х. Хамфри Тревелиан, британский посол в Ираке, гостивший в доме Эллиоттов, «вытянул из старика рассказ о его отношениях с Ибн-Саудом». Филби, Копленды и еще несколько друзей приняли участие в этом «памятном мероприятии», залитым рекой ливанского вина.
Последующие события описал Эллиотт: Сент-Джон Филби «ушел в районе файф-о-клок, вздремнул, в ночном клубе поприставал к жене одного члена посольства и умер от сердечного приступа». Последними словами этого столь же блестящего, сколь и невозможного человека были: «Господи, как скучно». После себя он оставил целую полку академических трудов, две семьи, названную в его честь куропатку с черным зобом (Alectoris philbyi) и незабываемый шлейф дурной славы.
Отношения между отцом и сыном, рассуждал Эллиотт, были «смесью любви и ненависти». Филби-старший, чей диктат, судя по всему, спровоцировал у младшего заикание, вызывал у сына восхищение и страх. Еще в тридцатых годах Ким шпионил за Сент-Джоном, докладывая советской разведке, что у его отца «с головой не все в порядке». Но в дальнейшем, особенно после того как Ким перебрался на Ближний Восток, они сблизились. По свидетельству Эллиотта, отец однажды сказал сыну: «Если ты в чем-то по-настоящему уверен, имей мужество идти до конца, что бы другие ни думали по этому поводу». Оба, безусловно, так и поступали. Ким позже написал, что, если бы отец узнал о нем всю правду, «для него это был бы удар, но он бы меня ни в коем случае не осудил». Утверждение сомнительное. Филби-старший был «мальчиком наоборот», нарушителем правил и своего рода интеллектуалом-расстригой, но уж точно не предателем. Но, так или иначе, он всегда поддерживал сына, подогревал его амбиции и, без сомнения, посеял в нем семена бунтарства.
Ким похоронил Сент-Джона Филби с исламскими почестями под его мусульманским именем, после чего завис в бейрутских барах. Эллиотт заметил, что Филби «надолго сделался недоступным». Элеанор высказалась определеннее: он «напивался до бесчувствия» и из этого страшного загула вышел другим человеком, куда более уязвимым душой и телом. Если его мать Дора в нем души не чаяла, то отношения с отцом бывали весьма напряженными; однако смерть отца подействовала на него гораздо сильнее. «Кажется, эта смерть буквально раздавила Кима», — написал Ричард Бистон. И земля под ним зашаталась.
Несколькими месяцами ранее ряды британской разведки в Бейруте пополнил неотразимый новичок. В свои тридцать восемь Жорж Бехар успел прожить не одну жизнь. Он родился в Роттердаме в 1922 году (мать голландка, отец египетский еврей), подростком вступил в антифашистское сопротивление в Нидерландах, был интернирован, после чего в обличье монаха бежал в Лондон, стал сотрудником МИ-6, прошел обучение в качестве специалиста по допросам на разных языках и сменил имя на английское, став Джорджем Блейком. После войны его направили в Корею для организации разведывательной сети, но вскоре он попал в руки наступающих северокорейских коммунистов и провел в лагере три года. В пятьдесят третьем он вышел на свободу; в МИ-6 его встретили как героя и послали куратором в Берлин, под начало приятеля Эллиотта, Питера Ланна, с заданием вербовать советских разведчиков в качестве двойных агентов. Блейк с его египетскими кровями и блестящим знанием языков считался идеальным кандидатом, и в 1960 году его взяли в Ближневосточный центр арабских исследований, спрятанный среди холмов в пригороде Бейрута, или, проще говоря, языковую школу под патронажем Форин-офиса. Центр предлагал полуторагодовой курс арабского для дипломатов, международных бизнесменов, аспирантов и разведчиков. Ливанцы считали его школой для шпионов. Блейк с его безупречным боевым прошлым и опытом военнопленного в Северной Корее уже снискал славу в разведывательных кругах, и когда молодой красивый офицер МИ-6 прибыл в Бейрут с двумя детьми и беременной женой, англо-американское шпионское сообщество приняло его с распростертыми объятиями.
Эллиотт считал Джорджа Блейка «многообещающим офицером», делающим честь организации, а также «рослым красавцем с отличными манерами, пользующимся всеобщим успехом». Поэтому он был ошарашен, получив в апреле из Лондона сообщение, что Блейк — советский шпион, которого надо хитростью вернуть в Великобританию, где его допросят, арестуют и отдадут под суд за измену.
Блейка перевербовали во время северокорейского плена. В заключении он прочел Карла Маркса, который открыл ему глаза. Но не это, а «жестокие бомбежки корейских деревень американскими летающими крепостями» стали толчком к его безоговорочному обращению в коммунистическую веру: «Я понял, что я не на той стороне». Британский снобизм и предрассудки могли сыграть свою роль в его увлечении революционными идеалами: Блейк, иностранец и еврей, так и не стал полноправным членом «клуба МИ-6». «Какой из него службист», — презрительно бросил один коллега. Хотя Блейк считал себя «беспородным», он по старой традиции в разведке собирался жениться на своей секретарше Айрис Пик, аристократке, дочери выпускника Итона и члена парламента от Консервативной партии. Однако отношения зашли в тупик из-за непоколебимой британской классовой системы. «Он ее любил, но не мог на ней жениться в силу обстоятельств», — написала его тогдашняя жена Джиллиан, тоже работавшая в МИ-6 (вместе с отцом и сестрой). По ее мнению, этот разрыв усилил его неприятие британского истеблишмента. В Берлине Блейк вошел в контакт с КГБ под прикрытием вербовки агентов в советской спецслужбе и начал передавать распечатки данных особой секретности и серьезный компромат, включая детали подпольных операций вроде прокладывания подземного «берлинского туннеля» с целью прослушки «красных». По ночам он фотографировал каталожные карточки Питера Ланна, тем самым выявляя всех оперативных работников МИ-6 в Германии. Блейк сдал предположительно около четырехсот агентов, а сколько из них отправились на тот свет, неизвестно по сей день. Вскоре после своего приезда в Бейрут Блейк установил контакт с Павлом Ефимовичем Недосекиным, начальником ближневосточных операций КГБ, который дал ему телефон на случай аварийной ситуации — а она, о чем ни один из них не догадывался, была уже не за горами.
В начале 1961 года польский шпион с большими усами и непомерным самолюбием сделался перебежчиком в Берлине. Подполковник Михал Голеневский был заместителем начальника военной контрразведки и начальником научно-технического отдела польской разведывательной службы. В пятидесятых он передавал польские секреты Советам. В пятьдесят девятом он начал анонимно передавать польские и советские секреты в ЦРУ, а те в МИ-6. Голеневский был фантазером (чего стоят его утверждения, что он русский цесаревич Алексей), но его разведданные были первоклассными: например, сообщение о том, что советский агент под кодовым именем Лямбда работает в британской разведке. И он представил доказательства: копии трех документов, которые этот агент передал своим советским кураторам. МИ-6 вычислила, что только десять человек в Варшаве и Берлине могли иметь доступ ко всем трем документам, и одним из них был как раз Джордж Блейк. К весне 1961 года в МИ-6 были «на девяносто процентов уверены», что Блейк и есть Лямбда. Дик Уайт послал Эллиотту шифровку с указанием, что Блейка следует «безотлагательно заманить в Лондон под предлогом обсуждения будущего назначения». Это был редкий случай, когда Эллиотт ничего не сказал своему закадычному другу Киму Филби. Мышеловка с наживкой для Джорджа Блейка была приготовлена на субботу, 25 марта.
Прямой вызов в Лондон породил бы у подозреваемого ощущение опасности. Вместо этого Эллиотт придумал как бы случайную встречу. Утром двадцать пятого секретарша Эллиотта позвонила Блейкам со словами, что у нее есть лишний билет на любительскую постановку «Тетки Чарлея». Жена Блейка ухаживала за больным ребенком, и секретарша спросила, «не захочет ли ее муж составить ей компанию». Блейк неохотно согласился прервать свои занятия и потратить пару часов на лицезрение британских актеров в самой что ни на есть английской пьесе. В антракте Блейк и секретарша зашли в бар вместе с другими жаждущими экспатами и там столкнулись с Эллиоттом и Элизабет. «В процессе разговора Эллиотт отвел меня в сторону и сказал, что рад этой неожиданной встрече, так как она избавляет его от необходимости специально ехать ко мне в горы. Он получил письмо из головного офиса с предписанием, чтобы я на несколько дней прибыл в Лондон для консультаций в связи с моим новым назначением. Предложили выехать в пасхальный понедельник, чтобы быть в Лондоне во вторник утром».
Все было заранее срежиссировано с целью отвести подозрения: случайная встреча в баре вместо прямой директивы; обычное письмо, а не срочная телеграмма; рекомендованная дата прибытия в Лондон, а не приказ. И тем не менее Блейк всполошился. В это время он штудировал языковой курс (оплачиваемый МИ-6), на носу важные экзамены. Он ведь все равно собирался провести в Лондоне июльский отпуск, с чего бы такая срочность? Блейк набрал экстренный номер Недосекина. Они встретились в тот же вечер на пляже под Бейрутом. Недосекин сказал, что проконсультируется с Центром. У Блейка была действующая сирийская виза, так что в случае необходимости он мог за пару часов пересечь границу, а затем его перебросили бы в Москву. Но когда они снова встретились на следующий день, Недосекин его подбодрил: «Москва не видит причин для беспокойства. Запросы КГБ не обнаружили никаких утечек. Блейк может ехать в Лондон согласно предписанию».
Перед отъездом Блейк последний раз заехал к Эллиотту, чтобы попрощаться и получить денежки на авиабилет. Эллиотт, как всегда, шутил, но, когда Блейк уже собрался уходить, шеф местного отделения МИ-6 поинтересовался, забронировать ли ему отель «Сент-Эрмин» на Кекстон-стрит, в двух шагах от штаб-квартиры МИ-6, на время его лондонского визита. («Сент-Эрмин» давно облюбовала разведслужба: здесь получал инструкции Кривицкий и был завербован Филби, он всегда кишел офицерами разведки, и где, как не здесь, было вести слежку за предполагаемым предателем.) Блейк вежливо отказался, объяснив, что собирается остановиться у матери в городке Рэдлетт к северу от Лондона. Но Эллиотт не отставал, настаивая на том, что «в отеле будет удобнее». Почему Эллиотт был так настойчив и чем ему не нравился вариант с патриархальным Хертфордширом? «В голове у меня мелькнула тень сомнения, но потом снова куда-то ушла», — позже записал Блейк. Вероятно, Эллиотт просто проявлял заботу.