Я думаю, рассказывать ли об этом маме. А то вдруг «толковая богемная семья» снова станет просто «милой».
– А тебя назвали в чью-то честь? – спрашивает Карамель.
– Вообще-то да. Мои родители очень любят одного художника, Сера. Его звали Жорж. Пишется как Джордж, но с немой s на конце.
– У тебя в имени есть немая s? – восхищается Карамель. – Это же круто. Типа как тайный знак.
Мама Вернея улыбается.
– О, я тоже люблю Сера. – Она смешно произносит «р» в слове «Сера» – как будто горло полощет. Возможно, так его произносят настоящие французы.
Она поворачивается к Карамели и продолжает:
– У него была потрясающая теория цвета. Вместо того чтобы брать фиолетовую краску, он делал красный мазок рядом с синим, и вместе они воспринимались как фиолетовый. В мозгу у зрителя. Разве не чудо?
– Ага, все эти его точки, – говорю я. – Я так думаю, он был наполовину художник, наполовину учёный, как мои родители. Папа у меня скорее творческая личность, а у мамы склонность к науке. Они познакомились на курсе «Физика для поэтов». В колледже.
– Мне не терпится познакомиться с твоей мамой! – говорит мама Вернея.
И тут в дверях возникает сам Верней.
– Эй! – говорит он. – Ты куда пропал?
– Ой. Прости. Я отвлёкся.
– Я ему рассказывала про наши имена, – говорит Карамель.
Верней бросает взгляд на маму:
– Про чьи имена?
– Про моё, – говорит Карамель. – И Голубя. Не волнуйся, я не…
– Карамелька, – перебивает её Верней, – сделай одолжение, свали отсюда, пожалуйста.
– Я открыла ему дверь! Я всегда открываю! Слышал когда-нибудь такие звуки – динь-дилинь? Это называется звонок!
– Хорошо, – говорит он. – Просто уйди, а?
– Верней, – говорит его мама. – Это моя студия. Здесь я решаю, кому уходить, а кому оставаться.
– Хорошо! – Верней хватает меня за руку. – Пошли, Джордж.
Мы устраиваемся в креслах-мешках, и Верней достаёт свою фляжку:
– Кофе?
– Так почему всё-таки тебя зовут Верней? Твоя мама сказала, вы сами выбрали себе имена.
Он раздражённо встряхивает фляжку.
– Не совсем так. Слушай, мы теряем время. Нам нужно попасть в квартиру мистера Икс. И найти то, что открывается этим ключом. У меня такое чувство, что это важно.
– Я ни в чью квартиру попадать не буду, – говорю я.
– Спокойно. Не всё сразу. Обёртка ещё в двери?
Я киваю.
– Вот и отлично, – говорит Верней. – Значит, он ещё не вернулся. У меня есть план.
План Вернея состоит в том, чтобы я у себя дома смотрел в домофон, в то время как он, Верней, прямо у меня над головой будет вламываться в квартиру мистера Икс. И если я увижу, как мистер Икс входит в здание, что, как выражается Верней, «в высшей степени маловероятно», я должен подать сигнал SOS посредством стука по трубе отопления, которая проходит через нашу кухню – и через кухню мистера Икс. Верней услышит этот стук и успеет добежать до своей квартиры раньше, чем мистер Икс доберётся до своей и разделает его на куски.
Когда я напоминаю, что я вообще-то никогда, ни разу не видел мистера Икс, Верней велит мне не волноваться. Он говорит, что я узнаю мистера Икс из тысячи, потому что он единственный, кто ходит в мае весь в чёрном.
– Но как ты туда войдёшь? – спрашиваю я. – Разве квартира не заперта?
– Не все запирают свои двери, – загадочно произносит Верней.
И вот мы с Вернеем уже стоим перед дверью мистера Икс. Я впервые реально стою перед ней, а не пробегаю мимо. Под глазком, оказывается, три наклейки, раньше я их не замечал: «Американское общество защиты животных», «Я не ем друзей» и «Общество Одюбона».
– Ну давай, – говорит Верней.
– Что давай?
– Потрогай дверную ручку.
– Что-о? И не подумаю.
– Я же тебе сказал, его нет дома. – И он показывает на обёртку, которая по-прежнему торчит в двери.
Чего я до сих пор совершенно не понимаю в этой теме с обёрткой
По словам Вернея:
Я засовываю обёртку в дверь мистера Икс поздно вечером, когда мистер Икс дома.
Когда утром мистер Икс выходит из квартиры, дверь открывается и обёртка выпадает.
Верней проверяет дверь каждые полчаса, начиная с раннего утра. Если обёртка выпала, это значит, что мистер Икс ушёл, и тогда Верней вставляет её обратно в дверь, чтобы знать, когда мистер Икс вернётся.
И пока она в двери, мистера Икс нет дома. И можно без малейших опасений входить в его квартиру при условии, что кто-то сторожит у домофона и подаст знак, если мистер Икс войдёт в здание.
Но вот что думаю я:
А что, если вдруг, когда я поздно вечером засовываю обёртку в дверь, мистера Икса нет дома? В таком случае обёртка выпадает из двери не когда он выходит, а когда он входит, и Верней вставляет её в дверь утром, когда мистер Икс ещё дома. Иными словами, а кто его знает?
– или другой вариант:
Допустим, когда я вечером засовываю обёртку в дверь, он действительно дома, и она действительно выпадает утром, когда он уходит; но что, если он возвращается раньше, чем через полчаса? Если, например, он просто вышел за бубликом?
А это опять-таки означает, что Верней вставляет обёртку в дверь, когда мистер Икс ещё дома.
Из чего вытекает, что в этот миг, когда мы оба стоим на коврике перед дверью мистера Икс и смотрим на обёртку, торчащую в двери, мистер Икс может находиться либо дома, либо не дома.
Либо – либо.
Умами
Когда я выпаливаю всё это тут же, не сходя с коврика, Верней пристально на меня смотрит и говорит, что если я буду продолжать в этом духе, то в итоге буду «парализован собственной логикой».
– Расслабься, – говорит он, – я знаю, что делаю.
– Я к этой двери не прикоснусь, – говорю я.
– Хорошо. – Рука Вернея хватается за дверную ручку и крутит её туда-сюда.
Заперто.
Верней разворачивается и бегом бежит к себе наверх, и я бегу за ним, думая о том, что покрутить ручку чужой двери – казалось бы, мелочь, но такая, от которой делается жутко.
– Попытка не пытка, – говорит Верней и делает запись в блокноте. – И теперь мы знаем, что он её не запирает на ключ. У него замок с защёлкой.
– Откуда ты знаешь?
– Это сразу чувствуется, если покрутить ручку.
Верней берёт бинокль и начинает смотреть в окно.
– Верней, – говорю я.
– А?
– Что ты стал бы делать, если бы дверь не была заперта?
Он опускает бинокль и смотрит на меня.
– Я бы так и записал. Это же важный факт.
– То есть на самом деле ты не собирался туда входить, правда?
– Кем ты меня считаешь? Дилетантом? Я бы ни за что не стал вваливаться в чужую квартиру, не разработав вначале план действий. Планирование – наше всё, Джордж. Мы затем и ведём наблюдение, чтобы выяснить привычки, реакции, всё такое. Этому я и пытаюсь тебя учить.
Он снова отворачивается к окну и поднимает бинокль.
– Люди не так уж сильно отличаются от птиц. Если достаточно долго за ними наблюдать, узнаешь всё, что тебе нужно.
– Попугаи ещё не вернулись? – Я прищуриваюсь и высматриваю гнездо.
– Нет пока. Дай им пару… Карамель, чего тебе опять?
Карамель стоит в гостиной с листком бумаги в руках. У Вернея, похоже, глаза на затылке.
Она демонстративно не обращает внимания на Вернея и протягивает мне листок.
– Я тут тебе распечатала. Про умами – помнишь, ты вчера нам рассказывал про пятый вкус? Короче, тут интересные факты. Про одного японца, который был помешан на идее открыть пятый вкус, потому что он точно знал, что не может их быть всего-навсего четыре. Да только никто ему не верил – а может, всем просто было наплевать. И вот он стал варить всякие водоросли, пока у него не получился ярко выраженный вкус, который не был ни сладким, ни солёным, ни кислым, ни горьким. Эту штуку добавляют в китайскую еду. В общем, пятый вкус. И ещё он есть у грибов. – Она суёт листок мне в руки.
– Ого, – говорю я. – Спасибо.
– И, между прочим, тут ещё написано, что «умами» означает «вкусность», хотя я, например, грибы вообще терпеть не могу.
Я пробегаю взглядом листок и вижу, что большинство предложений она подчеркнула.
– Спасибо тебе, – говорю я опять.
Она идёт к выходу, но останавливается:
– В этом же нет смысла. Еда не бывает вкусная сама по себе. Вкусно или нет, определяет только тот, кто её ест.
Я киваю.
– Да, я тоже об этом думал. Почему мы все любим разное? Разве мы не должны быть типа запрограммированы эволюцией на то, чтобы есть всё то, что нам полезно? И выплёвывать всё то, чем можно отравиться?
– Ага, – говорит она. – Вот, к примеру, почему я не люблю апельсины? Ведь если бы я была первобытным человеком и наткнулась бы на апельсиновое дерево, я бы ела эти апельсины, правильно же? Потому что кто знает, когда я в следующий раз нашла бы пищу?
– Вот именно, – говорю я. Немножко смешно представлять Карамель, в этих её поросячьих тапочках, первобытным человеком.
– Но я честно ненавижу апельсины. Когда за столом напротив меня кто-то пьёт апельсиновый сок, я всегда закрываю глаза.
– Надо же, – говорю я.
Верней выразительно смотрит на нас.
– Что? – спрашиваю.
– Ничего. Джордж, ты, кажется, хотел пригласить меня к себе? Чтобы я помог тебе с ключом? Нет, конечно, это всё дико интересно – апельсины, водоросли, – но…
Через пять минут Верней стоит в нашей кухне с ножом в руке.
– SOS – это очень просто. Запомни: три коротких, три длинных, три коротких.
Держа нож за лезвие, он рукояткой отбивает ритм по трубе отопления, которая тянется от пола к потолку.
Блям-блям-блям… блям, блям, блям… блям-блям-блям.
– Теперь ты, – говорит он и протягивает мне нож.
– Почему именно SOS? – спрашиваю я. – Я же могу просто так постучать по трубе. Ты и так поймёшь, что это я.