– Чего мы ждем?
Та отодвинула от себя пустую тарелку и встала из-за стола.
– Дальнейших указаний, – ответила она. – Там решают, должны ли вы остаться.
– Остаться? – повторила Лиз непонимающе.
– Это вопрос свидетельских показаний. Фидлера, возможно, будут судить. Как я вам уже сказала, Лимас и Фидлер подозреваются в преступном сговоре.
– Но в сговоре против кого? Как Лимас мог участвовать в заговоре, находясь в Англии? Как он вообще оказался здесь? Он даже не член партии.
Женщина помотала головой.
– Это секретная информация, – сказала она. – Такие вопросы касаются только президиума. Вероятно, еврей вовлек его в сговор.
– Но ведь вам-то наверняка все известно, – упорствовала Лиз, подпуская в голос льстивые нотки. – Вы же комиссар целой тюрьмы. Вы точно все знаете.
– Может быть, – ответила женщина небрежно. – Но только это все равно секретные сведения.
Зазвонил телефон. Женщина сняла трубку и стала слушать. Потом бросила быстрый взгляд на Лиз.
– Да, товарищ. Будет немедленно сделано, – сказала она и отсоединилась.
– Вы остаетесь, – коротко сообщила она Лиз. – Президиум будет рассматривать дело Фидлера. А вам придется на это время задержаться у нас. Таково распоряжение товарища Мундта.
– Кто такой Мундт?
Женщина хитро ушла от ответа.
– Это распоряжение президиума, – повторила она.
– Но я не хочу здесь оставаться! – воскликнула Лиз. – Я хочу…
– Партия знает о нас больше, чем мы сами, – перебила ее женщина. – Вы обязаны остаться. Таков приказ партии.
– Кто такой Мундт? – снова спросила Лиз, но опять не получила ответа.
Затем она медленно последовала за тюремщицей по бесконечным коридорам, перегороженным решетками, возле которых дежурили охранники, мимо металлических дверей, откуда не доносилось ни звука, а потом вниз по столь же бесконечным лестницам, через мрачные залы, находившиеся глубоко под землей, пока, как ей показалось, они не очутились у самых врат преисподней, где ей никто уже не скажет, умер Лимас или еще жив.
Она понятия не имела о времени, когда в коридоре рядом с ее камерой послышались чьи-то шаги. Могло быть пять часов вечера, или уже наступила полночь. Лиз не спала, а лишь всматривалась в окружавшую ее непроницаемую тьму, отчаянно желая услышать хоть какой-то звук. Она и представить себе прежде не могла, что тишина может быть такой ужасающей. Однажды она закричала, но в ответ не донеслось даже эха. Ничего. Только беглое воспоминание о собственном голосе. Ей представилось, как звук натыкается на плотную темноту, как кулак на каменную стену. Она ощупала себя руками, сидя на койке, и ей показалось, что от окружающей ее черноты руки ее отяжелели, словно им проходилось преодолевать сопротивление воды. Она знала, что камера очень маленькая, что в ней только койка, на которой она сейчас сидит, раковина для мытья рук, но без крана, и грубо сколоченный стол – все это она успела заметить, когда вошла. Затем внезапно погас свет, и Лиз поспешно рванулась в сторону кровати, ударившись об ее край, и потом все время лежала на ней, дрожа от страха. Вдруг послышались шаги, и дверь камеры резко распахнулась.
Она узнала его сразу, хотя могла различить лишь силуэт в скудном голубоватом свете, проникавшем из коридора. Атлетическая фигура, голова с очень короткой стрижкой, светлые волосы, четкий абрис подбородка, лишь чуть подсвеченный сзади.
– Я – Мундт, – сказал он. – Идите со мной, немедленно.
Его голос звучал высокомерно, но одновременно и приглушенно, словно он не хотел быть никем больше услышанным.
Лиз почувствовала, как ее охватил еще более сильный страх. Она вспомнила слова тюремщицы: «Товарищ Мундт знает, как найти на евреев управу». Встав рядом с койкой, она смотрела на него, не зная, что делать.
– Быстрее же, дурочка! – Мундт шагнул к ней и ухватил за запястье. – Поторопись.
Она позволила буквально вытащить себя в коридор. В полнейшем недоумении наблюдала она за тем, как Мундт снова запирает дверь ее камеры. Грубо взяв Лиз за руку, он быстро увлек ее за собой вдоль первого коридора, перейдя почти на бег. До нее донеслось отдаленное урчание кондиционеров воздуха; по временам слышались шаги в других коридорах, ответвлявшихся от главного. Она заметила, как Мундт замедлял движение или даже останавливался, когда они подходили к углу следующего прохода, первым выглядывал, убеждался, что там никого нет, а потом делал ей знак следовать за собой. Казалось, он был уверен, что она непременно подчинится, словно ей уже понятен смысл происходящего. К ней он относился почти как к своей сообщнице.
Потом он внезапно остановился и вставил ключ в скважину замка грязной стальной двери. Ей оставалось только ждать, с трудом подавляя волну паники. Мощным толчком он открыл дверь наружу, и сладковатый холодный воздух зимнего вечера хлестнул ее по лицу. Он опять сделал ей знак, все так же требовавший быстро следовать за ним, и она, преодолев две ступени, спустилась на посыпанную гравием дорожку, которая вела через нечто, напоминавшее огород.
Дорожка привела их к красивым старинным готическим воротам, за которыми протянулось шоссе. Рядом с воротами была припаркована машина. Около машины стоял Алек Лимас.
– Оставайся на месте, – осадил ее Мундт, когда она рванулась вперед. – Жди здесь.
Затем он вышел за ворота, и она, казалось, целую вечность наблюдала, как двое мужчин, встав друг против друга, о чем-то тихо переговаривались. Сердце у Лиз бешено колотилось, все тело содрогалось от холода и страха. Наконец Мундт вернулся.
– Иди со мной, – произнес он бесстрастно и повел ее туда, где ждал Лимас. Двое мужчин еще раз посмотрели в глаза друг другу.
– Прощайте, – сказал Мундт по-прежнему без всякого выражения. – Вы совершаете большую глупость, Лимас, – добавил он. – Она такой же мусор, как и Фидлер. – Не сказав больше ни слова, он повернулся и широкими шагами пошел прочь, пока не скрылся в темноте.
Лиз протянула руку и прикоснулась к Лимасу, но он, не глядя на нее, убрал ее руку, открыл дверь машины и кивком показал, что она должна сесть. Но Лиз решилась не сразу.
– Алек, – прошептала она. – Что ты сделал, Алек? Почему он отпустил тебя?
– Замолчи! – прошипел Лимас. – Не смей даже задумываться об этом, слышишь? Садись в машину.
– Что он имел в виду, когда говорил о Фидлере? Почему он разрешил нам уехать, Алек?
– Он разрешил нам уехать, потому что мы закончили свою работу. Полезай в машину, живо!
Подчиняясь давлению его необычайной силы воли, она села в автомобиль и захлопнула дверь. Лимас занял место рядом с ней.
– На какую сделку с ним пришлось тебе пойти? – упорствовала она, и в ее тоне слышались одновременно страх и подозрительность. – Они же говорили, что ты устроил заговор против него вместе с Фидлером. Так почему же он отпустил тебя?
Лимас запустил двигатель и быстро повел машину по узкой дороге. По обе стороны тянулись голые поля, в отдалении сквозь сгустившийся сумрак проглядывала монотонная череда похожих друг на друга холмов. Лимас посмотрел на часы.
– До Берлина пять часов пути, – сказал он. – Нам надо попасть в Кепеник[20] без четверти час. Должны успеть без проблем.
Какое-то время Лиз молчала, она смотрела на пустынную дорогу сквозь лобовое стекло, запутавшись в лабиринте своих полуоформившихся мыслей. Взошла полная луна, и стал виден морозный туман, сплошным саваном покрывший поля. Они выехали на автобан.
– Все потому, что тебя мучила совесть из-за меня, так, Алек? – спросила она наконец. – Поэтому ты договорился с Мундтом, чтобы меня отпустили?
Лимас ничего не ответил.
– Вы же с Мундтом враги, верно?
Он снова промолчал. Теперь машина шла на очень высокой скорости – стрелка спидометра перевалила за отметку ста двадцати километров в час, хотя покрытие автобана было неровным и попадались рытвины. Она заметила, что он включил дальний свет и не давал себе труда переключаться на ближний, когда по встречной полосе им попадался другой автомобиль. Машину он вел предельно внимательно, нагнувшись вперед так, что локти почти легли на рулевое колесо.
– Что будет с Фидлером? – неожиданно спросила Лиз, и на этот раз Лимас ответил:
– Его расстреляют.
– Тогда почему они не расстреляли тебя? – продолжала расспросы Лиз, стараясь больше не делать пауз. – Ты вместе с Фидлером вступил в сговор против Мундта, так было заявлено. Ты убил охранника. Почему же Мундт позволил тебе бежать?
– Хорошо! – внезапно почти выкрикнул Лимас. – Я тебе скажу. Я скажу тебе то, чего ты никогда и ни за что не должна была узнать. О чем тебе надо сразу забыть. Как и мне самому. Слушай! Мундт – человек Лондона. Их агент. Его завербовали, когда он работал в Англии. И мы с тобой становимся очевидцами финала самой постыдной, самой грязной операции, призванной спасти шкуру Мундта. Уберечь его от умного маленького еврея, который работал вместе с ним и начал подозревать правду. Они заставили нас послать его на верную смерть, понимаешь. Они почти принудили нас убить этого еврея собственными руками. Вот. Теперь ты все знаешь. Полегчало? Да поможет Бог нам обоим!
25Стена
– Если это так, Алек, – спросила она после очень долгого молчания, – то какая роль была отведена мне? – Она говорила до странности спокойно, почти равнодушно.
– Я могу только строить предположения, Лиз, исходя из того, что известно мне самому, и из сказанного Мундтом на прощание. Фидлер начал подозревать Мундта, подозревал с самого его возвращения из Англии. Он считал, что Мундт ведет двойную игру. Фидлер, разумеется, питал к нему личную неприязнь – у него были для этого все основания, – но это не значит, что он был не прав. Мундт стал агентом Лондона. Причем Фидлер обладал слишком большим влиянием, чтобы Мундт мог устранить его сам, и тогда в Лондоне решили сделать это за него. Я так и вижу их за планированием этой операции – они дьявольски академичны в своих подходах. Представляю, как они сидели вокруг камина в одном из этих своих мерзких закрытых клубов. Они знали, что просто убить Фидлера мало – он мог поделиться своими соображениями с друзьями, оставить письменные показания. Поэтому уничтожить следовало в корне все основания для подозрений. Публичную реабилитацию – вот что они организовали для Мундта.