— Хозяйка борделя поприветствовала гостей и удалилась в свои покои, — громко прокомментировал он ее уход со сцены. Борис не знал, как реагировать на такое циничное замечание, сделанное к тому же в присутствии ближайшего родственника. Родственник разразился громким смехом и добавил:
— Вечно она лезет туда, куда ее не просят!
В это время раздался звонок в прихожей. Лебедев пошел открывать и через пару минут привел с собой двух девушек. Обе брюнетки, не худые, пышущие здоровьем и то ли армянской, то ли еврейской красотой.
— Знакомьтесь: это Джульетта, а это…
— …Бэлла, — помогла хозяину сама девушка.
Соколов тут же увел Джульетту в угол и стал наседать на нее с вопросами относительно причин ее опоздания. Он весь вечер не отпускал ее от себя, и очень нервничал, когда Лебедев, явно не равнодушный к ней, приглашал ее танцевать. Владимир вообще всем свои видом показывал свое пренебрежительное отношение к Валерию, высказывал в его адрес довольно оскорбительные вещи, но тот только похохатывал и делал вид, что его это ничуть не задевает.
Борис не заметил, как Питер, бросавший на него весь вечер оценивающие взгляды, подошел и представился:
— Питер Реддауэй. Английский аспирант.
Борису было интересно поговорить с первым в своей жизни «песиголовцем», и хотя только начал изучать английский, предложил ему перейти на его родной язык. Но инициативу перехватил английский аспирант:
— Откуда приехал в Москву? Кто родители? Какие предметы изучает? Где будет работать по окончании института? Как относится к Кубинскому кризису? Что знает о Великобритании? Любит ли Галича?
Вопросы сыпались один за другим, и Борис не успевал на них отвечать. Он несколько раз попытался задать такие же вопросы собеседнику, но тот старался их не замечать и продолжал допрашивать по всем правилам искусства. То, что разговор носил характер допроса, Борис нисколько не сомневался.
Хорошо, что во время подошел Соколов и бесцеремонно прервал Реддауэя:
— Питер, оставь парня в покое! Мало тебе студентов Ленинского, так ты еще набрасываешься на иняз.
Реддауэй зло стрельнул бледно-голубыми глазами в сторону Соколова, но сделал над собой усилие, улыбнулся и отошел к своей девице. В течение всего вечера он не разговаривал ни с Борисом, ни с Владимиром и ушел по-английски, ни с кем не попрощавшись.
— А ты что потакаешь этому альбионцу? — возмущался Соколов. — На нем пробы ставить негде. Пригрели его тут Лебедевы, а его гнать надо из института и из страны.
— За что ты так на него? — поинтересовался Борис.
— А за то. Сдается, не зря он тут у нас вертится. Заслала его к нам СИС.
— СИС? Это что такое?
— Ну, Боб, ты даешь! Ты что, с луны свалился? А еще в инязе учишься. СИС — это Сикрет Интеллидженс Сервис, то бишь разведка.
— Что ты говоришь!
— Раз говорю, значит, знаю. Мой папахен мне много о них рассказывал.
И Соколов рассказал, что его отец — сотрудник МИД, специализирующийся по странам Скандинавии, что на летние каникулы он выезжал к нему в Стокгольм, Копенгаген и Осло.
— Так ты говоришь на шведском или датском?
— Немного на шведском. Сейчас изучаю в качестве второго языка. Клевый язык, я тебе скажу. А с Лебедевым ты тоже будь поосторожней. Нечистоплотная личность.
Борис хотел было спросить, почему же тогда он ходит к нему в гости, но постеснялся, отложив вопрос на потом. Соколов тем не менее понравился Борису, и, кажется, его симпатия была взаимной. Они обменялись координатами, и Владимир просил звонить.
Когда он на следующий день сидел на семинаре по истории КПСС, в аудиторию заглянула секретарша из деканата и спросила:
— Зайцев здесь?
— Здесь.
— На перерыве зайди к Олегу Николаевичу.
Олег Николаевич Николаев, известный в студенческих кругах под прозвищем Краб, был заместителем декана по учебной части и иностранным студентам. Прозвище он получил за то, что при ходьбе приволакивал правую ногу, раненную во время войны, и действительно был очень похож на ползущего краба. Впрочем, студенты его любили и прозвище употребляли беззлобно — больше по привычке. Почти всех преподавателей и сотрудников деканата было принято за глаза называть не по именам и фамилиям, а по кличкам.
— Ты что там натворил? — был первый вопрос, с которым Краб обратился к Борису?
— Я? Где? Когда?
— А где ты был вчера вечером?
— В гостях у одного знакомого москвича.
— Надо быть осмотрительней при выборе знакомых. Ну да ладно, я, надеюсь, ты ничего особенного не говорил в гостях?
— Да нет, Олег Николаевич, не говорил.
Краб испытующим взглядом окинул Бориса и подобрел:
— Вот держи номер телефона и позвони по нему сейчас же. — Николаев протянул листок бумажки.
Борис подошел к столу и набрал номер.
— Алло, вас слушают, — взяли трубку на том конце.
— Здравствуйте, моя фамилия Зайцев. Студент второго курса иняза. Мне сказали, чтобы я позвонил…
— Да, да, все правильно. Товарищ Зайцев, вы не могли бы зайти в приемную Комитета на Кузнецком мосту. Мне хотелось бы поговорить с вами по одному интересующему меня вопросу.
— Могу. Когда и во сколько?
— Ну, например, завтра часиков в десять. Ведь после обеда у вас занятия?
— Да. Хорошо. А с кем…
— Меня зовут Анатолий Васильевич. Я вас встречу в приемной.
Анатолий Васильевич положил трубку, и Борис не успел спросить, что за Комитет он имел в виду и где на Кузнецком мосту находится его приемная.
— Ну что, договорились? — спросил Краб.
— Да, только я не совсем понял, куда и зачем я пойду.
— Ну зачем, тебе объяснят, а вот куда… Ты что, никогда не видел бюро пропусков и приемную КГБ?
— Кэ-Гэ-Бэ-э-э?
— А ты что думал? Комитет по решению сексуальных проблем? — Краб был доволен своей шуткой, заимствованной, кажется, у Ильфа и Петрова, и расхохотался. — В том-то и дело, милый, что тобой интересуется КГБ!
Об этой таинственной организации он слышал пару раз и краем уха и понял, что она занимается всякими врагами народа и ловит иностранных шпионов. При чем тут студент Зайцев?
— Завтра мне доложишь, зачем тебя вызывали и как пройдет беседа. Понял?
— Понял.
Приемная КГБ была битком набита народом. Некоторые сидели на стульях с торжественными и бледными от ожидания лицами, на которых читалась плохо скрытая тревога. Другие стояли, нервно переступая с ноги на ногу. В кабину с внутренним телефоном стояла очередь. Металлический голос в динамике то и дело вызывал кого-нибудь по имени и отчеству и приглашал зайти в кабину номер такой-то. Человек опрометью бросался в деревянный бокс и через минуты две вполне успокоенный выходил оттуда, показывая всем заложенный в паспорт пропуск.
— Борис Андреевич, пройдите в приемную, — произнес голос в динамике. Он не сразу сообразил, что обращение адресовано к нему, и стал глазами искать вход в приемную. Услужливый старшина, стоявший на проходе, спросил:
— Вы Борис Андреевич? Давайте ваш паспорт.
— А я не взял паспорт с собой. У меня студенческий билет.
— Давайте тогда студенческий. Так. Проходите.
Анатолий Васильевич, среднего возраста мужчина с невыразительным, как у манекена, лицом встретил его в большой зале, отделанной деревом, и пригласил за большой стол, накрытый зеленым сукном. То ли он торопился куда-то, то ли так было принято, но он без всяких предисловий приступил к делу:
— Давно вы знаете Питера Реддауэя?
— Нет. Я познакомился с ним позавчера в гостях у моего знакомого.
— А где вы познакомились с Лебедевым Валерием Иннокентьевичем?
— С Иннокентьевичем… Валерием? У себя в общежитии.
— И какое впечатление он на вас произвел?
— Никакого. Я с ним знаком совсем недавно и видел всего два раза в жизни. По-моему, он помешан только на западной музыке.
— Это вы точно подметили. Как вел себя Реддауэй?
— Держался он вполне скромно, если не считать наглых вопросов, с которыми приставал ко мне.
— О чем он вас спрашивал?
Борис подробно рассказал о содержании беседы с англичанином.
— Понятно. Он не предлагал вам продолжить знакомство?
— Нет. Может быть, он не успел, потому что нас прервали.
Анатолий Васильевич задал еще несколько вопросов о том, как прошла вечеринка и кто как себя вел на ней, а потом так же неожиданно, как начал, закончил:
— Хорошо. Спасибо. Вы свободны.
— А что же дальше? — пролепетал Борис.
— Дальше? А ничего. Занимайтесь своими делами. Учитесь.
— И все?
— Все. До свидания.
Несколько разочарованный и обескураженный Борис вышел на улицу и пошел пешком в общежитие. Стоило ли из-за такой мелочи искать его в Москве, отлавливать в институте, говорить по телефону, приглашать в бюро пропусков, чтобы отпустить через пять минут малосодержательной беседы! А еще все вокруг в один голос утверждали, что КГБ — чрезвычайно солидная организация и пустяками не занимается. Но когда он обо всем доложил Крабу, тот, судя по реакции, был доволен результатами его похода на Кузнецкий мост, потому что облегченно вздохнул и благосклонным мановением руки отпустил его на занятия.
Девятнадцатилетний возраст — это самый подходящий период в жизни молодого человека, для того чтобы наделать кучу неисправимых ошибок. Они поджидают не только в темных закоулках легкомыслия и в подворотнях пагубных склонностей, но и на людных и хорошо освещенных проспектах благонравия и самоограничения.
Борис не участвовал в дружеских попойках, не просиживал ночи за преферансом, избегал случайных знакомых, не «крутил» напропалую с девчонками, не одалживал денег, стараясь во что бы то ни стало уложиться в отведенную на месяц сумму. Нет, он не был сухарем и типичным книжным червяком, ничто человеческое не было ему чуждо. Он просто-напросто решил не отвлекаться от учебы настолько, чтобы в ней могли возникнуть необратимые процессы отставания, поэтому он упорно грыз гранит науки и шел к своей цели, казалось, уверенно обходя расставляемые на каждом шагу ловушк