Стоят они гроши.
Полкроны дашь им,
И они ваши.
Отлученная от шумного веселья, терзаемая глубокими подозрениями и рассерженная присутствием в доме пьяного распутника, к которому ее муж так сильно привязался, Эйлин была на пути к серьезному срыву.
Надвигающийся кризис не вызывал у Филби особого беспокойства — похоже, он вообще о нем не подозревал. Он оставался все тем же очаровательным, бодрым малым, в достаточной степени повесой, чтобы заставить наиболее пуритански настроенную часть дипломатического братства приподнять брови, но не настолько разнузданным, чтобы поставить под угрозу свои карьерные перспективы на секретной службе. В глазах МИ-6 «он был деятельным и надежным». Кроме того, Филби выполнял важную работу, взяв на себя борьбу с красной угрозой, хотя его попытки прорвать оборону советской разведки оказывались далеко не успешными.
Встреча в Швейцарии (возможно, организованная Эллиоттом) с турком, представляющим группы грузин и армян, живущих в изгнании, помогла достичь устной договоренности о том, что МИ-6 «согласится поддержать их финансово и помочь с обучением», если в этих эмигрантских кругах найдутся люди, пригодные для контрреволюционной деятельности. Однако найти подходящих исполнителей, способных разжечь мятеж за «железным занавесом», оказалось непростой задачей: многие из потенциальных мятежников родились за границей или так долго жили в изгнании, что уже очень плохо знали свою родину, другие же запятнали себя участием в нацистских попытках дестабилизировать СССР во время войны. Изначально Филби представлял себе, что будет засылать по полдюжины групп по пять или шесть «повстанцев» в Советскую Грузию или Советскую Армению, чтобы каждая из них находилась там по нескольку недель. В итоге из грузинских изгнанников, живущих в Париже, удалось отобрать всего двоих: «энергичных парней» двадцати лет от роду, готовых выполнить миссию, отправившись на родину, которой они даже никогда не видели. Фамилия одного из них — Рухадзе, а имя другого так и осталось неизвестным.
Двух этих молодых людей обучали в Лондоне в течение шести недель, а потом отправили в Стамбул, где их встретил Филби. Операция под кодовым названием «Альпинист» была задумана как «молниеносный налет», экспериментальная вылазка, чтобы оценить, каковы возможности организовать восстание в Грузии: два агента должны были установить каналы связи с потенциальными мятежниками-антикоммунистами, а потом тайно пересечь границу и вернуться в Турцию. Молодые люди произвели на Филби впечатление «внимательных и умных», убежденных, что наносимый ими удар поможет освободить Грузию от советского ига. Впрочем, один из них, видимо осознавший, что в случае разоблачения ему грозит неминуемая смерть, казался «явно подавленным». Группа отправилась в город Эрзурум на востоке Турции, где Филби торопливо проинструктировал двух агентов и снабдил их оружием, радиоаппаратурой и мешком золотых монет. «Нужно было показать, что я делаю все возможное для успеха операции», — писал он впоследствии. На самом деле он, конечно же, преследовал цели прямо противоположные. Точкой перехода выбрали Пософ, расположенный в самой северо-восточной части Турции, на границе с Грузией. Во мраке ночи агентов доставили на дальний участок границы и тайком переправили на советскую территорию.
Через несколько минут с грузинской стороны прогремела стрельба. Один из мужчин упал, сраженный первым же залпом. Второго, Рухадзе, приметили в предрассветных сумерках «спешно удаляющимся по редколесью от турецкой границы». Далеко уйти ему не дали — вскоре он оказался в руках советской разведки. Палачам едва ли удалось вытянуть из него что-либо осмысленное перед смертью: он мало что знал. Годы спустя Филби обсуждал судьбу этих грузин с главой грузинского КГБ: «Парни были неплохи, — говорил он. — Совсем неплохи. Я отлично знал, что их поймают и что их ожидает трагическая участь. Но, с другой стороны, это был единственный способ воткнуть кол в сердце будущих операций». Плохо продуманная и скверно спланированная операция, скорее всего, и так бы провалилась, но Филби совсем не оставил агентам шансов (он мог бы с таким же успехом казнить их лично). Однако их гибель не беспокоила его — ни тогда, ни потом. Если что и омрачало его счастливый горизонт, то только все более сумасбродное поведение жены.
Как-то раз, мартовским вечером 1949 года, Эйлин Филби обнаружили лежащей у проселочной дороги с глубокой раной в голове. Придя в себя, женщина объяснила, что во время прогулки какой-то турок яростно набросился на нее и ударил камнем. Нескольких подозреваемых взяли и «в оковах» привели в больницу к Эйлин, но она не сумела точно опознать нападавшего. Турецкая полиция зашла в тупик; в не меньшем замешательстве оказались и врачи, когда у больной начался сепсис. Теперь ей было совсем худо. Столь серьезный кризис заставил Филби обратиться к старому другу.
Филби связался с Николасом Эллиоттом (тот находился в Берне) и сообщил ему, что Эйлин, кажется, «умирает от какого-то загадочного недуга». Не мог бы Эллиотт найти швейцарского врача, который поставил бы правильный диагноз? Эллиотт мгновенно принялся за дело. После тщательных поисков он сообщил Филби, что нашел нужного человека: видный швейцарский профессор медицины ознакомился с симптомами Эйлин и полагал, что в силах ее исцелить. Чета Филби сразу же вылетела в Женеву, а в Берн их уже доставила машина скорой помощи; Эйлин поместили в хорошую больницу, а Филби остановился у Эллиоттов. Всего через несколько дней после прибытия Эйлин попыталась поджечь свою комнату, а потом рассекла себе руку бритвенным лезвием. Швейцарский доктор быстро установил, что Эйлин сама поранила себе голову и сама себя заразила. История с нападением на дороге оказалась вымышленной. Лондонский врач Эйлин, лорд Хордер, подтвердил, что его пациентка наносила себе вред еще с подросткового возраста. После этого Эйлин перевели в психиатрическую клинику, чтобы держать ее там под наблюдением. Эллиотт испытал глубокий шок, когда обнаружил, что эта «очаровательная женщина, любящая жена и мать втайне от всех страдала тяжелым душевным недугом». Эллиотты окружили ее нежной заботой; Николас дежурил у ее постели, кормил виноградом, развлекал шутками. Постепенно Эйлин восстанавливала силы, понемногу к ней возвращалось и самообладание.
Филби пришел в ярость, и такая реакция показалась Эллиотту весьма странной. Он ожидал, что Ким испытает облегчение, поскольку его супруге наконец-то поставили диагноз. Однако друг горько сетовал, что Эйлин водила его за нос, и клялся, что никогда ее не простит. «Гордости Филби был нанесен жестокий урон», — счел Эллиотт. Шутка ли, его, профессионального разведчика, сведущего в науке обмана, «столько лет дурачила» собственная жена! «Ему пришлось вернуться в Стамбул с сознанием того, что все годы, пока он жил с Эйлин, его постоянно обманывали». Эллиотт никогда бы не стал критиковать Кима, в особенности если дело касалось женщин. Он знал о внебрачных связях Филби и не осуждал его. Вообще-то у самого Эллиотта тоже была любовница — шведка, которую он тщательно скрывал от Элизабет. Брак мужчины — его личное дело, и с точки зрения Ника Эллиотта поведение Кима Филби было в порядке вещей. Но все же казалось странным, что его друг так разозлен обманом, который, в конце концов, носил скорее медицинский, нежели нравственный характер. Начиная с того момента, как грустно заметил Эллиотт, «брак неуклонно разрушался».
Не успела Эйлин провести в Стамбуле и месяца после возвращения из Швейцарии, как Филби объявил, что семья снова переезжает. Ему предложили один из важнейших постов в британской разведке — должность шефа МИ-6 в Вашингтоне, и он согласился.
Блокада Западного Берлина резко выявила возраставшее напряжение «холодной войны», и расстановка сил в отношениях Великобритании и США стала меняться. Время, когда МИ-6 могла покровительствовать американским любителям, новичкам в деле шпионажа, давно прошло, и нынче шпионским шефам в Уайтхолле приходилось бороться с непривычным и неловким ощущением от того, что теперь американцы играют первую скрипку, ведут войну нового типа против Советов и оплачивают связанные с ней расходы. Большую часть Второй мировой войны США находились в положении младшего партнера в вопросах разведки, с благодарностью следуя примеру британцев. Теперь они поменялись местами, но ветераны МИ-6 упорно стремились доказать, что Великобритания все еще является лидером в шпионской игре, несмотря на все более очевидный упадок империи. Один из способов остановить процесс распада — отправить в Вашингтон молодую звезду, героя разведки, обладателя впечатляющего послужного списка и наград за военные заслуги, живое свидетельство того, что британская разведка все в той же отличной форме, в какой всегда была.
В США Киму Филби надлежало поддерживать отношения между английской и американской разведками, способствовать контактам с ЦРУ и ФБР и даже осуществлять тайное посредничество между британским премьер-министром и американским президентом. МИ-6 едва ли могла выразить ему свое доверие в более явной форме. Его имя значилось в списке из трех кандидатов на заветный пост; окончательный выбор был предоставлен американцам. По словам историка ЦРУ Рэя Клайна, «именно Джеймс Хесус Энглтон назвал имя Филби».
Ким не спрашивал мнения Эйлин по поводу новой должности. Он даже не стал дожидаться одобрения советских кукловодов. Он принял соблазнительное предложение ровно через полчаса после того, как получил его. «Это позволяло мне одним ударом убить двух зайцев: снова оказаться в самом центре формирования разведывательных стратегий и с близкого расстояния изучать американскую разведку», — писал он. Новая должность также предоставляла ему «неограниченные возможности» для сбора свежих разведданных в пользу своих советских кураторов.
Стамбульские коллеги огорчились, узнав о новом назначении Филби — они уже успели привыкнуть к его жизнерадостности и компетентности. «И с кем же мне теперь работать?» — вопрошал посол, сэр Дэвид Келли. В Лондоне такой поворот рассматривали как естественный прогресс человека, предназначенного для карьерных высот. Эллиотт был в восторге; если он и почувствовал укол зависти к другу, который, похоже, взбирался по карьерной лестнице быстрее, чем он сам, то английское воспитание не позволило ему это показать.