Стоукс выслушал отчет Станды Каплана в номере копенгагенской гостиницы, а затем полетел в Лондон, чтобы доложить Джеффри Гаскотту о результатах проведенного испытания: неожиданный визит Каплана удивил Гордиевского — но не ужаснул и не разозлил; он выслушал друга с интересом и сочувствием и признался, что советское вторжение в Чехословакию поразило его. И, что самое главное, Гордиевский ничем не намекнул на то, что ему придется сообщить в КГБ о своей неожиданной встрече с осужденным изменником-антикоммунистом. «Это было прекрасно. Именно это мы и хотели услышать. Понятно, что Гордиевский проявлял предельную осторожность, но если он в самом деле не доложит начальству об этой встрече, значит, он сделает первый большой шаг. Нужно было ясно — и в то же время не слишком напористо — показать ему, что игру ведем мы. Нужно было устроить случайную встречу».
Ричард Бромхед «околевал от холода». Было семь утра, за ночь выпал снег, и температура упала до минус шести. Небо над Копенгагеном чуть светлело, приобретая стальной серый оттенок. Санбим, Солнечный Лучик! Более неподходящего имени нельзя было и придумать. Вот уже три утра подряд, в «несусветную рань», агент МИ-6 сидел в крошечной и непрогретой машине своей жены на пустынной, обсаженной деревьями улице на северной окраине города, всматривался через слегка запотевшее лобовое стекло в большое бетонное здание и думал о том, что так и до смерти замерзнуть недолго.
Датская служба наблюдения установила, что каждое утро Олег Гордиевский играет в бадминтон с молодой женщиной по имени Анна — студенткой, состоявшей в датской организации молодых коммунистов, — в спортивном клубе на окраине. За этим-то клубом и вел слежку Бромхед. Он предпочитал приезжать сюда не на собственном «форде» с дипломатическими номерами, а на более неприметном синем «остине» жены. Он парковался в таком месте, откуда напрямую просматривалась входная дверь клуба, но держал двигатель выключенным, потому что пар от выхлопов мог бы привлечь ненужное внимание. В первые два утра «Олег с девушкой показывались на пороге в 7:30, пожимали друг другу руки и расходились по машинам. Это была молодая стриженая шатенка, стройная, атлетически сложенная, но не то чтобы красавица. На любовников они не были похожи, хотя кто знает? Может, они просто держались осмотрительно на людях».
В это третье по счету утро наблюдений при температуре ниже нуля Бромхед решил, что все, хватит. «Я чуть не отморозил пальцы ног». Прикинув приблизительно, когда игра должна была подходить к концу, он вошел в клуб через незапертую входную дверь. В холле никого не было. Почти наверняка в здании не было других посетителей, кроме Олега и его партнерши. Если он сейчас застукает их с поличным прямо на полу бадминтонного корта, то, пожалуй, сам попадет в скользкое положение, подумал Бромхед.
Когда на пороге зала показался британский шпион, Гордиевский как раз закончил очередную подачу. Он сразу же узнал Бромхеда. В пустынном спорткомплексе тот смотрелся несуразно в своем твидовом костюме и тяжелом пальто — и в нем мгновенно опознавался англичанин. Олег приветственно помахал ему ракеткой и, повернувшись, продолжил игру.
Русский как будто не удивился, увидев Бромхеда. «Может быть, он меня ждал? — ломал тот голову. — Конечно, такой опытный и наблюдательный разведчик вполне мог заметить мою машину в предыдущие дни. Опять эта его дружелюбная улыбка. А затем — серьезная сосредоточенность на игре».
Пока Бромхед сидел на зрительской скамье, Гордиевский, продолжая невозмутимо играть, на самом деле лихорадочно пытался сообразить, что происходит. Похоже, все шло по плану: визит Каплана, вечеринка у Бромхеда и то, что этот жизнерадостный британский чиновник оказывался буквально на каждом общественном мероприятии, куда последние три месяца ходил сам Гордиевский. В КГБ Бромхеда считали возможным агентом разведки, отмечая, что он «наделен удивительнейшим даром поднимать настроение буквально у всех своих собеседников» и появляется «на дипломатических приемах независимо от того, приглашен он или нет». Появление англичанина на пустом бадминтонном корте в столь ранний час могло означать только одно: Гордиевского пытается завербовать МИ-6.
Игра подошла к концу, Анна ушла принимать душ, и Гордиевский, с полотенцем через плечо и с протянутой для пожатия рукой, подошел к Бромхеду. Два разведчика вперились друг в друга. «Олег ничем не выдавал, что нервничает», — написал потом Бромхед. Гордиевский же отметил, что англичанин, из которого всегда ключом била веселая самоуверенность, на этот раз был серьезен до крайности. Разговаривали они на смеси русского, немецкого и датского, а Бромхед то и дело порывался сдобрить эту мешанину еще и щепоткой французского.
— У вас есть возможность побеседовать со мной tete-a-tete? Мне бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз, где-нибудь в таком месте, где бы нас никто не мог подслушать.
— с удовольствием, — ответил Гордиевский.
— Мне было бы очень интересно провести такого рода разговор с человеком, состоящим на вашей службе. Думаю, вы — один из немногих, кто поговорил бы со мной честно.
Итак, еще одна черта пересечена — Бромхед ясно дал понять, что знает: Гордиевский работает на КГБ.
— Может быть, пообедаем вместе? — продолжал Бромхед.
— Да, конечно.
— Наверное, вам труднее выбраться на встречу, чем мне, поэтому, может быть, вы сами назовете ресторан, который подошел бы вам?
Бромхед ожидал, что Гордиевский назовет какое-нибудь заведение в отдаленном от центра укромном местечке. Но тот предложил встретиться через три дня в ресторане при отеле «Остерпорт» — прямо через дорогу от советского посольства.
Снова сидя за рулем видавшей виды жениной машины, Бромхед ощущал ликование — и одновременно некоторую тревогу. Уж очень спокойным показался ему Гордиевский: его как будто нисколько не смутило полученное предложение. Да и ресторан он выбрал в такой близости к собственному посольству, что при помощи спрятанного микрофона он запросто мог бы передать их разговор на пункт прослушивания прямо через дорогу. К тому же их легко могли засечь советские чиновники, нередко обедавшие в этом гостиничном ресторане. Впервые Бромхеду пришло в голову, что, быть может, он сам — не инициатор, а мишень готовящейся вербовки. «Поведение Олега и выбранный им ресторан наводили меня на сильные подозрения, что меня собираются переиграть в затеянной мною же игре. Уж слишком гладко все шло. Так обычно не бывает».
Вернувшись в посольство, Бромхед бросился передавать телеграмму в штаб МИ-6: «Господи, мне кажется, это он пытается завербовать меня!»
Но Гордиевский просто-напросто обеспечивал себе надежное прикрытие. Он тоже вернулся в посольство и сообщил главе резидентуры Могилевчику: «Один парень из английского посольства пригласил меня на обед. Как мне поступить? Должен ли я принимать приглашение?» Вопрос был передан в Москву, и оттуда незамедлительно последовал громогласный ответ серого кардинала Дмитрия Якушкина: «КОНЕЧНО! Ваша прямая обязанность — занимать активную, наступательную позицию, а не сторониться сотрудника иностранной разведслужбы. Почему бы вам и не встретиться с ним? Но при этом ПРОЯВИТЕ НАПОРИСТОСТЬ! Англия — одна из тех стран, которые представляют для нас особый интерес». Таким образом, Гордиевский хорошо подстраховался. Имея официальное разрешение начальства на дальнейшие шаги, он мог с чистой совестью идти на контакт с МИ-6: у КГБ не имелось ни малейших оснований подозревать его в неверности.
Одна из старейших уловок, к каким прибегает разведка, — так называемая подстава, когда одна сторона для виду заигрывает с кем-то из противоположного лагеря, обольщает его, делает соучастником своих игр и завладевает его доверием, а затем разоблачает его.
Бромхед раздумывал: а не сделался ли он мишенью такой кагэбэшной подставы? Если же нет, то неужели Гордиевский действительно пытается завербовать его? И как ему быть: проявить для вида интерес и посмотреть потом, как далеко готовы зайти Советы? Для Гордиевского же ставки были еще выше. Визит Каплана и последовавший за ним «подкат» Бромхеда могли быть частью одного хитроумного и коварного замысла, и — как знать — если он раскроет карты, то не схватят ли его с поличным? Конечно, Якушкин дал ему добро, но это не было слишком уж надежной индульгенцией. Если Гордиевский станет жертвой подставы со стороны МИ-6, на его карьере в КГБ можно ставить крест. Его отзовут в Москву. Потому что, следуя логике КГБ, всякий, кого пытался завербовать противник, автоматически становился — задним числом — подозрительной личностью.
Джеймс Джизус Энглтон, руководитель контрразведки ЦРУ в послевоенные годы, знаменитый своей крайней подозрительностью, называл шпионские игры «пустыней зеркал». В деле Гордиевского и впрямь уже появлялись причудливые отражения и преломления. Бромхед все еще делал вид, что устраивает случайную встречу между коллегами-разведчиками, пускай и находящимися по разные стороны линии фронта в холодной войне, — и одновременно гадал, не пытаются ли завербовать его самого. А Гордиевский притворялся перед кагэбэшным начальством, что это просто «выстрел наугад» со стороны британской разведки, приглашение на обед от случайного знакомого, — а про себя гадал, уж не готовит ли ему ловушку МИ-6.
Прошло три дня. Бромхед прошел по территории кладбища, находившегося за посольскими зданиями, пересек оживленную улицу Дага Хаммаршельда, вошел в отель «Остерпорт» и уселся в ресторане спиной к окну — так, чтобы «внимательно наблюдать за главным входом в обеденный зал». ПЕТ уже была извещена о том, где именно будет проходить встреча, но Бромхед настоял на том, чтобы никакой наружки рядом не было, — иначе Гордиевский, заметив ее, просто ретировался бы.
«Я внимательно присмотрелся ко всем сидевшим в ресторане. Мне важно было убедиться в том, что там нет больше никого из советского посольства. Всех сотрудников я знал в лицо по фотографиям, они были у нас в конторе. Похоже, вокруг расположились сплошь безобидные датчане или столь же безобидные туристы. Я сидел и гадал — придет ли Олег?»