Для Гордиевского Британия все еще оставалась «чужой и незнакомой» страной, но, по мере того как встречи с кураторами продолжались, регулярные контакты с МИ-6 постепенно вошли в привычку. Бейсуотерская квартира стала для Гордиевского своего рода убежищем, укрытием от беспощадных междоусобиц и параноидальных дрязг в гуковской резидентуре. Вероника готовила что-нибудь несложное, как для пикника, из купленных в соседнем гастрономе продуктов, изредка русские закуски вроде селедки под шубой, и все это обычно шло под бутылку-другую пива. Спунер всегда ставил на кофейный столик магнитофон — это была подстраховка на тот случай, если спрятанная подслушивающая аппаратура вдруг откажет, но еще и напоминание о профессионализме, помогавшее сосредоточиться. Встречи длились часа по два, и в конце каждой договаривались о следующей. Затем Спунер записывал и переводил текст состоявшейся беседы и писал подробный отчет. Он часто засиживался за работой допоздна и, чтобы не привлекать в себе ненужного внимания в Сенчури-хаус, делал это дома: чтобы коллеги в МИ-6 не знали, чем он в действительности занят, Спунер якобы работал над одним делом за границей и потому будто бы часто ездил за рубеж. Затем его расшифровки становились кладезем информации, откуда можно было черпать материал для отдельных донесений, предназначенных для различных «клиентов» — каждый из которых, согласно установленным в МИ-6 правилам, имел дело только с одной тематической областью. Одна встреча могла дать пищу для двадцати разных донесений — порой длиной всего в одно предложение. Ответственность за обобщение, анализ, разделку, маскировку и распределение материалов, поступавших в рамках операции «Ноктон», лежала на особой ячейке МИ-6, которую возглавлял один талантливый специалист по холодной войне.
Гордиевский систематически рылся в памяти, припоминал, уточнял и накапливал все новые подробности. После трех месяцев докладов он полностью выгрузил все мелочи и детали, хранившиеся в его воспоминаниях. Результатом стала крупнейшая во всей истории МИ-6 «оперативная загрузка», поразительно дотошное и всеохватное описание работы КГБ, его прошлых, настоящих и будущих планов.
Гордиевский одного за другим изгонял бесов, уже много лет мучивших МИ-6. Он рассказал, что Ким Филби продолжает работать на КГБ, но лишь изредка, как аналитик, а вовсе не как всевидящий криминальный гений, как это воображал руководитель ЦРУ Джеймс Энглтон. Уже много лет британские правящие круги задавались вопросом: не затаился ли среди них другой шпион, подобный Филби? А в желтой прессе велась беспощадная охота на так называемого пятого человека из кембриджской пятерки, причем в процессе было «уличено» множество кандидатов, погублено немало карьер и сломано достаточно жизней. Питер Райт, ренегат из МИ-5 и автор книги «Ловец шпионов», носился с теорией, будто Роджер Холлис, бывший глава МИ-5, — советский крот, и эта его навязчивая идея привела к ряду внутренних расследований, нанесших большой урон репутации ведомства. Гордиевский поставил жирный крест на этой конспирологической теории, окончательно очистив доброе имя Роджера Холлиса. «Пятый человек, — уверенно заявил он, — это Джон Кэрнкросс, бывший сотрудник МИ-6, еще в 1964 году признавшийся в том, что он — советский агент». Гордиевский сообщил, что в Центре тихонько посмеивались, глядя, как британцы мечут икру из-за какого-то досужего вымысла, и все это казалось настолько странным, что в КГБ даже заподозрили какой-то тайный заговор. Он рассказал, как сам Геннадий Титов, прочитав в британской газете очередной репортаж об этой охоте на ведьм, спросил: «Да что они прицепились к Роджеру Холлису? Это такой бред, что уму непостижимо, наверное, британцы просто замышляют что-то против нас». Двадцатилетняя охота на крота оказалась фантастически разрушительной и пустой тратой времени.
Роясь в архивах КГБ, Гордиевский разгадал и другие тайны. Советским шпионом, разоблаченным еще в 1946 году (он действовал под кодовым именем Элли, но его личность так и не была официально установлена), оказался в действительности Лео Лонг, еще один бывший сотрудник разведки, завербованный коммунистами в Кембриджском университете до войны. Итальянский физик-ядерщик Бруно Понтекорво, который участвовал в британском проекте разработки атомной бомбы, начатом в военные годы, предложил свои услуги советской разведке, а спустя семь лет, в 1950-м, навсегда переехал в СССР. Еще Гордиевский сообщил наконец, что норвежец Арне Трехолт продолжает шпионскую деятельность. Трехолт ранее входил в состав норвежской делегации в ООН в Нью-Йорке, а теперь снова вернулся в Норвегию и учился в Колледже объединенного штаба, где получал доступ к разнообразным секретным материалам — и передавал их КГБ. Норвежская служба безопасности вела наблюдение за Трехолтом еще с тех пор, как Гордиевский впервые указал на него как на подозрительное лицо, то есть с 1974 года, но пока не трогала его — отчасти по настоянию британцев, так как имелись опасения, что его арест мог бы бросить прямую тень подозрения на ценного для них информатора, чье имя норвежцам не сообщалось. Теперь же петля, уже наброшенная на шею Трехолта, начала потихоньку затягиваться.
Небольшая группа старших сотрудников МИ-6 собралась в Сенчури-хаус, чтобы заслушать предварительные результаты доклада кураторов операции «Ноктон». Все эти люди были не склонны к бурному проявлению эмоций, однако в зале явственно ощущались «волнение и нетерпеливое ожидание». Важные персоны жаждали поскорее услышать об обширной сети кагэбэшных агентов в Британии, о шпионах-коммунистах вроде кембриджской пятерки, тайком прокравшихся в высшие эшелоны общества, чтобы вести подрывную работу изнутри. Считалось, что в 1982 году советская разведка оставалась такой же всесильной, как и раньше. Гордиевский доказал, что это не так.
Новость о том, что у КГБ в Британии имеется лишь горстка агентов, осведомителей и нелегалов и никто из них не представляет особой опасности, принесла и облегчение, и разочарование. Гордиевский рассказал, что, судя по картотеке КГБ, к активным агентам можно отнести Джека Джонса, профсоюзного лидера, и Боба Эдвардса, депутата парламента от Лейбористской партии. К сочувствующим осведомителям, принимавшим от КГБ деньги или оплату досуга, относились Ричард Готт, журналист из Guardian, и престарелый активист движения за мир Феннер Брокуэй. Заядлые охотники за шпионами немного расстроились, когда узнали, что крупной дичи, за которой стоило бы гоняться, нет и в помине. Возник, правда, и повод для беспокойства: Гордиевский явно никогда не слышал о Джеффри Прайме, аналитике из Центра правительственной связи — отделения британской разведки, занимавшегося связью и подачей сигналов, — которого недавно арестовали как советского шпиона. Если Гордиевский видел все архивные папки, почему же среди них не было дела Прайма, который начал шпионить на СССР в 1968 году? Ответ был прост: Прайма курировал отдел контрразведки КГБ, а не британо-скандинавский отдел.
Из предоставленных Гордиевским детальных описаний операций КГБ в Лондоне, Скандинавии и Москве явствовало, что советский противник — это уже не легендарный колосс, а неуклюжий и неловкий неумеха. КГБ 1970-х годов сильно уступал своему предшественнику НКВД. Идеологический пыл 1930-х, благодаря которому удалось завербовать так много преданных агентов, сменился полным страха послушанием, и новое время порождало агентов уже совсем иного типа. КГБ оставался обширным, хорошо финансируемым и беспощадным учреждением, и среди его агентов по-прежнему находились некоторые яркие личности и светлые умы. Но теперь в его рядах служило и множество приспособленцев и лизоблюдов, ленивых карьеристов, начисто лишенных воображения. КГБ все еще был опасным противником, но теперь британцы доподлинно узнали его слабые места и изъяны. В то самое время, когда для КГБ начинался период упадка, западная разведка, напротив, поднимала голову, для нее наступал новый, полный амбиций этап жизни. МИ-6, надолго скорчившаяся в оборонительной позе из-за изнурительных шпионских скандалов 1950–1960-х годов, уже вставала в полный рост и распрямляла плечи.
По британской разведке пробежала дрожь радостного возбуждения: с таким КГБ ей было под силу бороться!
Но была среди сокровищ из клада Гордиевского и еще одна новость, которая заставила и внешнюю, и внутреннюю разведку Британии изумленно затаить дыхание.
Заигрывания Майкла Фута с КГБ остались в далеком прошлом. Гордиевский проявил осторожность, постаравшись не преувеличивать значение агента Бута, и Джеффри Гаскотт вполне точно оценил его дело: Фута использовали только «в целях дезинформации», и это было уже давно; он не был ни шпионом, ни «агентом» в обычном понимании. Однако с 1980 года он возглавлял партию лейбористов, официальную оппозицию, а значит, был соперником Маргарет Тэтчер и претендентом на пост премьер-министра. Он мог занять этот пост уже на ближайших всеобщих выборах, которые должны были состояться самое позднее в 1984 году. Если вдруг вскрылось бы, что когда-то его связывали финансовые отношения с КГБ, это известие моментально лишило бы Фута всякого доверия, растоптало бы его шансы прийти к власти и, возможно, существенно изменило бы дальнейший ход истории. Многие и так считали его опасно полевевшим, а новость о его контактах с КГБ сообщила бы его идейной позиции еще более левосторонний и потому пагубный крен. Даже чистая правда была достаточно изобличительна, чтобы представить Фута в весьма невыгодном свете — как наивного дурачка. А уж в горячке выборов его и вовсе можно было выставить полноценным шпионом КГБ на жалованье.
«Нас беспокоил секретный характер этой информации, нельзя было допустить, чтобы ее использовали в целях политической межпартийной борьбы, — говорил Спунер. — В стране существовал глубокий идеологический раскол, но мы понимали, что нужно придержать эту информацию, не давать ей влиться в общий политический поток. В наших руках оказались сведения, которые очень легко можно было истолковать неверно».