В ходе разразившегося дипломатического скандала из Осло выдворили Геннадия Титова, резидента КГБ, и новость о том, что в Норвегии схватили важного советского агента, очень быстро просочилась в резидентуру КГБ в Дании. Тамошние сотрудники лихорадочно принялись выдвигать предположения о причинах случившегося, а одного из них охватил «холодный и колкий» страх. Гордиевский догадывался, что к аресту Хаавик напрямую привела его наводка. Теперь со всеми, кто как-то причастен к этому делу, будут проводиться беседы. Если разговорчивый Черный вдруг припомнит, что несколькими месяцами раньше в своем праздном трепе с Гордиевским обмолвился о Грете, и отважится в этом сознаться, то кагэбэшные охотники на кротов могут взять верный след. Недели шли одна за другой, Гордиевского никто не трогал, и он начал расслабляться, но все же этот случай послужил для него отрезвляющим предупреждением: если переданную им информацию будут пускать в ход с излишней прямотой, это погубит его.
Елену Гордиевскую было трудно обмануть. Она, конечно же, заметила, что с мужем «происходит что-то неладное». Он все чаще где-то пропадал по ночам и в выходные, а свои отлучки объяснял как-то односложно и невразумительно. Елена без чужих подсказок поняла, что муж ей изменяет. Она гневно бросила обвинение ему в лицо — он все отрицал, но неубедительно. Потом она закатила ему «пару безобразных сцен», и громкие крики наверняка были слышны соседям по дому, тоже кагэбэшникам. Затем воцарилась ядовитая тишина: супруги перестали разговаривать друг с другом. Их отношения практически выдохлись, но оба оставались в одной ловушке. Как и Олег, Елена не хотела, чтобы семейные дрязги навредили ее карьере в КГБ, а еще ей не хотелось уезжать из Дании. В случае немедленного развода они ближайшим самолетом отправились бы в Москву. Гордиевские поженились потому, что в КГБ брали семейных людей, и ровно по этой же причине должны были сохранять брак — пускай для видимости. Однако их брак уже трещал по швам.
Однажды Гаскотт спросил Гордиевского, не испытывает ли тот крайнее «нервное напряжение». Значит, это датчане подслушали, что у них дома раздаются крики и разлетается вдребезги посуда, и доложили в МИ-6. Олег заверил своего куратора, что, хоть брак и шатается, его нервная система отнюдь не расшатана. Однако вопрос англичанина послужил для Гордиевского очередным напоминанием о том, что слежка за ним не прекращается — пускай даже со стороны тех, кто был теперь на одной с ним стороне.
Его утешением и прибежищем была Лейла. В сравнении с унылым компромиссом, к какому свелась теперь вся его рассыпавшаяся в прах супружеская жизнь, моменты счастья с Лейлой были тем сладостней, что их приходилось урывать тайком и в спешке, то в одном гостиничном номере, то в другом. «Мы решили сразу же пожениться, как только я оформлю развод», — писал он потом. Угловатая Елена постоянно сердито огрызалась, а гибкая темноволосая Лейла была мягкой, доброй, забавной. Она родилась и выросла в кагэбэшном мире. Ее отца, Али, завербовали в начале 1920-х годов в его родном городе Шеки на северо-западе Азербайджана. Мать, родившаяся в бедной московской семье с семью детьми, тоже работала в КГБ и познакомилась с будущим мужем на подготовительных курсах в Москве, вскоре после окончания войны. Однако Гордиевский не чувствовал, что Лейла наблюдает за ним, оценивает его, — не то что жена. Наивность этой девушки служила противоядием от всех накопившихся сложностей его жизни. Он полюбил ее так, как не любил еще никогда и никого. Но параллельно он впутался в бурный тайный «роман» с МИ-6. Его эмоциональные потребности входили в прямой конфликт с его шпионской деятельностью. Развод и повторный брак грозили погубить не только его карьеру в КГБ, но и перспективу раздобывать новые ценные данные для МИ-6. Любовь часто начинается с излияний неприкрытой правды, со страстного обнажения души. Лейла была молода и бесхитростна и безоговорочно доверилась своему красивому и такому умному любовнику. «Мне никогда не казалось, что я краду его у Елены. Их брак уже был мертв. А я его обожала. Для меня он был кумир. Само совершенство!» Лейла не знала, что он никогда полностью не раскрывается перед ней. «Половина моей жизни и моих мыслей должна быть сокрыта от окружающих плотной завесой». Гордиевский опасался, не помешает ли ему эта двойная жизнь стать полностью счастливым в новом браке: «Удастся ли мне установить с ней близкие, теплые отношения, к которым я так стремился?»
Наконец, он откровенно рассказал Михаилу Любимову о том, что у него роман с молодой секретаршей из Всемирной организации здравоохранения и что он собирается на ней жениться. Его друг и начальник выразил ему сочувствие, однако не стал понапрасну обнадеживать. Любимов по личному опыту знал, какие беды обрушатся на его протеже, как только пуритане из КГБ узнают о перипетиях его личной жизни. Самого Любимова после развода с первой женой понизили в должности и несколько лет не принимали в расчет. «Разведенный Гордиевский был обречен на длительное прозябание в самом затхлом углу просторного ПГУ», — напишет он позднее. Однако резидент обещал замолвить за Олега слово перед начальством.
Гордиевский и Любимов сблизились еще больше. Летом 1977 года они провели выходные вместе на морском побережье Дании. И однажды на пляже Любимов рассказал, как еще в 1960-е годы он, совсем молодой кагэбэшник, обрабатывал в Лондоне разных деятелей левого толка, в том числе члена парламента от партии лейбористов Майкла Фута, в котором Москва видела потенциального агента влияния — человека, восприимчивого к просоветским идеям и способного воспроизводить их в своих статьях и выступлениях. Это имя было незнакомо Гордиевскому.
Любимов, конечно, мог быть «другом на всю жизнь», но это не мешало ему выступать и первосортным источником информации. Все, что Гордиевскому удавалось узнать от него, передавалось в МИ-6, включая документы, адресованные персонально резиденту под кодовым именем Корин. Так что изнанкой этой дружбы тоже было предательство. Позднее Любимов, вспоминая слова Гамлета, обращенные к Розенкранцу и Гильденстерну, замечал, что Гордиевский играл на нем, «как на дудке».
После каждой встречи Гаскотт отчитывался непосредственно перед Олдфилдом. Во время одного из таких докладов куратор рассказал о том, что новый глава британской миссии в Копенгагене «убалтывал» Любимова, а тот реагировал вполне дружелюбно. «Санбим рано или поздно покинет Данию, и нам нужно бы присмотреть ему замену. А кто еще годится на эту роль, как не Любимов? Он ярый англофил, и однажды к нему уже подкатывали. Он вам понравится. К тому же он страшный сноб, и если его попытается обольстить некто высокопоставленный, он наверняка клюнет». Так родилась эта радикальная идея. Морис Олдфилд, глава МИ-6, сам полетит в Копенгаген и попытается лично завербовать резидента КГБ. Директор контрразведки не желал даже слышать об этом: нельзя подвергать «К» такому риску, вовлекая его в активные операции, и к тому же, если что-то пойдет не так, ненужное внимание окажется привлечено к Гордиевскому. «Слава богу, этот план зарезали, — говорил один сотрудник разведки. — Это было чистое безумие».
Гордиевский писал: «Я пребывал в эйфорическом состоянии от сознания того, что более не являюсь человеком нечестным, работающим на тоталитарный режим». Однако новая честность требовала от него эмоционального обмана, неправды в праведном деле, святой лжи. Он выдавал МИ-6 все секретные истины, какие мог обнаружить сам, и попутно лгал коллегам и начальникам, лгал лучшему другу, лгал разлюбленной жене и лгал новой возлюбленной.
Глава 5Полиэтиленовая сумка и батончик Mars
На Вестминстер-Бридж-роуд в Ламбете, неподалеку от вокзала Ватерлоо, стояло большое и уродливое двадцатидвухэтажное деловое здание из стекла и бетона — Сенчури-хаус. Само здание было абсолютно непримечательное. Мужчины и женщины, входившие туда и выходившие оттуда, внешне ничем не отличались от других служащих, работавших в этом районе. Но любознательный прохожий мог бы заметить, что здесь охранник в вестибюле несколько более мускулист и гораздо более бдителен, чем бывает обычно. Возможно, любознательный прохожий также задался бы вопросом, почему в разное время суток рядом со зданием припарковано так много фургонов с телефонным оборудованием. Еще он мог бы заметить, что у здешних сотрудников явно ненормированный рабочий день, а въезд на подземную парковку ограждают особенно мощные электрифицированные тумбы. Впрочем, чтобы заметить все эти детали, такому любознательному прохожему пришлось бы замешкаться рядом с неприметным зданием, а если бы он там замешкался, его бы задержали.
Сенчури-хаус был штабом МИ-6 и самым секретным зданием во всем Лондоне. Официально его вообще не существовало, как не существовало и МИ-6. Это было место настолько неброское и нарочито заурядное, что новички, устроившиеся туда на работу, поначалу часто решали, что им сообщили неправильный адрес. «Бывало даже, что людей брали сюда на службу, — писал один бывший сотрудник, — и они понимали, куда устроились, только проработав здесь уже неделю или две»[15]. Широкая публика даже не догадывалась о подлинном предназначении этого невзрачного здания, а те немногие чиновники и журналисты, которые знали, что это такое, помалкивали.
Отдел, занимавшийся странами советского блока, занимал целиком двенадцатый этаж. В одном углу сидело бюро P5 — команда, отвечавшая за советские операции и агентов и державшая связь с московской резидентурой МИ-6. В Р5 о деле Гордиевского знали всего пять человек. Одной из них была Вероника Прайс.
В 1978 году Прайс было сорок восемь лет, она была не замужем и всей душой предана службе. Она относилась к тем проворным, практичным женщинам, англичанкам до мозга костей, которые терпеть не могут всякого вздора, особенно когда его мелют мужчины. Дочь адвоката, который получил тяжелое ранение на Первой мировой войне («из него до конца жизни выпадали осколки шрапнели»), она выросла с мощным внутренним стержнем патриотической морали, а от матери, бывшей актрисы, унаследовала тягу к драме. «Я не хотела идти в юристы. Я хотела поездить по миру». В Министерство иностранных дел Веронику не взяли, потому что ей не давалась стенография, и в итоге она устроилась секретаршей в МИ-6. Ей довелось поработать в Польше, Иордании, Ираке и Мексике, однако руководству МИ-6 понадобилось больше двадцати лет, чтобы понять, что знания и навыки Вероники Прайс от