британскую разведку, пустила корни в МИ-5 и привела к многолетней охоте на «крота», порождавшей паранойю и недоверие во всех уголках организации. Даже Эллиотт попал под подозрение. Допрашивать его было поручено Артуру Мартину. «Но после долгих объяснений Эллиотт сумел убедить дознавателя в своей невиновности».
Десмонда Бристоу, протеже Филби со времен Сент-Олбанса, с тех пор неуклонно поднимавшегося по служебной лестнице в МИ-6, это известие ошеломило: «Он был моим боссом и во многих отношениях моим учителем в искусстве шпионажа. Мысль о том, что он советский агент, не укладывалась в моей голове. Дезертирство Филби навсегда повисло облаком сомнения над моим настоящим, прошлым и будущим». Дик Уайт, по рассказам, узнав об этой новости, «пришел в ужас». «Мне в голову не могло прийти, что, согласившись на иммунитет, он сбежит из страны», — сказал он. А Эллиотту признался: «Зря мы снова открыли это дело. Одни неприятности». Уайт то ли был неподдельно огорошен случившимся, то ли просто подыгрывал. С Филби они, конечно, оскоромились, зато решили проблему. Коллеги отмечали, что глава МИ-6, хотя и выражал удивление по поводу дезертирства Филби, вовсе не казался «разочарованным».
На Эллиотта возлагалась деликатная и крайне неприятная миссия: сообщить новость Джеймсу Энглтону. Если ФБР знало о конфронтации в Бейруте и признании Филби, то ЦРУ до сих пор держали в полном неведении. «Я постарался смягчить удар, позвонив Джиму Энглтону, — позже говорил Эллиотт, — но опоздал». Тот уже публично негодовал, в душе же был подавлен. Ему, как и Эллиотту, предстояло «взглянуть страшной правде в глаза и признать, что его британский друг, герой и учитель был высокопоставленным агентом КГБ». Его, маститого шпиона, обвел вокруг пальца настоящий супершпион. Долгие застолья, на которых выбалтывались секреты, смерть и исчезновение множества агентов, посланных вести тайную войну с советским блоком, — все это было частью жестокой игры, в которой Филби одержал победу без особых усилий. Это болезненное открытие будет иметь далеко идущие последствия для Америки и всего мира. Пока же Энглтон принялся переписывать историю, изображая дело таким образом, будто он с самого начала подозревал Филби, держал его под наблюдением и давно бы поймал в ловушку, если бы не некомпетентные действия британской разведки, — небылицы, которые он будет упрямо распространять до конца жизни. Но правда хранилась в досье. Каждая из тридцати шести встреч с Филби в ЦРУ между 1949 и 1951 годом была застенографирована и распечатана отдельными меморандумами Глорией Лумис, секретаршей Энглтона; каждый разговор в ресторане «Харвиз» был добросовестно записан на пленку. Каждое слово Энглтона, сказанное Филби, определявшее человеческую и политическую цену их дружбы, существовало на бумаге, а все бумаги хранились в архиве под непосредственным контролем шефа американской контрразведки Джеймса Энглтона. Спустя годы ЦРУ предприняло внутреннее расследование: все файлы исчезли. «Я их сжег, — признался Энглтон офицеру МИ-5 Питеру Райту. — Это был тот еще компромат».
Бывшие друзья и коллеги Филби перешерстили прошлое в поисках зацепок. Более простодушные говорили, что никогда его не подозревали. Другие утверждали, что засомневались в его лояльности после дезертирства Берджесса и Маклина в 1951 году. Третьи заявляли, будто всегда видели его насквозь, тем самым лишний раз подтверждая истину, что нельзя верить людям, которые все видят задним числом. Самые честные признавали, что его неотразимое обаяние действовало на них безотказно. Глен Бальфур-Пол, чей ужин Филби пропустил в ночь своего побега, написал: «Он предатель, коему нет прощения, на его совести, помимо прочего, смерть многих отважных людей, с которыми расправились его советские сообщники. Я могу лишь сказать, что в своей видимой ипостаси (само собой, фальшивой) он был очаровательным другом».
Майлз Копленд, «огорошенный» «невероятным» дезертирством Филби, заключает: «Лучшего актера мир еще не знал», — что несколько противоречит позднейшему утверждению, будто он по приказу Энглтона все время следил за Филби в Бейруте. Копленд, оставшийся в дураках, как и все остальные, дал трезвую оценку урону, нанесенному самым успешным советским шпионом: «Филби раскрыл всю картину обратной связи — как мы реагируем на те или иные события. Так что КГБ мог ясно судить о том, каким докладам в ЦРУ верят, а каким нет… то есть, окидывая взглядом период с 1944 по 1951 год, все усилия западной разведки, прямо скажем, немалые, привели к обратному результату. Лучше бы мы вообще ничего не предпринимали».
В марте шестьдесят третьего, под сильным давлением СМИ, британское правительство было вынуждено признать факт исчезновения Филби. Спустя три месяца Эдвард Хит, лорд хранитель печати, выступил с заявлением: «Так как мистер Филби покинул министерство иностранных дел в 1951 году, двенадцать лет назад, он не имел доступа к какой-либо официальной информации». В том же месяце Филби получил советское гражданство. «Здравствуйте, товарищ Филби» — под таким заголовком в «Известиях» был помещен рисунок перебежчика на Пушкинской площади. Так зародился Великий Миф о Филби-супершпионе, который дурил Британию, на протяжении тридцати лет раскрывая ее секреты и секреты ее союзников, а затем сбежал в Москву с поистине театральным эффектом, оставив опростоволосившихся болванов из МИ-6 ломать руки в отчаянии. Этот миф, периодически подкрепляемый русской пропагандой и самим Филби, оставался с тех пор незыблемым.
Но не все поверили в историю отважного ночного побега. «Филби позволили скрыться, — написал Десмонд Бристоу. — Возможно, ему в этом даже потворствовали. Вернуть его в Англию и осудить как предателя грозило еще большим позором; что, его бы повесили?» Той же точки зрения придерживались и в Москве. Юрий Модин, проницательный руководитель операции, написал: «Мне кажется, все было разработано на политическом уровне. От суда над Филби британское правительство ничего не выигрывало. Большой процесс под неизбежный аккомпанемент громких разоблачений и скандалов потряс бы основы британского истеблишмента». Вовсе не застигнутая врасплох дезертирством Филби, «секретная служба активно поощряла его к побегу», — писал Модин. Многие в мире разведки сходились на том, что, оставив дверь в Москву открытой и самоустранившись, Эллиотт сознательно подтолкнул Филби к изгнанию. И возможно, они были правы.
Докопаться до истинных мотивов Эллиотта невозможно, поскольку в последующие тридцать лет он только и делал, что маскировал и путал следы. Для одних он оказался в роли простофили, утверждавшего, что бегство Филби повергло его в шок, так как он ничего подобного не ожидал. У других сложилось противоположное мнение: этот побег его нисколько не удивил, так как он все устроил собственными руками. В книге, написанной годы спустя под контролем КГБ, Филби описал свое дезертирство как героические шах и мат в исполнении гроссмейстера: «Я точно знал, что нужно делать. Как они могли меня остановить?» Ответ: очень просто. Достаточно было поставить наблюдателя на улице Кантари, и бегство стало бы невозможным. Но этого не сделали. Как написал Модин, «вывезти Филби из Ливана было раз плюнуть», поскольку Эллиотт и МИ-6 сделали эту задачу такой простой — подозрительно простой в глазах Модина.
Существуют две диаметрально противоположные интерпретации исторического бегства: согласно первой, Филби — шпион экстра-класса, а Эллиотт — олух; согласно второй, все ровно наоборот. По первому сценарию Филби принял решение, дождался, пока британская разведка потеряет бдительность, и был таков. Легкий побег, как он написал, стал результатом просчетов британцев — «ошибки, обычной глупости». Эта версия событий исходила из того, что МИ-6 отличается не просто неэффективностью и наивностью, но элементарной тупостью. Вторая, более правдоподобная, версия выглядела так: Эллиотт успешно вытянул из Филби признание и тем самым поставил его под контроль МИ-6; он со всей ясностью дал понять, что его дальнейшее нахождение на свободе зависит от сотрудничества с дознавателями; после чего, возможно, с попустительства Дика Уайта, Эллиотт отошел в сторонку, пустил слух, что Ланн уехал кататься на горных лыжах, и укрепил Филби в мысли, что преграды сняты и путь в Москву открыт.
Среди тех, кто считал, что последний раунд остался за Эллиоттом, а не за Филби, был сам Ким Филби. Он покидал Бейрут в уверенности, что сумел унести ноги, и только потом понял, что его выпихнули.
В Москве Кима Филби встретили оперативные сотрудники, он прошел основательное медицинское обследование и получил роскошную, по советским меркам, квартиру. К нему приставили телохранителя. Ему положили зарплату двести фунтов в месяц и заверили, что его дети в Великобритании получат финансовую поддержку. Было решено перевезти из его бейрутской квартиры ковры и даже мебель, включая дубовый стол, подаренный ему Томми Харрисом. Две его любимые курительные трубки были куплены на улице Жермин и доставлены в дипломатическом багаже. Гай Берджесс и Доналд Маклин оба жили в Москве, хотя и впали в немилость, отчасти после того как пьяный Берджесс помочился в камин в китайском посольстве. Его привычки, в отличие от внешних обстоятельств, нисколько не изменились. Летом 1963 года он умер от отказа печени, оставив Филби домашнюю библиотеку в четыре тысячи томов. Перед смертью они не виделись, а позже Филби утверждал, что его не пускали русские оперативники. «Берджесса здесь все немного сторонились», — признался он журналисту Филипу Найтли. У Филби были книги, любимые трубки, мебель и ковры… не хватало только жены.
В мае, через четыре месяца после его исчезновения, Элеанор Филби прилетела в Лондон. К тому времени пресса уже вовсю разошлась, обсуждая дезертирство Третьего, и репортеры поджидали ее с нетерпением. Несколькими неделями раньше «явно русского вида» человек появился на ее пороге и заявил: «Я от Кима. Он хочет воссоединиться с вами. Я готов вам помочь». Она отклонила предложение, сообщила о нем Эллиотту и приехала в Англию в состоянии полного смятения, не понимая, где ее муж и можно ли верить разговорам о его шпионской деятельности и дезертирстве.