне о нем не рассказывал до сей поры?
Я тут же поведал государю о старике аптекаре и его сыне, подающем совершенно особые надежды и имеющего совершенно неоценимые способности для моего ведомства.
Александр Павлович был доволен чрезвычайно и сказал, что непременно ожидает продолжения этой удивительной истории о юном каббалисте, вступившем в единоборство с разведкой Наполеона.
Весьма заинтересовали его величество и волшебные свойства жидовской почты, опережающей даже фельдъегерей и царских курьеров.
– Я только не понимаю, – заметил озадаченный император, – как же можно объяснить эту загадку. Не по воздуху же они летают? Я верю, верю вам, только не понимаю, как это происходит.
Подошедшие Барклай-де-Толли и Закревский, начальник его Особой канцелярии, подтвердили существование чудодейственной жидовской почты, но вразумительно объяснить сего явления так и не смогли.
– Пойду спрошу у Канкрина, – сказал император, – он как гениальный финансист должен и тут разобраться.
И добавил, чуть улыбнувшись:
– Злые языки поговаривают, что он сам из жидов.
Когда Александр Павлович ушел, я, Барклай-де-Толли и Закревский отправились в трактир Кришкевича. Там к нам присоединился начальник артиллерии Первой Западной армии граф Кутайсов (генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, геройски погиб под Бородином 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) – человек, отличный во всех отношениях.
Вернувшись к себе, стал разбирать почту и ответил на самые неотложные письма.
Между прочим, из Гродно прислал записку майор Лешковский. Среди разного рода сведений, большей или меньшей степени важности, он сообщил одну любопытную историйку. Записываю ее.
В местечке Ляды Могилевской губернии живет ребе Шнеур-Залман. Жиды почитают его каким-то особенным мудрецом (говорят, что у него около десяти тысяч учеников – что-то не верится!). Его устные беседы записываются и расходятся по всему свету.
По доносу он был арестован в 1798 году и отвезен в Петербург. По повторному доносу – в ноябре 1800 года. Сидел в Петропавловской крепости. Был освобожден по личному распоряжению императора Павла Петровича, говорят, зашедшего к нему в камеру под видом следователя и имевшего с ним продолжительную беседу. Однако император Павел запретил старому ребе покидать Петербург, покамест его дело не будет разобрано в Сенате. Шнеур-Залман смог вернуться к себе в Ляды лишь в марте 1801 года, с воцарением государя Александра Павловича.
Так вот, сей ребе Шнеур-Залман еще в 1800 году, находясь в Санкт-Петербурге, объявил, что Бонапарт нападет на Россию и неминуемо эту войну проиграет – ему придется бежать.