– Смотри, паря, завтра раненько выйдем! – отчетливо услышал Иван. Задумался – что, уходят уже вои? Совсем уходят? А может, готовятся напасть на разбойничью базу? Чай, предатель-то ждет их в остроге… вернее, предательница. Узнать бы точнее.
Иван решительно хлопнул идущего воина по плечу, шепнул заговорщицки:
– Завтрева по пути, ежели рябчика запромыслите, – язм куплю.
– Навряд ли успеем, – пожал плечами дружинник. – Хотя может и удастся на обратном пути подстрелить.
– Конечно, удастся, – уверенно кивнул другой. – Долго ли супостата разбить, коли там и воев-то не осталось?
– Вот и я о том, – осклабился Раничев. – Ежели принесете рябчика, спросите послушника Фому. Договорились?
– Пожалуй, – кивнул воин. – Ты, Фома, жди, мыслю, ежели с утра выйдем, так, может, уже и к вечеру в обрат будем.
– Удачи вам, вои!
Однако надо бы побыстрей сматывать удочки! До утра ведь недалеко. Да еще эти, в колодце, вот-вот развяжутся. Хорошо бы лошадь, пехом-то вряд ли до острожка к утру доберешься. Хорошо еще – ночь лунная, не заплутаешь. До рощи добраться, а там уж места знакомые. Как бы вот только отсюда выбраться? Иван чуть замедлил ход. Вполголоса переговариваясь и смеясь, дружинники направились к длинному бревенчатому строению, по всей видимости – трапезной. Туда же пошла и часть монахов, вернее – только послушники, монахи повернули к кельям, а один – тощий высоченный старец с фанатичным лицом захваченного немцами партизана – гремя веригами, потащился на середину двора, где, пав на колени, принялся громко молиться.
Инок Макарий – вспомнив слова старшего дьяка, догадался Иван. Вроде бы бубнит громко, не должен бы тех, в колодце, услышать. Впрочем, они и без него скоро выберутся. Однако что же делать-то? Раничев огляделся, заприметив, как пара послушников тащили охапки сена в сарай напротив трапезной. Из распахнутых ворот сарая тепло пахло навозом и слышалось ржание. Конюшня! Вот лошаденка бы и сгодилась. Только как… Ноги уже сами несли Ивана к послушникам.
– Мало, мало принесли сенца-то, – войдя в конюшню, по-хозяйски произнес он. – Чай, в поход завтра. Тащите-ка еще, да побольше!
– Да побольше-то архимандрит не велит, батюшко! – Послушники поклонились в ноги.
– Несите, сказано! – повысил голос Иван. – Архимандриту скажете – сам воевода Аксен Колбятыч велел.
– Нам что, – пожал плечами один из послушников. – Мы люди маленькие. Пошли, что ли, робята? Далеко к овину идти-то, сани бы дал, отче, все одно ведь еще не распрягли…
– Во благо работа ваша! – молитвенно сложил руки Иван, давно уже заприметивший низкие, запряженные смирной лошаденкой сани.
Послушники кивнули:
– Славься, Господи, славься.
Проводив их глазами, Раничев тут же вскочил в сани и, чмокнув губами, выехал на освещенный факелами двор. Оглянувшись на воротную башню, подъехал к молящемуся старцу:
– Бог в помощь, иноче!
Старец не удостоил его взглядом, да то и не надо было Ивану, главное – чтоб с башни видели. Поспешно щелкнув поводьями, он остановил лошадь у самых ворот:
– Эй, открывай, паря!
– С чего б это? – свесился с воротной башни молодой парень в мохнатом нагольном полушубке и треухе. В левой руке парень неумело держал копье – словно шест для стога.
– Макарий-старец просил слезно лапника привезти, плоть умерщвлять будет иголками.
– Святой человек! – покачал головою страж. – Видал, как ты с ним говорил.
– Так открывай, чего варежку разинул? Можешь не запирать, посейчас и вернуся.
– Нет уж, лучше запру. Отец келарь ужас до чего строг, сам знаешь.
– Да уж знаю, – хохотнул Раничев и, дождавшись, когда слезший с башни страж распахнет тяжелые дубовые створки, нетерпеливо подогнал лошадь:
– Н-но, залетная!
Вылетев из монастырских ворот, сани быстро помчались к лесу.
– Ямщик, не гони-и-и лошадей! – уворачиваясь от бьющих почти по глазам веток, довольно напевал Иван. Интересно, когда страж поднимет тревогу? И в погоню-то отправить некого – все воины готовятся к утреннему походу в разбойничий стан. Значит, пошлют послушников, служек – а те, конечно, в город поедут – какой тут ближайший? Ну да, Угрюмов, кажется. Ибо куда еще конокраду податься?
Он гнал лошадь всю ночь, местами сбиваясь с пути и поворачивая обратно, изрядно замерз, и иногда, чтобы согреться, слезал с саней и шел рядом. Лишь к утру, когда луна и звезды потускнели, а небо из черно-фиолетового превращалось в красно-голубое, показалась вдали, за холмом, знакомая роща. Раничев придержал лошадь. Как бы поступил он на месте Таисьи, увидев возвращающегося живым того, кто давно уже должен быть мертвым? Наверняка девка попытается его убить, а стреляет она метко, да и с саблей обращаться обучена. По всему видать – ценный кадр! Уж конечно, следит за всеми подходами к острогу – мало ли, возвернется кто, вот как, к примеру, сейчас Иван? Постучит в ворота, а тут и смерть. Чтоб придумать-то? Ну во-первых, лошадь спрятать – пригодится еще, а во-вторых… во-вторых… Ладно, там видно будет. Чмокнув губами, Раничев резко свернул к ельнику, соскочив с саней, взял лошадь под уздцы, повел в заросли. Привязал, покормил взятым из саней сеном. Тяжело дышавшая лошадь благодарно косила на него большим блестящим глазом.
– Ну-ну, милая, – похлопал ее по морде Иван. – Кушай…
Он тщательно замел следы лапником – плохо получилось, заметно, но ежели не очень всматриваться… Сняв шапку, чтоб не мешала, осторожно пошел к дороге. Услышав вдруг чьи-то голоса, едва успел затаиться в ельнике – и не зря! Вдоль стены объезжали острог двое – Таисья и Сувор – хромой, болезненного вида парень.
– Эвон, у ельника-то, словно бы хаживал кто! – оглянувшись, внезапно остановился Сувор.
– Да что ты, Суворе. – Таська сверкнула глазищами. – То лисы, эвон, снег-то размели хвостищами. Не до них сейчас – скоро наши вернутся.
– Уж скорей бы, – улыбнулся Сувор. – Ну что, поедем обратно в острожек?
– Поедем, – улыбнулась Таисья, бросив пристальный взгляд на ельник. И чего зыркает? Иван пожалел, что не прихватил с собой лук, – сейчас бы в Таську стрелой… А не дрогнула бы рука-то? Раничев вздохнул. Наверное, дрогнула бы… Впрочем, чего он ждет-то? Таисья ведь не одна! Конечно, и Сувор может быть с нею в сговоре, но ведь в остроге достаточно людей, не могла же девка подговорить всех? Так нечего прятаться, предупредить, а уж там – будь что будет. Вряд ли воины Аксена дадут пощаду женам и детям разбойников. Вот уж потешатся вволю, тем более здесь, в глуши. Иван решительно шагнул вперед… и споткнулся. Упав в снег, со злостью пнул поваленное ветром дерево… нагнулся и вздрогнул, увидев закоченелый обгрызенный зверьем труп! Подросток, малец, лицо объедено до костей, глаза выклеваны… видны лишь черные, словно у цыгана, кудри. Авдей… Эх, Авдей, Авдей, вот, значит, как. И кто ж тебя приложил здесь? Раничев невесело усмехнулся, кто – вопрос риторический.
Он вышел из-за деревьев, когда Таисья с Сувором уже входили в острожек. Ворвавшись во двор, закричал громко:
– Люди! Беда случилась великая – побили наших, почти что и всех, один я вот упасся!
Сувор так и застыл, недоверчиво моргая, злобно сверкнула глазами предательница Таисья, из домов уже бежали люди.
– То еще не вся беда, – дождавшись их, горестно продолжал Иван. – Княжьи воины, обителью призванные, выступают на нас. – Он посмотрел на вставшее солнце. – Да выступили уже, к полудню будут! Бегите, люди, спасайтеся!
– Куда бежать-то, милай? – Женщины застенали. Кое-кто не поверил Раничеву, но большинство приняло его сообщение всерьез. Атаман ведь обещал вернуться еще вчера к вечеру! Чего ж не вернулся?
Таська вдруг перевернула стоявшую в ворот пустую капустную кадку, забралась на нее, сбросила лисью шапку наземь:
– Стойте, люди добрые, стойте! И правда – идти-то нам некуда, кругом леса. Но все ж не верится мне, что всех наших побили. Да быть такого не может!
– Верно, Таисья! Хоть кто-нибудь, да остался бы.
– Потому – торопиться не будем. Пождем немного наших, а тем временем соберемся, мало ли. – Она перевела взгляд на Раничева. – А ты отдохни с дороги, Иване, охолони малость. А то прибежал неизвестно откуда, руками машешь, – в себя придешь, вот мы тебя и выслушаем со вниманием, верно, бабоньки?
– Верно говоришь, Таисья!
– А то чего ж нам в леса-то бегти? Чай, ведь и дети у нас малые, пропадем, сгинем! А войску княжьему вовек не отыскать сюда дорожку. Да и наши, Бог даст, объявятся.
Переиграла Ивана Таська, переиграла! Вот, змеища сероглазая. Все знала – и как сказать, и как баб за собой повести. Оно и понятно, Таська для них – своя в доску, а Раничев – чужой. Не стал еще до конца своим, не успел, уж слишком мало прошло времени с тех пор, как появился он в разбойном остроге. Чужак! А чужакам в эти времена не очень-то верили и вообще ждали от них всяческих пакостей. Не учел психологии Раничев, не учел – а еще историк! Да, легковерны средневековые люди, но верят – только своим. А он, увы…
Ну ладно, вам же хуже… Что ж, зря приехал, выходит? А Таська не зря его отдыхать повела, ох не зря. Ей ведь совсем немного осталось выждать. Вряд ли она догадалась, что он, Иван, догадался, что она… Тьфу ты, черт, эк заковыристо вышло! А ведь он сейчас самый опасный для Таськи человек. Ситуация, однако… Зачем же она Авдейку-то? Просто так, на всякий случай? Иль тот знал чего? И вообще – она ли? Она… больше просто некому, да и незачем. Интересно, много ей пообещал Феофан? Видно, немало, раз так старается, никого не жалея.
– Отдохни, Иване, – отворив в горницу дверь, ласково пригласила Таисья, кивая на широкую, устланную медвежьей шкурой, лавку. – Я вот поснидать принесу… Ты жди.
Иван кивнул, опускаясь на лавку. Не хотелось бы есть то, что принесет дева, – мало ли что после таких яств приключиться может? Как вон у покойного Клюпы – понос. Ну понос – это еще не самое страшное.
Раничев бросился к двери – в сенях вырос, словно из-под земли, воин с копьем, Сувор. Улыбнулся криво: