Купер писал быстро, словно без оглядки. Главы одна за другой отправлялись в типографию, а самую последнюю главу он написал раньше, чем предыдущие. Но Купер в самом деле хотел, чтобы картина получилась непростой. Современникам было, конечно, легче во всем разобраться, чем нам, но и они, согласно замыслу автора, были ошеломлены нагромождением событий и не сразу понятной расстановкой сил.
Воевали между собой люди, говорившие на одном языке, происходившие, в конечном счете, из одной и той же земли: еще долго американцы называли Англию «старой родиной», и каждый из них мог отыскать на карте Британских островов точку, где некогда жили его отдаленные предки.
В борьбе английскому королю, конечно, нужны были наемники, и поначалу он думал купить солдат в России, но ему их не продали. Тогда он обратился к прусскому королю, и тот предоставил ему полки из графства Гессенского. Помимо экономических соображений, тут была еще и тактика: «красные мундиры» (пруссаки), в отличие от мундиров «голубых» (англичан), противника не понимали. Зато большинство солдат враждующих армий могли легко объясниться друг с другом.
Что же вызвало, в сущности, междоусобную войну? Почему заокеанские колонии Англии решили добиваться самостоятельности?
Среди событий, упоминаемых в романе, названо и «бостонское чаепитие», одно из самых ранних, еще до Бункер-Хилла, столкновений американцев с англичанами: на корабли, стоявшие в Бостонском порту, ворвались какие-то люди и побросали за борт тюки с чаем. Дескать, не желаем платить лишнего! Дело в том, что за чай, приходивший к ним из метрополии, американцам приходилось доплачивать.
Подсчитано: чтобы добавочные затраты на чай сделались в семейном бюджете сколько-нибудь заметными, каждый американец должен был бы выпивать в день по ведру чая.
Еще более пустяковым был установленный англичанами налог на марки — так называемый «почтовый сбор», который, однако, вызывал у американцев еще более решительный протест, чем британский чай.
Не налоги были тяжелы, а унижение. Жители колоний считались людьми второго сорта. Зависимость от Англии американцев не только оскорбляла, но и сковывала их инициативу. Тот же Вашингтон у себя в армии мог считаться хоть полковником (с этого он начинал), хоть генералом, а в английской армии выше его был любой лейтенант.
Англия являлась страной поистине старой, опутанной предрассудками, прежде всего сословными: происхождение определяло положение человека в обществе. А в Новом Свете, как называли Америку, человек должен был оцениваться по достоинствам личным, по своим способностям. Трудолюбие, деловитость, предприимчивость должны были обеспечить счастье каждого.
«Должны»! Столкнулись принципы, старый и новый, но в осуществлении своих же принципов американцы проявляли непоследовательность. Чтобы это не очень бросалось в глаза, они даже исправляли свои основополагающие документы. Первоначально и в Декларации, и в Конституции речь шла действительно о всех и каждом, затем женщины и негры оказались вычеркнуты — равноправие на них не распространялось.
Пограничная линия между сражающимися словно не хотела проходить напрямую, она отклонялась в сторону, петляла, пролегая буквально по огородам и усадьбам, разъединяя семьи, разбивая сердца. Трагедию пережил вдохновитель Войны за независимость, выдающийся политический деятель и ученый Франклин: его сын, а затем и внук оказались на стороне короля, они были в числе тех американцев, кто готов был принять другую декларацию — зависимости.
Расхождение внутренних интересов — основная драма американской истории. Разыгралась эта драма как бы в двух действиях. В первом совершилось разделение сторонников независимости и зависимости. Во втором все сильнее стала проявляться разница между борцами за независимость. Вашингтон хотел сравняться с английскими лордами или, по меньшей мере, не зависеть от английских лордов, американские же солдаты надеялись на равенство с Вашингтоном. На самом деле равенства быть не могло.
Более того, как выяснилось, люди, подобные Вашингтону, хотели бы в Новом Свете жить по-старому, на манер новых лордов. А когда независимость от власти английского короля для американцев была уже гарантирована, в американских правящих кругах обсуждался вопрос, не сделать ли пост президента наследственным — вроде королевского трона. Места в американском Конгрессе предлагали давать пожизненно, как это заведено в Палате лордов британского парламента.
Подобные предложения все-таки не были приняты. Они выглядели бы очевидным нарушением объявленных принципов демократии. Вашингтон даже скрывал размеры своих владений. А поглядели бы на него, например, в тот момент, когда он охотился в хорошей компании: на великолепных лошадях, в ярких специальных костюмах, со свитой из егерей и доезжачих, с породистыми собаками — скачи не хочу по широким (собственным) просторам! На кого в тот момент был больше всего похож генерал революционной армии и глава демократического государства — на повстанца, простого фермера или на британского барина?
Вашингтон был барином даже больше, чем английские аристократы. Крепостное право в Англии было отменено еще в XV веке, а у Вашингтона имелись многочисленные рабы. Рабовладельцем был и его преемник, третий президент Соединенных Штатов Томас Джефферсон. А второй президент, Джон Адамс, хотя рабов и не имел, но являлся ярым сторонником наследственных прав в правительстве. Злые языки говорили: «Джон учитывает, что у Вашингтона потомков нет, а у него их предостаточно». И адамсы в самом деле надолго, собственно по сию пору, укрепились в руководстве страной, стали ее элитой.
Эти внутренние конфликты в пору Войны за независимость еще не для всех были очевидны. В ходе борьбы они являлись делом будущего. Но ведь для Купера это будущее уже пришло, стало настоящим.
Вышедшие на поверхность, на всеобщее обозрение конфликты среди американцев отметил русский современник Купера — Пушкин. Он писал о «Нравах и постановлениях американских»: «Уважение к сему новому народу и его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось». Пушкин указал на «неумолимый эгоизм и страсть к довольству», «рабство негров», «родословные гонения в народе, не имеющем дворянства»[63].
Как ни покажется это удивительным, но Пушкин спорил не с кем иным, как с Купером. Дело в том, что «Московский телеграф» поместил отрывок из публицистической книги Купера «Понятия американцев»[64]. Это была адресованная прежде всего европейцам защита Нового Света перед Старым.
Пушкин мог и не знать, что опубликованный без подписи отрывок, в котором прославлялись успехи американской культуры, принадлежит автору «Шпиона». Но если бы у него был случай поговорить с Купером, то они, надо полагать, объяснились бы друг с другом. Ведь Купер опубликовал не только «Понятия американцев», у него со временем появилась книга «Американский демократ», чрезвычайно по отношению к американской демократии критическая. Таково было положение американского писателя: он отстаивал Америку перед Европой и ссорился со своими соотечественниками.
В нападках на Соединенные Штаты было, разумеется, немало ханжества. Англичане, приезжая в Америку уже в качестве гостей, туристов, свысока смотрели на грубость американских нравов, на то же рабство, но лишь потому, что рабы им уже не принадлежали. Видимо, все шло как надо, когда английские джентльмены, сидя у своих лондонских каминов, получали доходы со своих виргинских плантаций, а как только виргинские плантации стали принадлежать виргинским помещикам (вроде Вашингтона или Джефферсона), джентльмены начали замечать и начали обличать жестокость в обращении с чернокожими невольниками.
Но Купер согласился бы с Пушкиным, когда тот писал об «отвратительном цинизме», о «жестоких предрассудках», утвердившихся на американской земле, о том, что «все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую» подавляется «неумолимым эгоизмом и страстию к довольству». Купер и сам об этом писал.
Тринадцать раз судившийся за тот клочок земли, что желали у него оттягать наглые, с его точки зрения, соседи, он вовсе не собирался отдавать ему принадлежавшее. Однако он жил на земле, которую начал осваивать его отец, его положение в обществе было определенным, источники доходов известны: полторы книги каждый год.
Купер был тоже, кажется, не прочь жить наподобие помещика — так он, во всяком случае, выглядел в глазах судившихся с ним соседей. Сам он, когда умирал, оставил завещание: пусть о нем думают и пишут, что хотят, но родные не должны иметь дела с биографами. Ему представлялось, как видно, невозможным объясниться с окружающими. Он чувствовал себя непонятым и уносил свою тайну с собой.
Однако его книги остались, и, внимательно их перечитывая, мы видим: в третьем своем романе — «Пионеры, или У истоков Сускуиханны» — он перенес место действия прямо на свою землю, переменив только имя озера. Одно из основных лиц этой книги, помещик-самодур вроде Троекурова, исполняющий в тех же краях должность судьи, очень напоминает отца писателя — Купер его не идеализировал. В «Шпионе» среди тех, кто склоняется скорее к зависимости, чем к независимости от англичан, упомянуто семейство де Ланси. В данном случае Купер даже имени не изменил — это родственники его жены. Англичанам они не просто сочувствовали — они с ними сотрудничали, они сражались на стороне англичан. Старик де Ланси вооружил на собственные средства целый отряд, поставил во главе его своего сына Оливера, и тот, как говорится, у Вашингтона из-под носа утек прямо к противнику. У Купера в романе де Ланси так и представлены главарями ковбоев-головорезов.
Они были прямыми врагами демократических идеалов, эти де Ланси, однако почти ничего не потеряли за время войны, им по-прежнему принадлежал чуть ли не целый округ к северо-востоку от Нью-Йорка, там Купер поначалу и поселился с женой Сюзанной де Ланси; в их доме теперь небольшая гостиница и бензозаправочная станция. В том же округе Вест-Честер, на «ничейной земле» (по роману), только в другом доме, Купер писал «Шпиона»; неподалеку от местной школы установлена мемориальная доска с изображением Гарви Бёрча, разведчика, — главного героя повествования.