Он сел на кровати, спустив ноги на пол. Филиппа опустилась, на корточки и чуть подняла свечу, чтобы видеть его лицо. Он взял у нее подсвечник и поставил его на пол между своей кроватью и постелью Робби.
Слабый свет осветил лишь скомканные простыни и подушку, на которой остался только след от головы мальчика. Постель была пуста.
– Робби!
Филиппа положила ладонь на его обнаженную руку.
– Ш-ш. Он в моей комнате и спокойно спит. Разве это не замечательно? – Она улыбнулась. – Ты его разбудил.
Это было больше чем замечательно. Ради этого стоило пережить тысячу кошмаров.
– Он… пришел в себя?
Своей широкой ладонью он накрыл ее руку и сжал, делясь своим ликованием, пожалуй, с единственным человеком в мире, который мог не только понять это ликование, но и разделить его. Не проронив ни слова, она ответила несмелым пожатием. Так они сидели, на какой-то миг забыв обо всех своих разногласиях.
Наконец Филиппа заговорила:
– Твой сон… он, вероятно, был ужасен. Ты никак не мог проснуться.
Джеймс посмотрел ей в глаза.
– Боюсь, это был не сон. Скорее воспоминания.
Она высвободила руку, но мгновение спустя их пальцы снова сплелись.
– Агата рассказала мне, что ты много месяцев провел в плену.
– Это так.
Она продолжала серьезно и сочувственно смотреть на него.
– Тем не менее ты поправился.
– Но крайней мере внешне.
Возможно, дело было в полумраке, царившем в комнате, и его одиночестве, возможно, в ее глазах, в которых не было ни тени осуждения, но неожиданно для самого себя он признался ей в том, в чем боялся признаться даже себе.
– Не думаю, что я окончательно пришел в себя.
– Объясни!
– Я помню, каким я был, но теперь я совсем не тот. Я боюсь сойти с ума.
Она рассмеялась.
Он отшатнулся, обиженный.
– Я абсолютно серьезен, Филиппа!
Она закрыла ему рот ладонью и погрозила пальцем.
Пытаясь справиться со своим смехом, Филиппа порывисто вздохнула.
Джеймс стиснул челюсти. Право, она вызывает такое же раздражение, как и Агги! Он рассказал ей о своих страхах, а что же услышал в ответ? Хохот!
Она вытерла глаза.
– Прости, Джеймс. Просто я ожидала, что ты скажешь: «Я болен», или «Моя душа истекает кровью», или что-то в этом роде. – Она сдавленно хихикнула. – Но сумасшествие? Об этом тебе следует волноваться меньше всего.
– Почему ты так думаешь?
– Во-первых, потому, что ты самый здравомыслящий человек из всех, кого я когда-либо встречала. А во-вторых, люди, которые действительно теряют рассудок, как правило, считают, что они в здравом уме.
– Но эти кошмары, это мрачное настроение? Что это, если не начало безумия?
Она покачала головой.
– Думаю, ты очень опечален потерей друзей. Ты не позволил себе их оплакать, но не можешь простить себя.
– Как я могу простить себя, если предал своих друзей? Я убил их всех!
– Нет, не ты. Их убили французские шпионы. Те самые, которые похитили тебя и в течение нескольких месяцев держали в плену. – Она отвела взгляд. – Я спрашивала Агату. Ты не предавал своих товарищей. У тебя могли похитить информацию, вырвать ее угрозами или пытками, но вины твоей в этом было бы не больше, чем вины Робби в его сиротстве.
Она подвинулась ближе и взглянула ему в глаза. Потом взяла его лицо в ладони, так что он вынужден был смотреть на нее.
– Оплакивай своих товарищей. Свою неудавшуюся любовь. Но избавься от чувства вины. Не живи прошлым. Многим людям и прежде всего тебе самому необходимо смотреть в будущее.
Джеймс покачал головой:
– Таких людей нет, я сделал все для того, чтобы освободиться от любых привязанностей.
– Освободиться от привязанностей? И ты серьезно считаешь себя абсолютно одиноким и удручающе свободным? А как же твоя сестра? Как «лжецы»? А как Робби, Стаббс и даже Денни? Ты ходячий комок привязанностей! Мы все таковы! – Она покачала головой, словно удивляясь его непонятливости. – А обязательства? У тебя же куча обязательств. У тебя есть Эпплби. И семья. И Господь, и страна, и…
– Хватит! – Джеймс зажал ладонями уши.
Как он мог общаться с этими людьми, рискуя причинить кому-либо боль? Как мог жить, не думая об их душах и предавая их своим легкомыслием? Это было непосильное бремя.
– Джеймс, не забывай…
– О чем ты?
Голос Джеймса проскрипел, как заржавевшая дверная петля.
Филиппа говорила нежно и спокойно. Джеймс отнял ладони от ушей и ловил каждое слово.
– Привязанности – не бремя. Любая привязанность, как правило, взаимна. Кто-то зависит от тебя, но ведь и ты от кого-то зависишь. – Она рассмеялась. – Ты не мог бы остаться в одиночестве, даже если бы захотел. Ты поддерживаешь близких тебе людей, так же как они поддерживают тебя.
Надежда забрезжила в его душе. Неужели это так? Неужели эти путы были не ловушкой, а сетью? Неужели все они связаны именно таким образом? Значит, он не одинок?
Он вновь почувствовал прохладные ладони на своем лице, Филиппа легонько сжала его щеки, призывая посмотреть ей в глаза. Эти сияющие глаза, такие красивые, полные жизни.
– Ты поддержишь меня, Филиппа? Ты можешь стать одной из тех, кто по-настоящему поддерживает меня?
Она опустилась перед ним на колени и посмотрела ему в глаза.
– Я не знаю, Джеймс Каннингтон. Я рассчитывала задержаться в Лондоне ненадолго, лишь для того, чтобы найти способ помочь отцу. Не знаю, есть ли у меня будущее в «Клубе лжецов», какое решение примет лорд Этеридж.
Он взял ее руки в свои ладони. Глядя на ее изящные пальчики, он искренне изумлялся, как он мог быть таким слепым и так долго не замечать этих тонких рук, этой изящной шеи. Ее пальцы были прохладными, и, стараясь согреть их, он накрыл ее руки своими ладонями.
– Джеймс, что касается моего обмана…
– Филиппа, у тебя были другие мотивы, кроме преданности и желания выжить?
– Ну, были кое-какие.
– Какие?
– Чисто эгоистические, я говорю, о нашем свидании в кладовке.
Джеймс замялся.
– Потому что ты влюбилась в меня?
– Да.
Филиппа ждала. Джеймс ничего не сказал в ответ, но это не имело значения. Ее сердце принадлежало ему.
Он нежно поцеловал ее. Она ответила на его поцелуй. Ее губы слились с его губами. Казалось, Филиппа и Джеймс созданы друг для друга.
– Твои волосы.
Он с сожалением намотал на палец короткий локон. Она взяла его руку и поцеловала в ладонь.
– Они отрастут.
Он отстранился от нее и с изумлением покачал головой:
– Чего только я тебе не наговорил! Боже! Я же боксировал с тобой!
Она улыбнулась:
– Я тоже боксировала. И. если помнишь, не я лежала на ринге.
– Ты поверишь, если я скажу, что поддался?
Она усмехнулась:
– Может, вновь встретимся на ринге, чтобы я могла доказать тебе обратное?
Он засмеялся тем рокочущим смехом, который ей так нравился.
– А знаешь, я не возражаю.
Он встал и, подхватив Филиппу на руки, понес ее к кровати.
Джеймс бережно положил ее на постель, устроившись рядом. Потом перекатился, так что она оказалась под ним.
– Вот видишь, ты проиграла.
Изгибаясь под приятной тяжестью его тела, Филиппа обвила руками его шею.
– Я не согласна с этим решением. Я выиграла. Она привлекла его к себе и поцеловала.
Они медленно раздели друг друга, прерываясь лишь для поцелуев.
Это не было страстным и торопливым совокуплением. Это было нежное, медленное исследование. Филиппа ощущала себя вновь открытым континентом, где Джеймс пересекал холмы и долины.
В какой-то момент его язык описал круг вокруг ее пупка и нырнул внутрь.
– Никаких сокровищ сегодня, мой отважный путешественник.
Он хихикнул ей в живот.
– Теперь это мой излюбленный кусочек женской плоти. Подумать только, раньше меня волновали женские ножки.
– Если спустишься чуть ниже, найдешь парочку, – намекнула она.
– Не беспокойся, Флип. Я их найду.
Ее глаза загорелись, когда она услышала это имя, которое раньше произносилось по-дружески, потом гневно, а теперь с нежностью.
– Обновленная Филиппа, – прошептала она и уже громче произнесла: – Ты сделал меня другой, Джеймс. У меня такое чувство, словно я наконец проснулась.
Он приподнялся и посмотрел на нее, в мерцающем пламени свечи его глаза казались почти черными.
– Разве это плохо?
Она покачала головой.
– Я поняла, что недостаточно просто выжить. Столько интересного вокруг.
Джеймс не сводил с нее глаз.
– Сейчас не самое подходящее время для философствования. Можешь продолжить то, чем занимался.
– У меня есть идея получше. Флип, ты когда-нибудь ездила верхом?
– Мистер Каннингтон, вы приглашаете меня на верховую прогулку?
Рассмеявшись, Джеймс перекатился на спину и подхватил ее на руки.
– Оседлай меня, – прошептал он, – и скачи.
– Мой жеребец, – по-арабски прошептала Филиппа, закинула на него одну ногу и оседлала его чуть выше коленей.
– Ты промахнулась, – хрипло произнес он, охваченный желанием.
Филиппа обеими руками обхватила его член.
– Нет.
Он застонал и своими сильными бедрами попытался поднять ее выше. Она еще крепче сжала его естество. Напряженная плоть распухла в ее руках, увеличившись до невероятных размеров, и стала багрово-красной.
Неужели ее тело могло принять это?
Но желание пересилило страх. Ей снова захотелось испытать наслаждение. Как в ту незабываемую ночь.
Джеймс потянулся к ней, однако она лишь сильнее сжала его плоть. Он откинулся на подушки с блаженным стоном.
– Делай со мной что угодно, порочное создание. Я в твоей власти.
Филиппа на коленях двигалась вперед, пока большая ярко-красная головка не укрылась в ее завитках.
– Погладь меня, – прошептал Джеймс.
Филиппа обхватила основание его члена. Погладить? Где?
Он взял свой член рукой на мгновение, чтобы показать ей. О, там. О да. Его грубоватая твердость пронзила ее чувствительное место, и она задрожала от этого ощущения. Ее расщелина становилась все более скользкой с каждым движением, и каждое движение становилось все более восхитительным. Джеймс громко застонал.