– Ты вегетарианец? – спрашиваю я Голубя.
– Нет, я просто не ем птиц.
– А.
– Расскажи ему эту историю! – просит Карамель.
– Карамель! – говорит мама Вернея. – Не разговаривай с набитым ртом. Сначала проглоти, потом говори.
Карамель жуёт, глотает и смотрит на меня:
– Это честно смешная история.
Голубь улыбается:
– Ладно. Однажды, когда я был совсем-совсем маленький, мы с мамой и папой едем по Коннектикуту, по загородной дороге, а по обочинам пасутся коровы. И я такой: а что делают коровки? Ну, в смысле как они вообще живут, понимаешь? А мама же хочет ответить просто и понятно. И она говорит: «Коровки делают молоко, помнишь? Коровки дают нам мо-ло-ко».
И тут папа вставляет свои пять центов: «И мясо». А я такой: «Как это они дают нам мясо?» И он тогда давай объяснять: вот гамбургеры – они из говядины, а говядина – это коровка. И тогда у меня в голове как будто лампочка загорается, и я начинаю думать про разную еду и спрашивать: а пельмени? а бекон? – и они объясняют, что да, бекон – это свинина, а свинина – это свинки и бла-бла-бла, и я прямо помню, как мне было интересно. Такое вообще хорошо запоминаешь: вроде ты совсем маленький, и вдруг оппа! – и как бы подключаешься к реальному миру, да? И, короче, дальше я такой: «А курочка? Из кого делают курочку?» И в этот миг у меня в голове вспыхивает другая лампочка, и я ору: «Курочка из КУРОЧКИ?!»
И им сперва типа смешно – «курочка из курочки», ха-ха-ха. Но я-то был в ужасе. Я бы скорее палец себе отгрыз, чем стал бы есть птиц. Ну и вот, с того самого дня я их и не ем.
– Скажи, смешно? – говорит Карамель. – Курочка из курочки!
– А что же ты ешь на День благодарения? – спрашиваю я Голубя.
Не спрашивайте, почему я вдруг подумал про День благодарения. Наверно, просто потому, что это тот самый день, когда птицу ест вся страна.
Он пожимает плечами:
– Начинку, картофельное пюре, стручковую фасоль, клюквенный соус… короче, гарнир. Я слышал, индейка не такая уж и вкусная.
– Обожаю индейку, – заявляет Верней. – Пища богов. Я бы каждый день ею питался.
– Верней, – говорит его мама. – Не ехидничай.
Верней отталкивается от стола и встаёт:
– Пошли, Джордж.
– Ты не попросил разрешения выйти из-за стола, – говорит его мама.
– Хорошо. Можно нам с Джорджем выйти из-за стола?
Она улыбается:
– Можно. Спасибо, что спросил.
Я встаю и говорю маме Вернея спасибо за обед. Она сияет.
– За что ты так ненавидишь своего брата? – спрашиваю я у Вернея, когда мы падаем в кресла-мешки в гостиной.
– Я его не ненавижу.
– По-моему, он классный.
– Был классный, – говорит Верней. – Теперь не знаю. Я его и не вижу – он всё время уходит.
– Куда?
– В школу.
– В школу! – Я смеюсь. – Но он же не виноват!
Верней смотрит на меня:
– Как это не виноват? Только он и виноват! Он и никто другой. Он же сам напросился ходить в школу.
– Погоди-ка… а ты что, не ходишь в школу?
– Нет конечно. И Карамель не ходит. И Голубь не ходил… до прошлого года.
– Серьёзно?
– Школа – это на девяносто пять процентов пустая трата времени.
И на этом месте у меня возникает чувство, что подружились мы с Вернеем не случайно.
Что делает Верней целый день, пока я в школе?
• Занимается математикой на специальном сайте.
• Помогает готовить ужин.
• Читает.
• Играет онлайн в «Скрэббл» со своим папой в промежутках между папиными уроками вождения.
• Выгуливает собак во внутреннем дворе.
• Пьёт кофе у мистера Жервэ на пятом этаже. Говорит, они вместе читают французскую газету. Ну или типа того.
• Следит за аукционами бейсбольных карточек на eBay.
• Играет в шахматы с Карамелью. По его словам, Карамель «жуть как хорошо» играет в шахматы.
• Занимается с мамой химией и фотошопом.
• Наблюдает за холлом в домофон.
• Наблюдает за попугаями.
Когда мой папа возвращается домой, он поднимается к Вернею – познакомиться с его мамой и сказать ей спасибо за то, что меня накормила. В руках у папы несколько толстых папок и тяжёлая сумка с продуктами, вид у него усталый, но он просто-таки приходит в восторг при виде их кухонной плиты, потому что она у них явно древняя. Мама Вернея рассказывает ему про какой-то склад старой утвари прямо здесь, у нас в Бруклине. Потом расспрашивает про маму, и откуда мы переехали, и всё такое, и я понимаю, что разговор затягивается, и убредаю в гостиную.
Верней поднимает взгляд от книги.
– Я думал, ты ушёл, – говорит он.
– Ещё нет.
– Хочешь прийти к нам завтра на завтрак? Я приготовлю яйца. Я делаю идеальную яичницу-болтунью, скрэмбл. Я тебя научу.
– Это что, необходимый шпионский навык?
Он пожимает плечами:
– Шпионы тоже едят.
– Я не смогу. Мне надо выйти из дому самое позднее в семь сорок пять. В школу же.
– А, да.
Папа появляется из кухни вместе с мамой Вернея, которая смотрит на меня долгим взглядом. Потом она улыбается и говорит:
– Джордж, имей в виду: тебе здесь рады в любое время. Завтрак, обед, ужин – всегда!
– Спасибо, – говорю я, и мне внезапно очень хочется уйти.
Я смотрю на папу, который всё понимает по моему лицу и говорит, что нам пора.
Дома я переключаю каналы, пока не нахожу бейсбольный матч, а папа в это время раскладывает покупки: сливы, чипсы, полоски волокнистого сыра и четыре упаковки питьевого йогурта, который любит мама. Потом мы устраиваемся на диване с сэром А, грызём чипсы и сливы, и смотрим бейсбол, и не заикаемся о том, что с мамой смотреть бейсбол в сто раз интереснее, потому что уж кто-кто, а она в нём разбирается. Папа спрашивает, как у меня дела, и даже уменьшает звук в телевизоре, на случай если я захочу излить душу, – но я не хочу.
Мама звонит перед сном, и голос у неё не такой уж усталый. Она расспрашивает меня про Вернея и его семью. Когда я говорю, что Верней не ходит в школу, она говорит, что у них, похоже, очень милая богемная семья. Когда я говорю, что Верней собирается открыть мне секрет идеальной яичницы-болтуньи, она говорит, что это ещё и очень толковая богемная семья. Папа называет их «продвинутыми». Никто не хочет произносить вслух слово «странные».
Я пересказываю ей несколько эпизодов из игры «Нью-Йорк метс», и мы желаем друг другу спокойной ночи.
Позже, когда папа совершает свой обычный телефонно-бормотательный ритуал за закрытой дверью спальни, я выскальзываю из квартиры, бегу на четвёртый этаж и засовываю в дверь мистера Икс вернеевскую обёртку от жвачки, скомканную в шарик. Сердце моё колотится со скоростью миля в минуту, но ничего плохого не происходит. Полная тишина.
Перед сном я оставляю маме скрэббл-послание:
МЕТСЫ ВЫИГРАЛИ
ЛЮБИ МЕНЯ
Буква «иш»
Мамин утренний скрэббл-ответ:
ПУСТЬ РАБОТАЮТ НАД ПОДАЧЕЙ
ТАК ИМ И ПЕРЕДАЙ
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ
Папа уже ушёл – в кухне записка и деньги на бублик. Я открываю холодильник и вижу, что из четырёх упаковок маминых йогуртов осталось только две.
Первый урок. Естествознание.
Я молча сижу за столом номер шесть с Бобом Инглишем с Фломастером. Даллас, проходя мимо, сильно хлопает меня по голове:
– Привет, Жо, рад тебя видеть, Жо, до новых встреч, Жо.
– Кажется, он болен, – говорю я Бобу.
Боб отвечает, не поднимая взгляда:
– Пытается тебя достать.
– Это уж точно. Но вообще-то он всех пытается достать.
– Да. Но тебя в особенности. С того самого дня, как ты уронил его в спортзале.
– Что? Так никто же не видел.
Но пока я это произношу, я уже понимаю, что неправ. Кто-то явно видел.
– Да все видели. Анита, Чед и Пол сделали хай-файв. Он весь год их достаёт, обзывает бандой ботанов, спрашивает Аниту: «Что, получишь высший балл на отборочном?»
– На отборочном тесте? В смысле, в колледж?
Боб не перестаёт рисовать.
– Анита думает, он намекает на то, что она азиатка. Ну, ты понял. Типа что все азиаты обязательно суперумники.
Я думаю про Джейсона. Может, я в нём ошибся. Может, он всё-таки изменился, если ему нравится каждый день сидеть за обедом с такими, как Даллас.
– Кстати, о твоём имени, – говорит Боб, – ты знаешь, что Бен Франклин хотел избавиться от буквы G?
– Не может быть.
– Может. Но не то что совсем избавиться. Где читается мягко – выкинуть, а где твёрдо – оставить. Ну ты понял, твёрдо – это как в слове «Гриффиндор». А мягко – это как в твоём имени, Джордж.
– Представляю, как психанул Джордж Вашингтон!
– Вообще-то «Джордж» можно было бы писать и через J. Да только J была одной из тех шести букв, которые Франклин в своём проекте выкинул.
– Он выкинул шесть букв?!
– Да. Но придумал шесть новых. Для тех звуков, у которых не было своей буквы. Например, букву «иш». Похожую на h, только с петелькой. Твоё имя писалось бы примерно как «Дишордиш».
– Слушай, я думал, весь смысл в том, чтобы стало проще, а не сложнее.
– Ну да. Но сперва надо привыкнуть.
Я не говорю ему о том, что и с обычной орфографией дело обстоит точно так же: сперва всё кажется странным, но постепенно привыкаешь. Интересно, если бы Бенджамин Франклин тогда настоял на своём, то мисс Уорнер теперь добивалась бы, чтобы ко мне прилипло имя «Иш»?
Боб Инглиш опять низко склоняется над столом. Потом передаёт мне записку:
Бизабит.
Он видит, как я на неё уставился, и шепчет мне:
– Без обид.
Последний урок. Физкультура.
Волейбол! Опять.
Мы строем входим в спортзал. Мисс Уорнер стоит у входа, широко улыбаясь.
– Прямо вот так? – спрашиваю я. – Опять волейбол?
Она поднимает ладонь и растопыривает пальцы, но я оставляю её руку висеть в воздухе, потому что сегодня не пятница.
– Не огорчайся, Джи, постарайся получить удовольствие. Всего два дня до выходных. Помни, я с тобой!