лечий и мускулистый, он выглядел на все сто, но дело портили ноги, слишком короткие, с заметной кривизной. Из оружия он предпочитал велосипедную цепь, нож или молоток, это в ближнем бою. Кроме того, Лом неплохо стрелял. Совершив множество подвигов, фартовый Ломков ухитрился на родине не получить ни единой судимости, и теперь жил в Праге по своему чистому, как слеза младенца, паспорту и не от кого не прятался.
Ни Ломков, ни Шкиль никогда бы не поднялись выше уличных сутенеров, собирающих дань с русских проституток, но Тарасенко предложил им высокооплачиваемую работу своих телохранителей. Теперь парни отрабатывали авансы.
Весь вчерашний день Тарасенко и его люди ломали голову над проблемой: как избавиться от трупа телохранителя Гены, который лежал поперек разгромленной комнаты и уже начал источать сладковатую трупную вонь, на которую слетались злые осенние мухи. Но, сколько ни спорили, ничего оригинального так и не придумали, стали действовать по уже старой наработанной, можно сказать, классической схеме. Шкиль и Ломков разделись до трусов, закрывшись в ванной комнате, расфасовали тело Геннадия в большие герметичные пакеты из плотного целлофана.
Когда люди Тарасенко закончили эту трудоемкую грязную процедуру, хозяин заглянул в ванную, с пола до потолка залитую кровью, и ужаснулся увиденному: «Боже, я больше не смогу здесь мыться со своими девочками. Да я зайти сюда не смогу. Вы все испоганили, черти. Аккуратней надо было. Блин, мать вашу, сейчас блевону». Темной дождливой ночью труп, уложенный в два тяжелых чемодана и большую спортивную сумку, вытащили из подъезда и загрузили в машину. На лодочной станции в пригороде Праги мясников уже ждала моторная лодка и седой небритый мужик в матросском бушлате, тельняшке и капитанской фуражке с треснувшим козырьком.
Своим добрым открытым лицом и благородной сединой мужик напоминал романтический персонаж из знаменитой песни Аллы Пугачевой «Паромщик».
«Ну, в добрый путь, сынки. С богом», – сказал паромщик, перекрестился щепотью и, взяв весло, оттолкнулся от причала. Тарасенко остался на берегу и в бинокль наблюдал, как моторная лодка, ковыряя носом воду, тяжело, на медленном ходу идет против течения. Слабый мотор тарахтел, захлебывался и выпускал клубы вонючего серого дыма. На середине реки Ломков, Шкиль и романтический седой паромщик спустили чемоданы и сумку за борт, предварительно прикрутив к их ручкам какие-то железные чушки.
Продрогший, подавленный последними событиями, Тарасенко вернулся в квартиру и не смог подавить внутреннюю дрожь пока не напился. Ладно, весь этот кровавый кошмар уже позади, а сегодня он получит компенсацию за пережитые страхи, побои и унижения. За все.
Пивная уже опустела, только за угловым столиком мирно спал какой-то местный пьянчужка. Он широко расставил ноги под столом, повесил голову над грудью, из раскрытого рта капала слюна. И еще у стойки три чеха с мрачным ожесточением накачивались пивом, словно, собираясь перепить друг друга или установить рекорды в личном зачете, выпив не меньше ведра светлого «Козеля». К столику подошел официант и напомнил посетителям, что заведение закрывается через полчаса.
Тарасенко посмотрел официанту в глаза, бросил на стол деньги, скомканные в шарик.
– Принеси еще «Праздроя», только в чистых кружках, и три рюмки водки, – сказал он. – И еще вот что… Выкини отсюда вон того алкаша, который спит в углу. Смотреть на него тошно.
– Хорошо, пан. Но мы закрываемся…
– Сегодня вы закроетесь не раньше, чем я отсюда уйду, – отрезал Тарасенко.
– Да, но хозяин, – робко начал официант. – Мой хозяин сказал…
– Брось, мне это дерьмо слушать не хочется. Пошел твой хозяин знаешь куда? Так ему и передай.
Тарасенко чуть не завелся, он хотел швырнуть в лицо официанта пустую кружку или горящий окурок, но вовремя осадил себя. К чему привлекать к себе внимание, затевать скандал и мордобой с халдеем и его хозяином? Сменив тон, дружелюбно подмигнул официанту.
– Мы скоро уходим, дружище. Очень скоро. Потерпи нас еще немного. Ладно?
Официант подошел к спящему пьянице, растолкал его и, поддерживая под руку, вывел на улицу. Пьяница прокричал какие-то ругательства и исчез за серой пеленой дождя. Вернулся официант, поставил на столик порции пива и водки, но больше не рискнул заикаться о том, что заведение закрывается. Тарасенко усмехнулся. За те годы, что он прожил в Чехии, сумел составить очень четкое представление об этой стране и ее гражданах. Кажется, смог бы написать на эту тему научный трактат.
По наблюдениям Тарасенко, чехи производят впечатление мужественных людей только лишь потому, что никогда, ни при каких обстоятельствах публично не признаются в собственных страхах. На самом деле они панически, до колек, до судорог бояться двух вещей: русских танков и повышения цен на пиво.
Эти страхи нельзя изжить, их нельзя вытравить. Эти страхи сидят в голове, в печенках, бродят в крови. Как дурная неизлечимая болезнь, передаются младенцам с молоком их матерей. В последние годы к этим фобиям прибавился еще и страх перед русской мафией. Когда в каждом забубенном бухгалтере в нарукавниках, приехавшим из России лечить расстроенные нервы и язвенную болезнь, пить минеральную воду в Карловы Вары, чехам мерещится кровожадный убийца, садист, растратчик, сексуальный маньяк, извращенец и фальшивомонетчик в одном лице.
Тарасенко допил пиво, поднялся из-за стола. Шкиль и Ломков тоже встали, вместе вышли на улицу. Она вернулись к машине, вытащили из багажника пистолет, нож и молоток, спрятали оружие под плащами.
Вернувшись в пансион, Колчин глянул на настенные часы, висящие над головой пана Вацлава: без четверти полночь. Когда заскрипела входная дверь, дремавший на стуле хозяин разлепил веки, посмотрел на постояльца тусклыми безжизненными глазами замороженной рыбы, зевнул. Колчин остановился возле стойки, пожелал пану Вацлаву доброго вечера и попросил ключ от душевой комнаты.
Весь день Колчин провел в изнурительных поисках Милы Фабуш. Колчин перетряхнул полгорода, посетил все места, где могла остановиться женщина, побывал в нескольких ресторанах, показал фотографии Фабуш официантам и метрдотелям. Безрезультатно. Милу никто не мог вспомнить, хотя таких девочек мужчины, как правило, запоминают надолго. Завтра предстояло перетряхнуть вторую половину Праги.
Эта рутинная черновая работа навевала мертвенную тоску и сон. Колчин мечтал сбросить с себя несвежую рубашку, облачиться в халат и шлепанцы. Он молился об одном: только бы в душе не отключили горячую воду. – Как дела, господин Баянов? – пан Вацлав протянул постояльцу ключ от душевой. – Как успехи на любовном фронте?
– Пока похвастаться нечем, – честно ответил Колчин. – А как здоровье супруги?
– Кашляет взахлеб. Но температура спала.
Показалось, что пан Вацлав хотел сказать еще что-то. Нечто важное, срочное, слова уже вертелись на языке, готовые выскочить, но в последний момент хозяин почему-то передумал и промолчал. Колчин уловил эту перемену настроения, остановился у стойки, повертел на пальце ключ.
– Ко мне никто не приходил? – спросил он, внимательно глядя на хозяина.
– Нет, никто не приходил, – пан Вацлав отвел взгляд.
После ухода Тарасенко пана Вацлава заело беспокойство. Посетитель показался ему человеком недобрым, подозрительным. Пан Вацлав и так и этак обдумывал ситуацию, даже придвинул ближе телефонный аппарат и несколько раз повторил про себя трехзначный номер городской полиции: сто пятьдесят восемь. Но быстро остыл, решив, что звонить в полицию – вздорная затея. Что он скажет? Ну, приходил какой-то тип, ну, спрашивал о постояльце. Что дальше? Да его на смех поднимут.
Позже хозяину вспомнился злобный взгляд Тарасенко, насупленные, сведенные брови, но глубже всего в память запали тяжелые налитые кулаки гостя с выпирающими костяшками. Нет, с таким человеком лучше не связываться, как говориться, уйти с дороги. Пан Вацлав человек маленький, он сдает номера приезжим людям, всего-то, его дело – сторона. Тот тип просил не сообщать Баянову о своем визите, хотел сюрприз сделать. Путь так и будет.
– И никто меня не спрашивал? – иначе сформулировал вопрос Колчин. – Ни мужчина, ни женщина?
– Никто, – твердо ответил хозяин, стрельнув взглядом по сторонам. – Если бы спрашивали, я запомнил.
Колчин кивнул и стал подниматься по лестнице, размышляя над тем, по какой причине пан Вацлав бессовестно врет. Полутемный пустой коридор на третьем этаже показался Колчину по особенному мрачным, рассохшиеся половицы скрипели под ногами предательски громко. В правой руке Колчин зажал рукоятку пистолета, левой рукой вставил ключ в замочную скважину, повернул его на два оборота. Прижавшись плечом к косяку, толкнул дверь, не переступая порога, выставил руку, нащупал выключатель.
Под потолком вспыхнула яркая лампочка в колпаке из прессованного стекла. Колчин, готовый выстрелить на звук, на любой шорох, сделал шаг вперед: в номере никого. Колчин открыл душевую комнату, зажег свет. И здесь пусто. Он снова вышел в коридор, постоял пару минут, обдумывая ситуацию.
Пансион пани Новатны хорош хотя бы тем, что с одного взгляда можно определить, сколько людей в настоящий момент находится в номерах и какие комнаты пустуют. Дело в том, что постояльцы, если они хотят, чтобы их ботинки или туфли к утру блестели свежим гуталином и сияли чистотой, должны вечером выставлять обувь в коридор, у порогов своих номеров. В пять утра появляется цыганского вида глухонемой парнишка, прикрепляет к обуви ярлычки с номерами, ставит туфли и ботинки на тележку и отправляется вниз, в свою каморку под лестницей. Ровно в семь утра начищенная обувь возвращается на прежнее место.
Сейчас, если судить по ботинкам, стоящим у дверей, в этом крыле пансиона проживают три постояльца, включая самого Колчина.
Соседний номер пустует. Колчин вернулся в свои апартаменты, собрал в сумку вещи, включил телевизор, прибавил звук. Выйдя в коридор, запер дверь, вытащил из сумки и поставил у двери пару нечищеных ботинок, пустую бутылку из-под водки и пол-литровую банку с надписью «Кока-кола». Затем вынул из кармашка сумки тюбик без этикетки. Он поднял банку, выдавил из тюбика какую-то густую субстанцию, что-то вроде зубной пасты. Смазал этой субстанцией днище банки, затем поставил банку на пол, в сантиметре от двери, на несколько секунд плотно прижал жестянку к полу. Придвинул чуть ближе к банке водочную бутылку.