– Завтра утром, – говорит папа, – мы первым делом пойдём вместе в твою школу и расскажем обо всём, что происходит. Об этом нельзя молчать, Джордж. На этот счёт есть правила. И очень важные правила.
От этих его слов мне сразу делается так хорошо и спокойно. И я уже совсем собираюсь сказать: да, давай с утра пойдём в «Моё любимое кафе» и позавтракаем сэндвичами с яйцом, а потом пойдём вместе в школу и покончим со всем этим. Но потом я словно со стороны слышу, как говорю «нет». Потому что у меня возникает идея.
Правила бывают самые разные. Бывают писаные правила, вроде школьных, тех, о которых говорит папа, а бывают правила, которым мы просто подчиняемся, даже не спрашивая себя, почему и зачем. Карамель права: почему её стол не может стать самым крутым столом? Кто сказал, что я должен красть флаг другой команды? Почему Боб обязан писать абсурд через «б» и «д»?
А если я решу установить собственные правила?
– Но ты скажешь, если тебе всё-таки будет нужна моя помощь? – спрашивает папа после того, как я рассказываю ему, что я придумал. – Пообещай.
– Обещаю.
– Прости меня, пожалуйста, Джордж. Я виноват. Я слишком мало был с тобой в эти дни. Я должен был… быть рядом, готовить тебе, в конце концов. Ям Ли прав. Просто сейчас нелегко, потому что мама не хотела заставлять тебя…
Я перебиваю его:
– Вот и приготовь что-нибудь.
Он секунду глядит на меня, потом встаёт и идёт к холодильнику.
– Я знаю, – говорит он. – Знаю, что я приготовлю, подожди.
Папа готовит молочные коктейли. В блендере. А потом мы заваливаемся на диван с сэром А и смотрим бейсбол. Я не думаю про Вернея, и про Далласа не думаю, и про вкусовой тест, и про мой замысел, который может сработать, а может и нет. Я просто пью свой молочный коктейль, сижу на диване рядом с папой и думаю о том, что это «сейчас» – самое лучшее из всех «сейчасов», какие были у меня в последнее время.
Перед сном я составляю скрэббл-записку для мамы:
ОЧЕНЬ СИЛЬНО СКУЧАЮ
И я засыпаю под папино бормотание в телефон за закрытой дверью спальни.
А утром нахожу записку от мамы:
ОГУРЕЧИК Я ТОЖЕ
Синие (2)
– Я тут подумал… – говорю я Бобу Инглишу в понедельник утром.
– Да? О чём?
– О вкусовом тесте. О правилах.
Он подпирает подбородок рукой.
– О каких правилах?
– Да о любых. Вообще о правилах. – И я излагаю ему свой план.
– А мне нравится, – говорит он. – Даже очень. – Он тянется за своим пеналом с фломастерами, роется в нём и вытаскивает синий. – Дай пять.
В обед бывшие члены синей команды рассеяны по столовой: двенадцать планет, вращающихся по орбите вокруг раскалённого добела солнца – стола для крутых. Несколько одиночек, вроде меня или Боба; несколько пар друзей, таких как Эдди и Энди, и одна троица: Чед, Анита и Пол. Мы как оранжевые точки у Сера, спрятанные в ярко-зелёной траве; точки, которых ты не замечаешь, если только не ищешь их специально.
Мы успеваем поговорить с половиной из них, а со второй половиной – после физкультуры. Я разъясняю свой план, а Боб стоит у меня за спиной и подбрасывает в воздух синий «Шарпи». Все выслушивают внимательно и сразу соглашаются, но я жестом прошу всех секунду подождать и потом спрашиваю: вы уверены?
И тогда каждый по очереди говорит «да» и протягивает руку Бобу.
После школы Боб провожает меня до магазинчика Бенни, подбрасывая и ловя синий «Шарпи» и не сводя с него глаз. Он даже не смотрит по сторонам, когда мы переходим дорогу на перекрёстке.
– Вообще-то надо смотреть на дорогу, – говорю ему я.
– Мы теперь команда, – говорит он, – ты смотрел за нас обоих. – Машет мне и уходит.
Когда я вхожу, папа дома, сидит на диване с ноутбуком. Квартира пропахла жареной курицей с чесноком.
Верней не звонит.
И записки под дверью нет.
Перед сном я лезу рукой под подушку. Пусто.
Тест
Вторник. Мы гуськом входим в лабораторию. Мистер Ландау стоит, прислонившись к столу и скрестив руки на груди.
– ПРОП, – начинает он, – это химическое соединение, вкус которого от десяти до двадцати процентов населения Земли не…
Кто-то возбуждённо взвизгивает. Не могу подобрать другого слова. Это именно взвизг.
Мистер Ландау бросает в направлении взвизга гневный взгляд и продолжает:
– …не ощущают вообще. Остальные восемьдесят-девяносто процентов его ощущают. Одни из них чувствуют вкус ПРОПа сильнее, другие слабее. Это неприятный вкус. Точнее, очень горький.
– Вкус теста, вкус теста, – начинает кто-то распевать. Это Картер.
– Жо-тест, Жо-тест, – шепчет Даллас, показывая на меня пальцем.
Взгляд мистера Ландау следит за пальцем Далласа и упирается в центр моей груди.
– Ещё один звук, – мистер Ландау возвышает голос и смотрит на Далласа с Картером, – и вы двое вылетите отсюда.
Интересно, он понимает, что для Далласа его уроки – просто повод поиздеваться надо мной, а заодно подыскать себе новые жертвы?
Мистер Ландау заводит речь о химических соединениях и генетических различиях, и все ёрзают на своих стульях.
Боб Инглиш возится со своим мешочком «Шарпи». Наклоняется совсем низко над блокнотом, чуть ли не ложится на него. Потом вырывает листок, складывает вдвое и даёт мне.
– Напоминалка, – шепчет он. – Передай другим.
Я разворачиваю листок и читаю:
Синии, мы – каманда!
Улыбацца!
Ни пить!
Я снова складываю листок и передаю его ближайшему ко мне игроку синей команды, то есть Наташе Хан, которая сидит за столом номер пять. Когда она протягивает руку за листком, я вижу синюю точку у неё на ладони.
Я слежу, как Наташа, не дрогнув бровью, читает записку и передаёт её Элизе Доунен.
В руках у мистера Ландау узенькая бумажная ленточка, свёрнутая в рулон. Он проходит по классу, отрывает кусочки бумаги и раздаёт нам. Мэнди смотрит на свой кусочек так, словно в нём скрыта тайна вселенной.
Тем временем записка Боба совершает свой путь по классу.
От Элизы к Кевину.
От Кевина к Аните.
От Аниты к Чеду.
Из руки в руку.
От точки к точке.
Мистер Ландау доходит до нашего стола, отрывает две полосочки волшебной бумаги и вручает одну Бобу Инглишу. Потом отдаёт мне мою. Она напоминает листочек с предсказанием из «Ям Ли». Только пустой.
– Как думаешь, все прочитали записку? – спрашиваю я у Боба.
– Думаю, да, – говорит он и прикусывает колпачок фломастера.
– Итак, – говорит мистер Ландау. – У нас в классе двадцать четыре ученика. По статистике минимум двое из вас не ощутят вкуса химического соединения, которым пропитана бумага.
Мне видно, как у Мэнди дрожит рука.
– По моему сигналу вы кладёте полоски бумаги себе на язык, – говорит мистер Ландау. – Те, кто ощущает вкус этого соединения, почувствуют очень сильную горечь и спокойно – повторяю, спокойно – встанут в очередь к питьевому фонтанчику.
Я вижу, как шевелятся губы Далласа – он повторяет своё «Жо-тест», но беззвучно, чтобы мистер Ландау не выкинул его из класса. Картер в такт с Далласом качается на стуле.
Я перевожу взгляд на Джейсона, но он не обращает на этих двоих никакого внимания. Он постукивает пальцем по руке Дэвида Розена, последнего из синих, кто читает записку Боба. Дэвид вопросительно косится на Боба, тот пожимает плечами и смотрит на меня.
Теперь всё зависит от того, что он всё-таки за человек, этот Джейсон. Если он, прочитав записку, передаст её Далласу или Картеру – всё пропало.
Я киваю, и Дэвид передаёт записку Джейсону. Я слежу, как он её читает. Не знаю, слыхал ли он про бенфранклиновскую реформу орфографии. Что-то я сомневаюсь.
– Ну что ж, – говорит мистер Ландау, – давайте скорее покончим с этим неприятным делом.
Когда я кладу бумажку на язык, рот и нос мгновенно наполняются горечью. Выходит, я прекрасно ощущаю вкус ПРОПа, в точности как восемьдесят или девяносто процентов населения Земли. И вкус этот ужасен.
Но по мне об этом не догадаться. Я делаю глубокий вдох и с улыбкой оглядываю класс. Боб Инглиш делает то же самое. Я вижу, как его глаза наполняются влагой.
Мэнди вопит и мчится к фонтанчику, зажимая рот обеими руками. И осуждающе смотрит на Гейба, который просто сидит, удивляясь, почему с ним ничего не происходит. Глаза у него сухие. Он по-настоящему не чувствует горечи.
За Мэнди уже выстроилась очередь – Даллас и Картер, разумеется, тоже там.
Наташа Хан сидит на месте.
Элиза Доунен.
Эдди и Энди.
Дэвид Розен.
Чед Левин.
Пол Ким.
Анита Ву.
Джоанна Уошингтон.
Кевин Андерсон.
Все сидят на своих местах. Все улыбаются.
Джейсон тоже сидит на месте. И показывает Дэвиду Розену оба больших пальца.
И тут горечь у меня во рту начинает проходить. Кроме синих и Джейсона, на месте остаются Гейб и Тереза Гантини.
– Пятнадцать нечувствительных, – говорит мистер Ландау. – Вот уж не ожидал. Какие интересные люди собрались в этом классе.
Даллас поднимает голову от питьевого фонтанчика и обводит глазами пятнадцать сидящих. Я вижу, как его взгляд перескакивает с меня на Джейсона, потом на Терезу, Гейба и так далее. Он вытирает рот и бурчит одно-единственное слово:
– Дебилизм.
За обедом Даллас, Картер и Джейсон сидят с Терезой, Мэнди, Гейбом и прочими, и все они грызут бублики. Ничего не изменилось, но я чувствую себя не так, как всегда.
Я ем лазанью и делаю домашку. Боб Инглиш сидит рядом, рисует и поедает сэндвич, принесённый из дому. Мы почти не разговариваем, но мне приятно, что он рядом. Когда я уже собираюсь относить поднос, Боб поднимает взгляд и громко прыскает со смеху.
– Что?
– Знаешь, как это называется, когда сидишь с этим мерзким вкусом во рту и смотришь, как из Далласа последние понты выпонтовываются?
«Выпонтовываются» – такого слова нет, но кто я такой, чтобы указывать на это Бобу?