— Как погода? — осведомился он.
— Погода прекрасная, — ответил Шоуфорд, и его собеседник передал его слова команде, столпившейся вокруг его стола. — Рыбалка выдалась очень удачная. Солнышко светит. У нас теперь еще один гость.
Последняя фраза вызвала мгновенное замешательство. Как это понимать: «еще один» — не считая четверых Гордиевских? Он что, взял с собой кого-то еще? Значит, в Норвегию сейчас едут пятеро? Если так, то как еще один «гость» будет пересекать границу без паспорта?
Шоуфорд уточнил:
— Нет. У нас ОДИН гость. Всего один.
Когда телефонный разговор закончился, команда Пимлико издала дружный победный вопль. Но не все радовались одинаково. Сара Пейдж — секретарь МИ-6, очень многое сделавшая для того, чтобы дело продвигалось вперед без осложнений, — была на шестом месяце беременности, поэтому ей сразу же стало больно за Лейлу и детей. «Бедная жена, бедные дочери, — подумала она. — Значит, они остались там. Что с ними теперь будет?» Она повернулась к другому секретарю и спросила: «Значит, семьей пришлось пожертвовать?»
Глава P5 позвонил К. К позвонил на Даунинг-стрит, 10. Чарльз Пауэлл рассказал все Маргарет Тэтчер. Глава отдела операций в странах соцлагеря выехал в Чивнинг-хаус — загородную резиденцию министра иностранных дел в Кенте, — чтобы лично проинформировать Джеффри Хау о том, что Гордиевский пересек советскую границу. В последнюю минуту он раздумал брать с собой шампанское — и поступил разумно, потому что Джеффри Хау, никогда особенно не одобрявший операцию «Пимлико», пребывал отнюдь не в праздничном настроении. У него на столе была расстелена большая карта Финляндии. Гость из МИ-6 показал ему ту дорогу, по которой в эти минуты Гордиевского везли на север. «А что вы намерены делать, если окажется, что за ними выслан карательный отряд КГБ? — спросил министр. — Или если что-то пойдет не так? Как поведут себя финны?»
В тот вечер на верхнем этаже самой роскошной хельсинкской гостиницы «Клаус Кирки» Шоуфорд устроил ужин в честь эксфильтрационной команды МИ-6. Подали жареную тундряную куропатку и кларет. Здесь, оказавшись вне досягаемости кагэбэшных микрофонов, московские сотрудники МИ-6 впервые услышали настоящее имя Пимлико и узнали о том, кто он такой. Если бы КГБ продолжал шпионить за британцами, там бы заметили, что Рейчел Джи волшебным образом излечилась от боли в спине.
После ужина обе машины поехали сквозь белую ночь дальше — по направлению к Северному полярному кругу. Они сделали только две короткие остановки: один раз — чтобы заправиться бензином, и второй раз — чтобы Гордиевский сбрил трехдневную щетину в горном ручье, глядя в боковое зеркало. Он успел побриться только наполовину, тучи комаров загнали его обратно в машину. «Мы все еще находились на полувраждебной территории. Русские еще могли что-то предпринять против нас, если бы захотели. Это было вполне в их силах. Но чем дальше мы отъезжали от советской границы, тем увереннее становились». Датчане из ПЕТ ехали поблизости. Полярное солнце совсем ненадолго нырнуло за горизонт и вскоре снова взошло. Гордиевский, оставшись с половиной бороды, впадал в полусон и почти не разговаривал. В начале девятого утра в воскресенье они достигли финско-норвежской границы у поселка Каригасниеми. Дорогу преграждал один-единственный заслон. Пограничник едва взглянул на три датских и два британских паспорта и сразу пропустил машины. В Хаммерфесте вся компания остановилась в гостинице при аэропорте.
Никто не обратил особого внимания на мистера Ханссена, довольно усталого на вид датского господина, и его друзей-британцев, вылетевших следующим утром в Осло, а оттуда другим рейсом — в Лондон.
В понедельник вечером Гордиевский оказался в Саут-Ормсби-холле — большом загородном поместье в холмах Линкольншир-Уолдс — в окружении слуг, среди зажженных свечей, великолепных залов с обшитыми деревом стенами, где его спешили поздравить радостные и приветливые люди. К этому дворцу — родовому гнезду Массингбердов-Манди с 1638 года — примыкал парк площадью 1214 гектаров, а главное, здесь начисто отсутствовали любопытствующие соседи. Владелец поместья, Адриан Массингберд-Манди, был осведомителем МИ-5, и он с удовольствием предоставил свои хоромы для оказания пышного приема почетному гостю разведслужбы. Он изумился, когда ему сообщили, кто в действительности этот гость, и отправил пожилого слугу на велосипеде в ближайшую деревню — послоняться возле паба и «послушать, не болтают ли там лишнего».
Еще сорок восемь часов назад Гордиевский лежал в багажнике машины — напичканный успокоительными, полуголый, пропитанный собственным потом, оцепеневший от страха. Теперь же ему прислуживал дворецкий. Контраст был разительный. Он спросил, можно ли позвонить жене в Советский Союз. Сотрудники МИ-6 ответили, что нельзя. Его звонок оповестил бы КГБ о том, что он находится в Британии, а британцы не хотели, чтобы это стало известно раньше времени. Измотанный, встревоженный Гордиевский, не понимавший, зачем вообще его привезли в этот старинный английский дворец в какой-то глухомани, удалился в спальню, где его ждала кровать с балдахином.
В тот вечер из МИ-6 была послана телеграмма начальнику финской разведслужбы Сеппо Тиитинену, в которой сообщалось, что британские разведчики вывезли советского перебежчика на Запад через Финляндию. Через некоторое время пришел ответ: «Сеппо доволен. Но он хочет знать, не применялась ли сила». Эксфильтрационная операция была выполнена без применения силы, заверили его в МИ-6.
Последствия — и негативные, и благоприятные — самого успешного шпионского дела в Британии за всю холодную войну начали сказываться задолго до того, как стала известна новость об удивительном бегстве Гордиевского.
Проведя день в Хельсинки (в течение которого машину Джи тщательно вымыли, чтобы удалить все следы пребывания Гордиевского в багажнике), эксфильтрационная команда быстро поехала обратно в Москву. Оба дипломата понимали, что их объявят персонами нон грата и вышвырнут из СССР, как только КГБ узнает о случившемся. Но все равно они ликовали. «Я еще никогда не испытывал такого душевного подъема, — рассказывал потом Аскот. — Мы возвращались в „империю зла“ — и мы ей показали! После двух с половиной лет, проведенных в такой системе, которая всегда одерживала верх, — мы вдруг чудесным образом дали им прикурить!» Дэвид Рэтфорд, временный поверенный, от радости пять минут бегал по посольству как угорелый. Посол, правда, радовался куда меньше.
Несколько дней спустя сэр Брайан Картледж официально вручил свои верительные грамоты Кремлю. Чтобы сделать парадный фотоснимок, нового посла окружили все сотрудники посольства, нарядившиеся согласно дипломатическому этикету. Аскот и Джи тоже там были — и прекрасно сознавали, как и сам посол, что им на своих местах суждено оставаться недолго.
В понедельник утром в 11:13 Михаил Любимов ждал на станции «Звенигород» прибытия электрички. Но Гордиевского в последнем вагоне поезда не оказалось. Не приехал он и на следующей электричке. Любимов — раздосадованный, но и встревоженный — вернулся к себе на дачу. Может быть, Гордиевский просто лежал у себя дома в стельку пьяный? Или с его старым другом, некогда «по-немецки педантичным», случилось что-нибудь похуже? «Пьянство влечет за собой необязательность», — грустно подумал Любимов. А через несколько дней его вызвали в штаб КГБ на допрос.
По КГБ уже начали ходить слухи об исчезновении Гордиевского, и их сопровождали различные дикие догадки и сознательная дезинформация. В течение нескольких недель в Управлении «К» упорно считали, что он все еще находится в стране — или пьяный, или мертвый. Были начаты поиски в Москве и Подмосковье — в числе прочего проверяли озера и реки. Некоторые говорили, что он удрал через Иран — с липовыми документами, изменив внешность до неузнаваемости. Буданов заявлял, будто британцы тайно переправили Гордиевского на конспиративную квартиру после того, как он сбежал из санатория КГБ, — хотя сам прекрасно знал, что Гордиевский вернулся из «Семеновского» за несколько недель до исчезновения. Вызвали с Каспийского побережья Лейлу и отвезли в Лефортовскую тюрьму на допрос. Первый допрос (впереди их было еще много) продолжался восемь часов. Ей без конца задавали один вопрос: «Где ваш муж?» Лейла отвечала с суровым упрямством: «Он ваш сотрудник. Это вы мне скажите, где он!» Когда допросчики открыли ей, что Гордиевского подозревают в работе на британскую разведку, Лейла отказалась им верить. «Мне показалось это бредом». Но по мере того как дни переходили в недели, а никаких вестей от Олега не поступало, до нее начинала доходить мрачная правда. Ее муж пропал. Однако Лейла наотрез отказывалась примириться с тем, что ей рассказывали о предательстве мужа. «До тех пор, пока он сам не расскажет, я не поверю в это», — заявляла она кагэбэшникам. «Я оставалась очень спокойной, я оставалась сильной». Гордиевский ведь предупреждал ее, просил не верить никаким обвинениям, которые могут посыпаться в его адрес, и она помнила его слова.
Гордиевского перевели из Саут-Ормсби-холла[82] в форт Монктон — учебную базу МИ-6 на полуострове Госпорт. Его разместили в номере люкс для гостей над воротами крепости, выстроенной в пору войн с Наполеоном. Обычно в этих комнатах останавливался сам шеф, обстановка там была простая, но уютная. Гордиевскому совсем не хотелось, чтобы его чествовали и баловали. Ему хотелось приступить к работе и доказать (прежде всего самому себе), что жертва, на которую ему пришлось пойти, принесена не напрасно. Но поначалу его почти раздавило обрушившееся на него чувство утраты. Во время своего первого — четырехчасового — доклада он рассказывал почти исключительно об обстоятельствах своего побега и о судьбе жены и детей. Он чашками пил крепкий чай и бутылками — красное вино (отдавая предпочтение «риохе»). Он раз за разом спрашивал, нет ли новостей о его семье. Но новостей не было.
В течение следующих четырех месяцев форт Монктон служил ему домом —