Их разделяло пространство, равное по величине теннисному корту. Громадный восьмиугольный зал освещался множеством свечей в канделябрах и подсвечниках. Падали отсветы также из полыхающего, как мартеновская печь, камина. Детали обстановки тонули в густых колышущихся тенях. Все, что могло блестеть, блестело. Множество бликов на мебели, полированных дубовых панелях и безделушках норовили отвлечь внимание, но Бондарь смотрел только на Морталюк. Смотрел прямо.
– Если мы перешли на «ты»… – начал он.
– Мы не перешли, – перебила она, усаживаясь за покрытый белоснежной скатертью стол. – Я перешла.
– Если вы перешли на «ты», – невозмутимо поправился Бондарь, – то обращайтесь ко мне по имени, пожалуйста. «Дружок» – это что-то из собачьей оперы. Я Бондарь, Женя Бондарь.
– Бонд, Джеймс Бонд, – усмехнулась Морталюк. Высокая резная спинка кресла придавала ее облику что-то царственное. – Как настроение, дружок? – осведомилась она светским тоном.
– Справились бы лучше о моем самочувствии, – сказал Бондарь. – После той сауны, которую вы мне организовали, глаза слипаются.
– Еще нет и девяти, – возразила Морталюк. – Время детское. Спать я тебе не дам, зато ужин обещаю отменный. Присаживайся.
Она указала на кресло напротив себя. Уставленный хрусталем и серебром стол был накрыт на двоих.
– У вас перебои с электричеством? – спросил Бондарь, задравший голову, чтобы полюбоваться люстрой венецианского стекла.
– Иногда хочется романтики, – вздохнула Морталюк. – Даже самая прагматичная женщина вроде меня остается в душе мечтательной девочкой, верящей в сказки.
– Моя любимая сказка – про волка и семерых козлят. У него был поистине зверский аппетит. Как у меня.
– Волк плохо кончил, – не удержалась от улыбки Морталюк.
– Зато славно подкрепился перед смертью. – Бондарь скорчил свирепую гримасу. – Наверное, его подвергли двукратному тайскому массажу, так что он здорово проголодался.
– Мне нравятся мужчины с чувством юмора.
– Сытые, мы еще забавнее.
– Проверим, – пообещала Морталюк.
По хлопку ее ладоней в зале появились два официанта. Замельтешили белые перчатки, расставляющие блюда. На столе возникло великое множество всевозможных посудин, серебряное ведерко с бутылкой шампанского и оплетенный графин, в котором, как заметила Морталюк, хранился ее любимый кларет. Бондарь с сомнением осмотрел свернутую треугольником салфетку, отодвинул ее в сторону и взялся за вилку.
– Ты не пользуешься ножом? – спросила Морталюк, давая понять, что ее это удивляет.
– Пользуюсь.
Спохватившийся Бондарь переложил вилку в левую руку и вооружился серебряным ножом с монограммой.
Морталюк пригубила кларет, налитый официантом:
– Как стейк?
– Его запросто можно было резать вилкой, – сообщил Бондарь, проглотив солидный ломоть отлично прожаренного мяса.
– Это неэстетично.
– Зато удобно.
– Привыкай к этикету, дружок.
– Угум, – кивнул Бондарь, не поднимая глаз.
Морталюк положила в рот кусочек стейка и запила его кларетом, поглядывая на своего нового телохранителя. Она не сомневалась, что он умеет вести себя за столом. Зачем же он терзает мясо, как тигр в клетке? Почему не заискивает, не лебезит, отрабатывая солидный оклад? Проверка на детекторе лжи показала, что Бондарь не вынашивает никаких подозрительных планов, но техника – техникой, а интуиция – интуицией. Прислушиваясь к своим ощущениям, Морталюк отпустила официантов и завела разговор о своем новом бизнесе. Ей хотелось понаблюдать, как отреагирует Бондарь на ее откровения. Насколько хорошо он осведомлен о делах хозяйки? Не профессиональное ли любопытство комитетчика руководило им, когда он откликнулся на объявление о приеме на работу? А если и так, то разве не приятно будет поиграть в кошки-мышки с таким интересным мужчиной?
Бондарю было не до игр. Сегодняшний день оказался очень напряженным. После подобных испытаний чувствуешь себя не то чтобы выжатым лимоном, но и не огурцом-молодцом.
Перебарывая дремотную одурь, Бондарь заставлял себя не пропускать мимо ушей все, что считала нужным сообщить ему Морталюк. Сделав краткий обзор туристического бизнеса в целом, она перешла к проблемам горнолыжного спорта, пользующегося все большей и большей популярностью во всем мире.
Россия не являлась исключением. С легкой руки Путина увлечение катанием на горных лыжах охватило всех крупных отечественных политиков и бизнесменов. Это был не первый случай, когда спортивные пристрастия властителей России заражали их окружение. Начало положил Иосиф Виссарионович Сталин. Правда, отец народов одинаково любил все виды спорта, не отдавая предпочтения какому-нибудь одному. Став «лучшим другом физкультурников», он подвигнул миллионы сограждан беспрестанно бегать, прыгать и вообще всячески закаляться смолоду, готовясь к труду и обороне. Явившийся ему на смену Никита Сергеевич покровительствовал больше изящным искусствам, но и спорт не забывал, внедряя в массы производственную гимнастику. Но уже Леонид Ильич перешел от общего к частному, практически превратив хоккей с шайбой в одну из основ коммунистической идеологии. Затем промелькнул в истории господин Горбачев, слегка поборовшийся за здоровый образ жизни советского народа, прежде чем оставить этот самый советский народ без исторической родины.
Казалось бы, с развалом социалистической системы уже никто не станет навязывать сверху свои вкусы, ан нет, пришел Борис Николаевич и стал приучать россиян к мужественному британскому теннису. Тут-то и проявилась совершенно новая тенденция в политике, когда все губернаторы, министры и народные избранники дружно подтянули животы и обзавелись ракетками. Одного, помнится, хватил кондрашка на корте, зато остальные «порешали» множество важных вопросов, бегая за президентскими мячиками.
Но теннис был забавой довольно безобидной и безопасной, тогда как ельцинский преемник предложил соратникам сразу два своих любимых вида спорта, на выбор, и оба серьезные. Хочешь – выходи на татами, хочешь – становись на лыжи, но в сторонке не отсиживайся, действуй. Справедливо рассудив, что свернуть шею можно и при спарринге с дзюдоистом, и во время слалома, государственные мужи все-таки потянулись на заснеженные склоны. Ведь в горнолыжных костюмах они смотрелись привлекательнее, чем в кимоно. Вдобавок почти невозможно проследить, чем именно занимается человек, затерявшийся в горах, тогда как вышедшего на ковер видать отовсюду.
Кинулись покупать лыжи. Покатались, запыхались, порастягивали связки. Через годик-другой кто-то сообразительный смекнул, что для того, чтобы не отставать от спортивно-политического курса Владимира Владимировича, вовсе не обязательно самолично выписывать зигзаги между флажками. Куда разумнее и безопаснее участвовать в развитии горнолыжного спорта, не вылезая из губернаторского кресла.
– Чем, скажи на милость, российские горы хуже французских или швейцарских? – спросила Морталюк.
– Российские горы ничем не хуже всех прочих, – произнес Бондарь.
– Верно, – кивнула Морталюк. – Они во многом даже лучше. Главное преимущество – дешевизна здешних курортов. Альпы обходятся среднестатистическому туристу в три раза дороже, чем Кавказ.
Официанты, окружившие их стол, избавили Бондаря от необходимости придумывать какую-нибудь многозначительную реплику. Состоялся ритуал водружения в центр стола полутораметрового серебряного блюда, окутанного клубами пара.
– Отменные крабы, – сказал Бондарь с видом знатока.
– Это крабоиды, – поправила его Морталюк.
– Впервые слышу о таких.
– Они отличаются от обычных крабов тем, что имеют не пять, а только четыре пары лап, включая клешни.
– Потрясающе! – воскликнул Бондарь.
– Ты об аромате? – покровительственно улыбнулась Морталюк.
– О лапах. Надо же, всю жизнь лопаю этих крабов, а лапы пересчитывать не додумался. Серьезное упущение с моей стороны. – Бондарь удрученно покачал головой. – Вот так бы и умер невеждой, не умеющим отличать крабов от крабоидов.
С этими словами он принялся крушить панцирь камчатского гиганта специальными щипцами, поднесенными официантами. Они выполнили аналогичную работу за хозяйку стола, а потом удалились, оставив возле каждого из едоков по соуснику с топленым маслом и подрумяненные тосты.
В бокалах пенилось розовое шампанское. Морталюк предложила выпить за знакомство, после чего оба надолго умолкли, сосредоточившись на процессе поглощения пищи. Мясо крабоидов было нежнейшим из всего, что Бондарь когда-либо пробовал, особенно в сочетании с тостами и слегка жженным топленым маслом. Ледяное шампанское с легким привкусом земляники приятно холодило небо. Насытиться всем этим великолепием не получалось. Сколько Бондарь ни ел, а аппетит его не уменьшался.
– Хорошо живут буржуи? – иронично осведомилась Морталюк, вытирая шелковой салфеткой масло с подбородка и откидываясь на спинку кресла.
– Не уверен, – произнес закуривший Бондарь. – Мне, например, не требуется целый штат охранников, а по ночам я не изнываю от тревоги, что забуду секретные коды доступа к банковским счетам. Я просто живу и стараюсь наслаждаться жизнью. Например, сегодня впервые попробовал крабоидов и получил ранее неведомое мне удовольствие. А вы, наверное, воспринимаете это как привычную рутину. – По мере того как Бондарь рассуждал вслух, дым медленно струился из его рта и ноздрей. – Кто из нас находится в более выгодном положении?
– У богатых тоже имеются свои преимущества, – заявила Морталюк, вставляя в хрустальный мундштук длинную тонкую сигарету. – Одно из них – возможность постоянно доминировать над окружающими. Знакомо тебе это чувство?
– Нет, – признался Бондарь. – Превосходить кого-либо в том, что умеешь лучше, это нормально, это даже приятно, но доминировать… На кой черт мне доминировать над кем-то?
– А ты не понимаешь?
– Не понимаю.
– Это так просто. – На губах Морталюк зазмеилась издевательская улыбка. – Либо помыкают тобой, либо помыкаешь ты, третьего не дано. Чтобы ты как следует прочувствовал это, подойди и дай мне прикурить, дружок. – Морталюк призывно повела мундштук