По дороге домой Филби сделал остановку в Риме, чтобы навестить Джеймса Энглтона. Нервное напряжение и пережитый ужас все еще не отпускали, и он крепко напился. Американская разведка знала о неудачной попытке Волкова, и намерение встретиться с Энглтоном, возможно, отчасти объяснялось желанием «разведать обстановку» и выяснить, как к этому эпизоду отнеслись в Вашингтоне. Энглтон внимательно выслушал рассказ Филби и «выразил сожаление по поводу того, что столь многообещающее дело проиграно». Впрочем, американец, по-видимому, больше тревожился из-за собственных дел: он был обеспокоен «влиянием работы на его брак», ведь он не видел свою жену Сесили больше года и «чувствовал себя виноватым». Филби выразил ему сочувствие. «Он помог мне обмозговать создавшуюся ситуацию», — сказал Энглтон. Три дня они целиком посвятили обмену секретами и взаимной поддержке, после чего Энглтон буквально внес Филби в самолет — тот «употребил столько, что едва держался на ногах».
Филби осваивался на новом посту, продолжая жить двойной жизнью: он постоянно саботировал собственную деятельность, никогда не вызывая подозрений. Составляя сложные планы по борьбе с советской разведкой, он немедленно выдавал их советской разведке; он призывал как можно активнее бороться с коммунистической угрозой и сам же эту угрозу воплощал; работа его отдела шла гладко, но при этом особых успехов за ним не числилось. Информация, полученная от перебежчика Игоря Гузенко, позволила МИ-5 установить, что Алан Нанн Мэй, еще один тайный коммунист, завербованный в Кембридже, в качестве советского «крота» занимался канадскими ядерными исследованиями. Мэй выходил на связь со своим советским куратором следующим образом: он стоял возле Британского музея, держа в руках экземпляр «Таймс». Ловушка была расставлена, однако ни Мэй, ни его кукловод не пришли. Филби оповестил о готовящейся операции Москву так же, как почти наверняка «предупредил Центр о других агентах, идентифицированных Гузенко и взятых под наблюдение британцами и американцами».
Филби тесно сотрудничал с другими важными шишками из числа секретной элиты могущественного Объединенного разведывательного комитета; на официальных встречах и частных вечеринках он близко общался со сливками секретных служб, с людьми, столь тщательно соблюдавшими конфиденциальность за пределами этого круга избранных и столь неосторожными внутри него. Сотрудники Девятого отдела Филби собирали сведения с целью дискредитации советских сановников, всячески стимулировали переход советских граждан на сторону Запада, добывали секреты у бывших советских военнопленных и шпионили за дипломатами и агентами. Филби утверждал каждый шаг в этой игре, затем сообщал о нем Кретеншильду, а тот, в свою очередь, информировал Центр. От своих знакомых в МИ-5 и МИ-6, от Эллиотта и Энглтона, Мензиса и Лидделла, из каждого уголка разведывательной машины Филби добывал секретные сведения, чтобы содействовать революции и вставлять палки в колеса Западу, и всё «без исключения» передавал в Москву.
Во время войны с помощью дешифровщиков Блетчли-парка Великобритания смогла выяснить, чем занимается немецкая разведка. Шпионская деятельность Филби превзошла это достижение: он умудрялся сообщить своим советским кукловодам, какие действия предпримут британские кураторы, когда те еще только собирались это сделать; ему удавалось сообщать Москве, о чем думает Лондон. «Стэнли рассказал мне о плане одновременно прослушать все телефонные разговоры всех сотрудников советской организации [посольства] в Англии», — сообщал Кретеншильд. Благодаря Филби русские оказывались не на один, а на два шага впереди. И они были ему признательны: «Стэнли — исключительно ценный источник… Одиннадцать лет его безупречной работы на нас являются неопровержимым доказательством его преданности… Наша цель — защитить его от раскрытия».
Шпионы любят получать медали, которые они никогда не смогут носить на публике, — тайные награды за тайные подвиги. В 1945 году Эллиотт получил высокую американскую награду — орден «Легион почета», хотя и любил с типичной для себя скромностью шутить, что, возможно, его наградили за спасение Пэки Макфарланда, коллеги из УСС, которого он пьяным вызволил из стамбульского бара. В начале следующего года благодарная Великобритания представила Кима Филби к ордену Британской империи за его работу в ходе войны. Несколькими месяцами ранее в Москве решили тайно наградить Филби орденом Красного Знамени за «добросовестную службу более десятка лет». К концу 1946 года Филби достиг того, чем не мог похвастаться больше ни один шпион: тремя совершенно разными, независимыми друг от друга наградами от националистической Испании, коммунистического Советского Союза и Великобритании.
В Киме Филби, офицере ордена Британской империи, коллеги все явственнее видели человека, предназначенного для великих свершений: обаятельную звезду Конторы, непревзойденного профессионала, обыгравшего на разведывательном поприще немцев, а теперь ведущего борьбу против советского шпионажа. Стюарт Мензис провел британскую разведку через всю войну, но рано или поздно Ш придется передать эстафету дальше. «Оглядываясь вокруг, — писал язвительный Хью Тревор-Роупер, — я видел биржевых брокеров по совместительству, ветеранов индийской полиции, симпатичных эпикурейцев из баров „Уайтс“ и „Будлз“, скучных весельчаков с морского флота и дюжих авантюристов из полулегальных организаций; потом я смотрел на Филби… только он был настоящим. И я не сомневался: возглавить контору суждено именно ему».
Глава 8Восходящие звезды
С установлением мира обитатели секретной сферы очутились в новом политическом пейзаже, неясном и неверном, но в то же время полном возможностей. Джеймс Энглтон, антикоммунист до мозга костей, с воодушевлением относился к перспективе борьбы с советской шпионской машиной. «Я был уверен — мы на заре новой эры», — впоследствии вспоминал он. У Николаса Эллиотта ненависть к нацизму легко сменилась отвращением к коммунизму; и то и другое угрожало британскому стилю жизни, которым Николас так дорожил, а значит, и то и другое — зло. В сознании Эллиотта угроза, исходящая от России, ставила всех перед жестким выбором: «Продолжение цивилизации, в общем и целом подходящей для жизни, или Армагеддон». Для Кима Филби политические границы тоже сдвинулись, хотя его убеждения не изменились ни на йоту. Большую часть войны он шпионил на союзника Великобритании; теперь он стал шпионить на ее заклятого врага, да еще и из самого сердца британской разведывательной машины.
Эллиотт окунулся в выполнение своих обязанностей на посту шефа британской разведки в наводненной шпионами Швейцарии с энтузиазмом школьника, каковым он во многом и оставался. Теперь он был мужем, отцом (в 1947 году родился сын Марк), сотрудником разведки, профессионалом МИ-6, обремененным огромной ответственностью, и все-таки оставалось в нем нечто мальчишеское, этакое обаятельное сочетание житейского опыта с наивностью, когда он ощупью пробирался по зыбучим пескам шпионажа. Сложные задачи по сбору разведданных доставляли ему удовольствие, хотя подчас казались абсурдными. «Я этим занимаюсь, чтобы посмеяться от души», — признавался он. Эллиотт и сам понимал, что склонность находить смешное даже в худших ситуациях служила ему «своего рода защитным механизмом», способом слегка отодвинуть реальность с помощью шуток — чем неприличнее, тем лучше. В характере Эллиотта очень по-английски сочетались уравновешенность и неординарность, консерватизм и чудаковатость: он пользовался популярностью у коллег, поскольку был неизменно учтив и никогда не повышал голоса. «Оскорбление словом — неправильный метод, — заметил он однажды. — Ну разве что в общении с немцами годится». Эллиотт на дух не переносил бюрократию, административный аппарат и правила. Он отлично справлялся с разведывательным делом благодаря личным связям, готовности к риску, интуиции и тому, что он называл «британской традицией кое-как выкарабкиваться несмотря ни на что». Насмешливый, старомодный и эксцентричный, Эллиотт многим казался напыщенным болтуном. Это был удобный камуфляж.
Как и в Стамбуле, Эллиотт окружил себя весьма пестрым сборищем — агентами, информаторами и наводчиками; он обхаживал новых друзей и привозил старых. «Одна из радостей жизни в Швейцарии в послевоенный период — возможность приглашать к себе друзей из обездоленной Англии и откармливать». Гостевая спальня на Дюфурштрассе стала временным пристанищем для целой вереницы британских и американских шпионов, пересекающих Европу вдоль и поперек. Ричард Бруман-Уайт, закадычный друг Эллиотта, который помог Филби попасть в Пятый отдел, прибыл на постой в 1946 году и едва не попал под раздачу, когда официантка в любимом ресторане Эллиотта, фламбируя омлет прямо возле столика, так неудачно вылила бренди на раскаленную сковородку, что вызвала настоящий взрыв, от которого загорелись волосы шведской посетительницы. Эллиотт потушил пожар с помощью трех бокалов белого вина. Филби во время своих регулярных поездок по Европе непременно останавливался в Швейцарии на «рабочие выходные» в компании Эллиотта — с обильными возлияниями, швейцарской кухней и шпионскими сплетнями. Еще одним частым гостем был Питер Ланн, один из «старейших и ближайших друзей» Эллиотта по Итону. Худощавый, голубоглазый, шепелявый, Ланн вступил в МИ-6 тогда же, когда и Эллиотт, в 1939-м, но в целом предпочитал шпионажу катание на лыжах. Ланны принадлежали к «британской лыжной аристократии»: дед Питера, бывший миссионер, всю жизнь проповедовал радости лыжного спорта и основал лыжную компанию, которая носит его имя по сей день; отец Питера развернул успешную компанию по признанию горнолыжного спорта олимпийским видом, а сам Питер возглавил британскую команду на зимних Олимпийских играх 1936 года. Под руководством Ланна Эллиотт начал увлекаться спортом со свойственным ему сочетанием энтузиазма и безрассудства. Если отец Эллиотта медленно поднимался в горы, то Николас теперь с восторгом мчался с них вниз на максимальной скорости. Большую часть выходных он проводил на склонах Венгена или Санкт-Морица. Но оказалось, что жизнь Эллиотта может быть еще приятнее, когда в Берн прибыл Клоп Устинов, его старый друг и наставник в Гааге. Этот русский смешанных