Сорокадвухлетняя Элеанор Брюэр, в прошлом архитектор и начинающий скульптор, а также работница Красного Креста из Сиэтла, была женой Сэма Поупа Брюэра, корреспондента «Нью-Йорк таймс» в Бейруте. Высокая и стройная, приятная в общении, заводная. С будущим мужем она познакомилась во время войны, в Стамбуле, откуда он писал репортажи в газету, а она там работала в отделе военной информации. Николас Эллиотт знавал их в те годы как одну из ярких пар в стамбульской тусовке. Но к пятьдесят шестому году Элеанор уже была несчастна в браке и откровенно скучала. Бистон вспоминал о ней, как о «поджарой, пьющей американке, жесткой и себе на уме. Но под этой внешней оболочкой скрывалась романтичная и политически наивная женщина». Как большинство людей, объявляющих себя свободными, она была рабой условностей.
Сэм Брюэр познакомился с Филби, когда оба освещали гражданскую войну в Испании, и сейчас, узнав о приезде в Бейрут бывшего коллеги, он поспешил пригласить его к себе в дом. А в начале сентября, уезжая в длительную командировку, Брюэр велел жене приглядывать за Филби. «Если я увижу Кима, я должна была знакомить его с друзьями и оказывать ему всяческую помощь», — вспоминала она позже. Но ее гостеприимство оказалось куда теплее, чем это виделось ее супругу.
Двенадцатого сентября 1956 года Элеанор Брюэр выпивала с друзьями в баре отеля «Сент-Джордж», когда кто-то показал пальцем на Кима Филби. Она передала через официанта приглашение присоединиться к их компании.
В Киме Филби меня сразу тронуло его одиночество. На фоне общительных журналистов он отличался несколько старомодной замкнутостью. Ему тогда было сорок четыре года. Среднего роста, очень худой, с красиво выписанными чертами лица. Небесно-синие глаза… У него был такой дар доверительного общения, что я сразу заговорила с ним совершенно свободно. На меня сильное впечатление произвели его безукоризненные манеры. Мы взяли его под свое крыло, и он быстро сделался нашим близким другом.
Рождество Филби встречал у Брюэров. Сэму Брюэру нравилось обсуждать с Филби ближневосточную политику; Филби нравилось спать с его женой. Любовники тайно встречались в маленьком кафе, который они между собой называли «Трясущийся пол», а поводом для этого названия, скорее всего, послужили объемы поглощаемого спиртного. Они устраивали пикники на холмах, курили бурлящие кальяны в арабских кофейнях и обменивались наспех нацарапанными, в подростковом стиле, любовными записочками. «Ким был замечательным компаньоном, — впоследствии написала Элеанор. — Я в жизни не встречала более доброго и интересного человека». Элеанор увлеклась не на шутку и винила мужа в распаде их брака. Сэм интересуется только политикой, жаловалась она, и постоянно критикует все, что я готовлю: «Мои суфле всегда не такие, как надо». Как и в другой своей жизни, Филби получал наслаждение от уловок, тайных посланий и встреч украдкой, его возбуждала жизнь, построенная на обмане. Закрутив подпольный любовный роман, Филби осторожно проверял, нет ли признаков слежки. Никто за ним не следил.
Репортажи Филби из Бейрута были добротными, хоть и без особого блеска. Если ему казалось, что тема заказанного материала излишне легкомысленная, — например, арабские девушки-рабыни, — то он писал под псевдонимом Чарльз Гарнер. Даже в журналистике он вел двойную жизнь. Филби сразу начал собирать информацию для своих кураторов в МИ-6. Он «прекрасно понимал их требования». На раннем этапе его разведывательная работа в Ливане сводилась к неформальным разговорам с арабскими политиками, после чего он «сообщал британскому правительству, о чем они думают на самом деле». Начальство явно было им довольно: спустя год в Бейрут прилетел шеф ближневосточного отдела МИ-6 и пригласил его на ланч в дорогой ресторан с видом на море, где сказал, что его статус подтвержден, а сумма предварительного гонорара повышена. «Стремясь быть на хорошем счету», Филби снова включился в работу на МИ-6 «с повышенной ответственностью», при этом ожидая неизбежного звонка из КГБ.
В Бейруте он жил по заведенному распорядку. В полдень посещал отель «Нормандия», не столь заметный и дорогой, как «Сент-Джордж», чтобы пропустить первый стаканчик «Кровавой Мэри» и прочитать почту и свежие газеты. Однажды к его угловому столику подошел молодой крепыш за тридцать, явно иностранец, и протянул свою визитку: «Петухов, советская торговая миссия».
— Я читал ваши статьи в «Обсервере» и «Экономисте», мистер Филби, — начал он, — и нахожу их очень глубокими. Я вас искал. Не откажете ли вы мне в любезности поговорить? Меня особенно интересуют перспективы Общего рынка в арабских странах.
В этот момент Филби мог положить конец своей двойной жизни. Он мог ответить Петухову, что ему неинтересно обсуждать арабскую экономику, и тем самым послать сигнал КГБ, что он вышел из игры. Другие агенты, завербованные в тридцатых, включая Энтони Бланта, успешно отделались от советской разведки. У Филби началась новая жизнь: новая любовь и две интересные, удачно совмещенные и хорошо оплачиваемые работы, Николас Эллиотт прикрывает его от дальнейшего расследования МИ-5, его репутация журналиста и эксперта по Ближнему Востоку растет на глазах. Так что он мог отклонить авансы КГБ вполне безнаказанно. Вместо этого он пригласил Петухова к себе на чай.
Позже Филби объяснит свое решение как идеологически верное, в духе «абсолютной преданности советским идеалам», в которые он поверил двадцатиоднолетним парнем. Так он поступил, по собственной оценке, исключительно из политических убеждений, коими руководствовался на протяжении всей жизни. Он относился с презрением к тем, кто из-за ужасов сталинизма бежал с корабля. «Я остался верен курсу, — писал он, — твердо веря в то, что революционные принципы переживут заблуждения отдельных личностей». Впоследствии Филби признавал, что у него бывали минуты сомнения и что на его взгляды оказывали «влияние и воздействие, порой довольно грубое, пугающие события». Но нет никаких свидетельств того, что он хоть раз поставил под сомнение саму идеологию, которую открыл для себя еще в Кембридже, или изменил мировоззрение, или всерьез признал беззакония коммунистов на практике. Филби никогда не делился своими взглядами и не обсуждал их ни с друзьями, ни с противниками. Он сохранял и поддерживал свою веру, не прибегая к помощи священников или единоверцев, в полнейшей изоляции. Филби считал себя идеологом и лоялистом; в действительности он был догматиком, уважавшим только одно мнение — свое собственное.
Но готовность, с какой он снова бросился в объятия КГБ, объяснялась не только политикой. Филби обожал обманывать. Эротическому драйву измены, как и тайным махинациям, бывает трудно противостоять. Некоторые мужчины любят демонстрировать свои знания. Другие ловят кайф от того, что владеют монополией на информацию, это дает им тайное ощущение своего превосходства. Филби был неверным мужем, но отзывчивым любовником, хорошим другом, заботливым отцом и широкой душой. Он обладал талантом задушевности. Но при этом ему нравилось скрывать правду от близких людей. Существовал один Филби, которого они знали, и другой Филби, которого знал только он. Алкоголь помогал вести двойную жизнь. Ведь алкоголик — это тот, кто оторвался от внутреннего мира и подсел на искусственную реальность. Филби не желал отказаться от шпионства, а возможно, и не сумел бы при всем желании: это был его наркотик.
На следующий день Петухов ровно к трем прибыл на квартиру Филби — первый и последний раз, в целях безопасности. Гость установил правила. Если Филби понадобится встреча, он должен в указанный час выйти на балкон с газетой, а если что-то срочное, то с книгой. Отныне Филби и его новый куратор будут видеться регулярно, но только после заката и только в Бейруте, в каком-нибудь тихом месте. Агентурная сеть КГБ в Бейруте, по словам Юрия Модина, представляла собой «большой улей»: отсюда агенты выдвигались во все концы Ближнего Востока. Филби была поставлена задача выяснять «намерения правительств Соединенных Штатов и Великобритании в регионе». И он с радостью взялся за дело.
Осенью пятьдесят шестого Элеанор Брюэр сообщила мужу, что она от него уходит. Сэм Брюэр, только сейчас узнавший про знойный роман, возражать не стал, и Элеанор уехала с дочерью в Сиэтл, на прощанье сказав Филби, что собирается получить «развод по-мексикански», что быстрее и дешевле, чем американский вариант, так как не требует присутствия супруга. Единственным препятствием оставалась Эйлин Филби.
После отъезда мужа жизнь Эйлин пошла под откос: без средств к существованию, глубоко несчастная и часто пьяная. Филби жаловался на ее «безделье» и утверждал, что она почти все время проводит на скачках. Он отказывался присылать ей деньги, пока она не объяснит, на что их тратит. «Нет квитанций, нет денег», — заявил он. Она все чаще попадала в психиатрическую больницу. Ее старая подруга Флора Соломон направила к ней Стюарта Лисбона из пенсионного отдела компании «Маркс и Спенсер», чтобы тот «приглядел» за «бедной Эйлин… которую бросил муж».
Двенадцатого декабря 1957 года Эйлин Филби была найдена мертвой в спальне своего дома в Кроуборо. Друзья сошлись на том, что она сама довела себя до такого исхода, злоупотребляя алкоголем и лекарствами. А вот ее психиатр выдвинул фантастическое предположение, что ее «мог убить» Филби, поскольку она слишком много знала. Согласно заключению коронера, смерть наступила от сердечной недостаточности, миокардиального перерождения, туберкулеза и респираторной инфекции в результате гриппа. Алкоголизм, несомненно, ускорил развязку. Ей было сорок семь лет.
Когда новость о ее трагическом конце дошла до Вены, Эллиотт сильно расстроился. Страдая, она демонстрировала «завидную силу духа», и он всегда будет о ней помнить как о «прелестной женщине, любящей жене и матери». Но он отказывался винить друга в ее смерти, объясняя последнюю «серьезным психическим расстройством». Другое дело Флора Соломон, считавшая Филби персонально ответственным. «Мне хотелось его ударить в память о ней, — написала она. — Но до этого дело не дошло».