Волков настаивал на выполнении еще нескольких условий. Британцы ни под каким видом не должны упоминать его имя в радиограммах, поскольку сотрудники советской разведки взломали британские шифры и могут читать все, что передается по официальным каналам; кроме того, у русских есть шпион в британском посольстве, так что все бумаги, относящиеся к его предложению, следует писать от руки и тщательно охранять. Все дальнейшие контакты предлагалось вести через Чантри Пейджа, который мог выходить на связь с Волковым по обычным консульским делам, не вызывая подозрений у советских коллег. Если он не получит вестей от Пейджа в течение двадцати одного дня, это будет означать, что сделка не состоялась и Волков может предложить свою информацию другим заинтересованным лицам. Волнение Волкова вполне объяснимо. Будучи ветераном НКВД, он отлично знал, что именно сделает московский Центр и как быстро это произойдет, как только просочится малейший намек на его измену.
У нового британского посла в Турции сэра Мориса Петерсона была аллергия на шпионов. Его предшественник Нэтчбулл-Хьюджессен погорел из-за шпиона Цицерона. Петерсон не желал иметь с такими людьми ничего общего, поэтому, услышав о предложении Волкова, он тотчас же перекинул всю эту историю на МИ-6: «Никому не удастся превратить мое посольство в шпионское гнездо… займитесь этим через Лондон». Даже руководитель резидентуры МИ-6 в Стамбуле Сирил Макрей оставался в неведении. Джон Рид от руки составил отчет и отправил его дипломатической почтой. Десять дней спустя отчет лег на стол сэра Стюарта Мензиса. Ш немедленно призвал главу советского отдела контрразведки, Кима Филби, и вручил доклад ему. Вот еще одна потенциальная разведывательная операция, кладезь информации, который — подобно бегству Фермеренов за два года до того — может полностью изменить расстановку сил.
Филби читал докладную записку с растущим, хотя и скрытым ужасом: упоминание советского шпиона, заведующего отделом контрразведки в Лондоне, могло относиться только к нему. Даже если Волков и не знал его настоящего имени, он обещал предоставить «копии материалов, ранее переданные» Москве, что вскоре могло вывести на след Кима. Шпионами в Форин-офисе, личность которых Волков тоже грозился раскрыть, были, по всей видимости, Гай Берджесс, работавший теперь в информационном отделе, и Дональд Маклин, первый секретарь британского посольства в Вашингтоне. Уже один этот перебежчик обладал достаточной информацией, чтобы взломать всю «кембриджскую пятерку», вскрыть внутренние механизмы советской разведки и уничтожить персонально Филби. Стараясь сохранить хорошую мину при плохой игре, Филби тянул время, хотя и ответил шефу, что предложение Волкова — «дело чрезвычайной важности». Он пообещал тщательно изучить записку той же ночью и дать свое заключение на следующее утро.
«В тот вечер я работал допоздна, — много лет спустя вспоминал Филби. — Ситуация требовала срочно принимать экстренные меры». Небрежный тон записи — лишь видимость: на самом деле Филби был на грани паники. Он спешным порядком организовал встречу с Кретеншильдом и рассказал ему о случившемся. Тоном типичного англичанина, обсуждающего с приятелем игру в крикет, Макс пытался его успокоить: «Не переживай, дружище. Случались вещи и похуже. Скоро счет изменится в нашу пользу». Кретеншильд советовал Филби уклоняться от прямых ответов и по возможности контролировать ситуацию. В тот же вечер британские радиоперехватчики зафиксировали (хотя и не придали этому особого значения) внезапное увеличение потока шифрованных радиограмм между Лондоном и Москвой, а затем то же самое — между Москвой и Стамбулом.
На следующее утро Филби снова появился в кабинете Ш, кипя энтузиазмом, поскольку любой намек на недовольство мог бы показаться глубоко подозрительным в решающий момент. «Нужно направить туда кого-то, кто полностью в курсе дел, чтобы руководил процессом на месте», — сказал Филби, сформулировав задачу следующим образом: «Встретиться с Волковым, поселить его с женой по одному из наших конспиративных адресов в Стамбуле, а затем перебросить их, с согласия турок или без него, в занятый британцами Египет». Ш одобрил план. Он как раз накануне вечером в «Уайтсе» встретил подходящего человека: бригадный генерал сэр Дуглас Робертс, глава разведотдела службы безопасности на Ближнем Востоке, расположенного в Каире, приехал в Лондон на побывку. Робертс был опытным сотрудником разведки и матерым противником большевизма. Рожденный в Одессе в семье англичанина и русской, он свободно говорил на языке Волкова. В сущности, он оказался единственным сотрудником британской разведки — будь то Ближний Восток или Лондон, — знавшим русский язык, что многое говорит о готовности МИ-6 к «холодной войне». Робертсу не составило бы труда тайно вывезти Волкова из Стамбула, и Филби прекрасно об этом знал. Все, что оставалось Киму, — надеяться, что «работа, проделанная им накануне, принесет плоды до того, как Робертс вплотную займется этим делом».
И тут в очередной раз вмешалась таинственная фортуна Филби. Бригадный генерал Робертс, человек безусловно храбрый, ветеран Первой мировой войны, боялся только одного — летать. И так сильна была его аэрофобия, что в описании его должностных обязанностей отдельным пунктом значилось полное освобождение от любых перелетов. Когда Робертса попросили срочно отправиться в Стамбул и взяться за дело Волкова, он буркнул: «Вы что, не читали моего контракта? Я не летаю».
Очевидно, что вместо Робертса с заданием отлично бы справился Николас Эллиотт. Ему требовалось всего несколько часов, чтобы попасть из Берна в столь хорошо знакомый ему Стамбул. Двумя годами ранее он успешно вывез оттуда Фермеренов и имел в Турции полезнейшие связи. По-видимому, он даже встречался с Волковым, пока работал в Стамбуле. Однако именно из-за того, что Эллиотт подходил идеально, Филби вовсе не хотелось, чтобы старый товарищ взялся за это дело. В кои-то веки, вместо того чтобы деликатно подбросить идею боссу и подождать, пока тот поверит, что сам до нее додумался, Филби пошел на прямое вмешательство, предложив отправиться за Волковым лично. Мензис с «явным облегчением» приветствовал такое решение бюрократической проблемы. Теперь Филби притворялся, будто вовсю разрабатывает план поездки, а на самом деле готовился к ней в черепашьем темпе. Сперва он прошел ускоренный курс по шифровке радиограмм, чтобы обойти взломанные системы посольства, а потом еще три дня попросту убивал время. Когда его самолет наконец вылетел из Каира, рейс перенаправили в Тунис, что привело к дальнейшей задержке. Филби все еще был в пути, когда турецкое консульство в Москве выдало визы двум советским «дипломатическим курьерам», держащим путь в Стамбул.
Филби наконец прибыл в Турцию двадцать шестого сентября 1945 года, спустя двадцать два дня после того, как Волков впервые вышел на связь с британцами. Озаренный осенним солнцем, город выглядел особенно прекрасным, но Филби предавался мрачным размышлениям: если ему не удастся остановить Волкова, то «последнее запоминающееся лето, отпущенное [ему] судьбой, уже позади». Когда Рид осведомился, почему МИ-6 не прислала своего человека пораньше, Филби вежливо солгал: «Извините, старина, нам пришлось бы выдергивать кого-то из отпуска». Впоследствии Рид попробует разобраться в «необъяснимых задержках и отговорках, связанных с визитом Филби», но в тот момент сотрудник Форин-офиса придержал язык: «Я подумал, что он просто безответственный и некомпетентный».
В следующий понедельник Чантри Пейдж — при Филби, стоявшем у него за спиной, — снял телефонную трубку, набрал номер советского консульства и попросил телефонистку соединить его с Константином Волковым. Вместо этого его соединили с генеральным консулом. Пейдж позвонил опять. На сей раз после длительной паузы на звонок ответил некто, представившийся Волковым, но, в отличие от Волкова, говоривший на хорошем английском. «Это был не Волков, — заявил Пейдж. — Я отлично знаю голос Волкова. Я говорил с ним десятки раз». Третий звонок не пробился дальше телефонистки.
«Она сказала, что его нет на месте, — жаловался Пейдж. — А минутой раньше она меня с ним соединила». Лицо Пейджа «выражало крайнее изумление». Ким молча радовался. На следующий день Пейдж снова позвонил в советское консульство. «Я попросил соединить меня с Волковым, и девушка ответила: „Волков в Москве“. Последовало что-то вроде шума и хлопков, а затем связь оборвалась». Наконец, Пейдж лично отправился в советское консульство и вернулся оттуда в ярости: «Черт возьми, все из рук вон плохо. Я вообще не понимаю, что в этом сумасшедшем доме творится. О Волкове никто даже не слышал». Филби тайно ликовал: «С этим делом покончено». К тому моменту покончено было и с самим Волковым.
Два дипломатических курьера — убийцы, направленные московским Центром, — сработали с отменной расторопностью. Несколькими часами ранее два тела, перебинтованных с ног до головы, были погружены на советский транспортный борт, «на носилках и под действием большой дозы снотворного». В Москве Волкова доставили в пыточные казематы Лубянки, где в ходе «бесчеловечного допроса» он признался, что планировал раскрыть имена сотен советских агентов. Затем Волков и его перепуганная жена Зоя были казнены.
Впоследствии Филби вспоминал, что в этом эпизоде он очутился «на волоске от гибели» — так близко к провалу он еще не оказывался. Что касается Волкова, Филби счел этого русского «гнусным типом, получившим по заслугам».
Константин Волков не оставил никаких следов: ни фотографии, ни досье в советских архивах, ни свидетельств того, какими побуждениями он руководствовался — корыстными, личными или идейными. Его семья и семья его жены так и сгинули во мраке сталинского режима. Он справедливо полагал, что его родственники обречены. Волкова не просто ликвидировали — испарилось всякое упоминание о нем.
Филби направил Мензису шифрованное сообщение, где объяснял, что Волков пропал, и просил разрешения считать дело завершенным. В последовавшем затем отчете он предложил несколько убедительных версий исчезновения Волкова: возможно, тот передумал бежать, а может, напился или слишком многое выболтал. Если советская сторона прослушивала телефоны консульства, они могли выяснить правду таким образом. При этом он ни разу даже не намекнул, что, возможно, исчезновение Волкова произошло не без участия британской стороны. Мензис, удовлетворенный объяснениями Филби, пришел к следующему выводу: «Крайне маловероятно, что причиной случившегося стала неосмотрительность сотрудников британского посольства в Стамбуле. Более правдоподобным представляется объяснение, что Волков прокололся сам… Вполне вероятно, что из-за его ссор [с советским послом] за ним велось наблюдение и что он, или его жена, или они оба совершили какую-то ошибку».