ации, поэтому, когда этот сутулый, благообразный, с виду непримечательный человек постучал в его дверь в Херонсгейте и спросил, нельзя ли зайти на чашечку чая, Филби понял, что опасность отнюдь не миновала.
Пока оба покуривали свои трубки, Скардон будто бы без особой цели переходил от одной темы к другой, «в манере почти изысканной». Вспоминая впоследствии этот разговор, Филби утверждал, что заметил и обошел «две маленьких ловушки», но с тревогой размышлял, не было ли там других, которые он не сумел распознать: «Его теплый, какой-то уютный интерес к моим взглядам и действиям льстил мне безмерно». Скардон же сообщил Гаю Лидделлу, что «еще не готов к окончательным выводам» относительно вины Филби. Это был первый из нескольких визитов дознавателя к Киму Филби. В течение следующих месяцев он зондировал и прощупывал — скромно, вежливо, изобретательно и беспощадно. Потом, в январе 1953 года беседы со Скардоном прекратились, так же внезапно, как начались, оставив Филби гадать «в подвешенном состоянии», сколько его дознавателю удалось разузнать. «Я бы многое отдал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на итоги его расследования», — писал он. На самом же деле, судя по итоговому отчету, обаяние Филби пересилило напускное добродушие Скардона. Следователь признал, что часы, проведенные с Кимом, произвели на него «куда более приятное впечатление, чем можно было ожидать». Обвинения против Филби остались «недоказанными», подытожил Скардон. Паспорт ему вернули.
«Расследование будет продолжено, и, вероятно, окончательное доказательство вины однажды найдется, — сообщала МИ-5. — На практике же следует исходить из предположения, что Филби был советским шпионом на протяжении всей своей службы в СРС». МИ-6 резко протестовала: «По нашему мнению, вина Филби не доказана; кроме того, столь скудные улики могут иметь и куда менее зловещее объяснение». И таким вот образом странное дело Кима Филби месяцами, а потом и годами, оставалось неразгаданной тайной — не дающей никому покоя, хотя по-прежнему недоступной широкой публике — и ядовитым источником раскола между секретными службами. Филби застрял в чистилище между подозрениями недоброжелателей и преданностью друзей. Большинство высокопоставленных сотрудников МИ-5 были теперь убеждены в его виновности, но не могли ее доказать; большинство коллег из МИ-6 так же твердо верили в его невиновность, но опять-таки не могли найти доказательств, позволявших его реабилитировать. Были в МИ-5 люди, цеплявшиеся, подобно Гаю Лидделлу, за надежду, что все происходящее еще может оказаться чудовищной ошибкой и в конце концов обвинения с Филби снимут; в свою очередь, в МИ-6 попадались люди, сомневавшиеся в бывшем коллеге, но молчавшие об этом во имя службы.
Однако среди убежденных в виновности Филби был человек, знавший его лучше всех остальных, которому хранить молчание становилось все труднее, — его жена.
Глава 12«Бароны-разбойники»
Так когда же Эйлин Филби, в свое время работавшая сыщицей в магазине, обнаружила свидетельства, доказывавшие, что ее муж, звезда Форин-офиса, заботливый отец, образцовый представитель истеблишмента, — советский шпион? Может быть, когда его вызвали на родину и он потерял работу? А может, ужасающее прозрение посетило ее раньше? Или она всегда подозревала, что с Гаем Берджессом, ее «злым демоном», сначала потащившимся за ее мужем в Стамбул, а потом и в Вашингтон, дело было нечисто? Или истина открылась ей, когда Филби заперся в подвале в день побега Берджесса, а потом уехал в неизвестном направлении с загадочным свертком и садовой лопаткой? Или же сомнения возникли еще раньше, когда Филби отказывался разводиться с первой женой, австрийской коммунисткой?
К 1952 году Эйлин знала, что муж ей лгал, постоянно и невозмутимо, с самого момента знакомства и на протяжении всего их брака. Осознание его двуличия постоянно толкало ее в психологическую пропасть, откуда она так и не смогла выбраться до конца. Эйлин откровенно заговорила об этом с Кимом — он все отрицал. Последовавшая за этим ссора не рассеяла ее страхов, а, наоборот, окончательно убедила ее, что он лжет. Она уклончиво намекала знакомым на свое внутреннее смятение. «Кому жена должна хранить верность? — спрашивала она одного из друзей. — Родине или мужу?» Когда пьяный Томми Харрис затронул эту тему на званом обеде, Эйлин призналась, что у нее «есть подозрения» по поводу мужа, но потом пошла на попятный и провозгласила его «совершенно невиновным».
Возможно, она доверилась своей подруге Флоре Соломон — и вряд ли та сильно удивилась, ведь Филби пытался вербовать ее в советскую разведку еще в 1936 году. Эйлин, безусловно, поделилась своими опасениями с Николасом Эллиоттом — тот лишь беззаботно отмахнулся. В МИ-5 сочли, что Эйлин шутит, когда она сказала Эллиотту, что Филби может «смотать удочки». Однако ей было не до шуток. Она жила в вечном страхе, что он сбежит в Москву к своему кошмарному Берджессу, оставив ее с пятью маленькими детьми и позорным клеймом жены предателя. Каждый раз, когда он выходил из дому, Эйлин беспокоилась, вернется ли он. Она угрожала через суд лишить его опеки над детьми. Она снова начала крепко пить, теряя связь с реальностью.
Как-то раз Эллиотту позвонила плачущая Эйлин и невнятно пробормотала:
— Ким уехал.
— Куда? — спросил Эллиотт.
— Кажется, в Россию.
— Откуда ты знаешь?
— Я получила от Кима телеграмму.
В этот момент даже твердая, как скала, преданность Эллиотта дрогнула.
— И что же сказано в этой телеграмме? — осторожно спросил он.
— Там сказано: «Прощай навсегда. С любовью к Детям».
В смятении Эллиотт позвонил дежурному сотруднику в МИ-5. В морские порты и аэропорты тут же отправили распоряжение схватить Филби, если он попытается бежать из страны.
Странным образом, когда Эйлин попросили показать телеграмму, она ответила, что не может этого сделать, поскольку телеграмму ей прочитали по телефону. В замешательстве Эллиотт обратился в почтовое ведомство, но не сумел найти никаких следов телеграммы, посланной Эйлин Филби. Он снова позвонил в дом в Хартфордшире. Был уже поздний вечер. На этот раз ответил Филби. При звуке знакомого голоса Эллиотт почувствовал прилив облегчения.
— Слава богу, наконец-то это ты!
— А кого ты ожидал услышать? — спросил Филби.
— Я рад, что ты дома.
— А где, по-твоему, я должен быть на ночь глядя?
— Вот увидимся, тогда расскажу, где еще ты мог бы оказаться сегодня, — сказал Эллиотт с нервным смешком и повесил трубку.
Эйлин выдумала весь этот эпизод — точно так же, как выдумала историю о нападении в Стамбуле и годами симулировала свои многочисленные хворобы и травмы. Эллиотт прекрасно относился к Эйлин и хотел ее защитить, но был слишком хорошо осведомлен о ее душевном недуге. С ней произошел еще ряд «случаев», и она въехала на машине в витрину магазина. Доктор предписал ей пройти курс лечения в психиатрической больнице. Филби говорил друзьям, что Эйлин «безумна». Таким образом, вместо того чтобы дать подсказку, поведение Эйлин лишь удвоило сочувствие Эллиотта к несчастному другу: мало того что его несправедливо обвинили и лишили работы, так теперь еще и терпит нападки собственной жены, явно живущей в воображаемой реальности. В МИ-6 подозрения Эйлин были отвергнуты как параноидальный бред сумасшедшей.
С пятью детьми, психически нестабильной женой и дорогостоящим пристрастием к алкоголю Филби нуждался в деньгах, но трудно было найти работу человеку сорока с лишним лет, якобы служившему в Форин-офисе, но не способному объяснить, почему ему пришлось уйти. Он подумывал возобновить карьеру в журналистике и предложил несколько статей в газеты, но не мог найти постоянной должности. Прослушка телефона «совершенно определенно показала, что Филби весьма активно ищет работу» и ему это не удается. Наконец Джек Айвенс, «верный бывший коллега» из Пятого отдела, нашел ему работу в своей компании, занимавшейся импортом и экспортом. Зарплата составляла весьма скромные шестьсот фунтов в год. Мать Эйлин предоставила семье средства, чтобы они могли переехать в большой уродливый эдвардианский дом в Кроуборо, «Суррей для бедных», по выражению Грэма Грина. Филби приходилось по-простецки добираться общественным транспортом до лондонской конторы, где он заполнял документы на импорт испанских апельсинов и экспорт касторового масла в США. Он не смел даже пытаться восстановить связь со своими советскими кураторами. «Филби находился под постоянным наблюдением, — писал Юрий Модин. — Несколько раз наши команды по контрнаблюдению сообщали о сопровождающих его агентах МИ-5». Никогда прежде Филби не находился в подобном вакууме.
Ким всегда был весьма работоспособным и общительным алкоголиком. Теперь же он быстро становился алкоголиком малоэффективным, к тому же со скверным характером. Прослушивая его телефон, сотрудники МИ-5 заметили, что «Персик склонен напиваться до зеленых чертей и отвратительно вести себя с лучшими друзьями». Многострадальный преданный Эллиотт терпел выходки Филби. Для Кима старый друг был главной опорой. По законам странного двойственного мира Филби здесь не было противоречия: он искренне ценил дружбу Эллиотта, нуждался в его поддержке и надеялся на его советы, хотя при этом лгал ему. Ким не скрывал от Николаса, что его брак трещит по швам, однако затрагивалась эта тема только вскользь. Как большинство англичан своего класса, они старались обходить стороной щекотливые эмоциональные вопросы.
Эллиотт одалживал Филби денег, когда тот оказывался на мели, оплачивал его счета в клубе и вывозил его на стадион «Лордс» смотреть крикет. Он побуждал Филби переходить в наступление: «Ты должен драться, как лев. Если бы меня обвинили в шпионаже, я бы дошел до самого премьер-министра», — говорил он Киму. Тот «вяло улыбнулся» в ответ. «Вся семья переживала дурной период», — писал Эллиотт. Он пытался подбодрить друга, уверяя, что изгнание из МИ-6 строго временное: скоро Филби вернется в клуб и возобновит карьеру с того места, где она прервалась.