– Спасибо, Аристофан. – Старый Карло вытер с уголков глаз набежавшие слезы и кивнул на Ивана с Салимом. – Мои друзья и спасители ищут Винченцо Сальери.
– Спасители?
– После расскажу, Аристофан. Ты не знаешь, как до него добраться?
Аристофан усмехнулся, откинулся к стенке, скрестив на груди руки:
– Почему же не знаю? Корабль Винченцо еще дня три назад направился в Сугдею.
– В Сугдею? Гм… Значит, Сальери в Солдайе… И как же там его отыскать?
– Зачем вам искать купца? Ищите корабль! – неожиданно засмеялся грек. – В неспокойные дни Винченцо всегда прячется на корабле.
– И не боится пиратов?
– А с чего ему бояться пиратов? Он и сам-то, между нами говоря… Впрочем, это не важно… – Грек перевел взгляд на Ивана. – Значит, говорите, нужен Винченцо?
Не дожидаясь ответа, старик вдруг громко хлопнул в ладоши.
– Эй, Аристид, Калликий! – громко закричал он, и в распахнувшуюся дверь, не ту, что вела на улицу, совсем в другую, внутреннюю, неожиданно ворвались два дюжих молодца, вооруженные короткими широкими саблями.
– Звал, отец? – не опуская сабли, спросил один из молодцев, такой же высокий и горбоносый, как и Аристофан.
– Поздоровайтесь с гостями, – строго сказал сыновьям грек. – А вот этих людей, – он кивнул на Раничева и Салима, – отведете к фелюке. Утром, как только рассветет, пойдете к Сугдее, где-то там должен быть корабль торговца тканью Винченцо.
– Знаем, отец, доброе судно.
– Ступайте, – махнул рукой грек. – Да приготовьте гостям постели.
Раничев вдруг поднялся из-за стола:
– Нам некогда спать сейчас, уважаемый Аристофан. У нас еще в городе небольшое дело.
– Небольшое дело? И где? – удивился старик.
– На торговой площади.
– Вот как… Не боитесь, что ограбят?
– А наши арбалеты на что?
– Вы смелые люди. Что ж… Калликий, проводи гостей. Не забудьте – наша фелюка с нарисованным на носу солнцем – вас будут ждать с утра.
На рыночной площади Кафы жарко горели костры, разожженные из сломанных рядков и притащенной из близлежащих домов мебели – кроватей, столов, лавок. В дрожащем желтовато-оранжевом свете высились кучи награбленного добра, приготовленные для раздела по справедливости, – прыгающие блики пламени плясали на рукоятках дорогого оружия, тускло светились в драгоценном шитье тканей, отражались в помятых боках золотых и серебряных чаш. Повсюду ходили литовские и татарские воины – вот сразу несколько притащили к ближайшей куче огромных размеров сундук и, весело крича, принялись выбрасывать оттуда одежду, двое Тохтамышевых ордынцев провели мимо костров связанных меж собою пленников – красивых молодых дев в разодранных платьях – девушки тихо плакали.
– Вон наши. – Ткнув Салима в бок, Раничев замахал руками: – Эгей, Петро!
Сотник Петр Хитрая Нога обернулся с усталой улыбкой, какой-то и невеселой даже, совсем не похожей на надменную ухмылку победителя.
– Кузьму убили, десятника, – тихо произнес он. – И с ним еще многих наших. В подворотне напали, из-за угла. Ты-то как?
– Я-то ничего. – Иван опустил плечи. – А вот Микола…
– Что, и его убили?
– Из арбалета… Жаль. Хоть и смеялись над ним, а все ж хороший был парень.
– Да-а-а… – садясь на парапет фонтана, покачал головой сотник. – Однако война… Пусть земля всем им будет пухом. Это кто с тобой?
– Друга встретил. – Раничев чуть улыбнулся. – Салим… Из сотни Абу Ахмета. Отбился вот от своих, теперь ищет. Ты, Петр, не видал Тохтамышевых?
– У церкви все, – сотник махнул рукой. – Добычу делят. Слышишь, ругаются?
Со стороны квадратного католического храма и в самом деле слышались громкие возбужденные голоса и гортанные крики.
Иван вздохнул:
– Пойду, провожу друга.
– Не затеряйся, Иване, – заглянув ему в глаза, попросил Петр. Пожаловался: – Тошнехонько мне чего-то… Вернешься, вина выпьем.
– Обязательно выпьем, Петро, – отходя от сотника, кивнул Раничев и вместе с Салимом направился к церкви.
А вокруг жарко горели костры, пахло жареным мясом, вином и свернувшейся кровью.
– Абу Ахмет? – переспросил один из татарских воинов, длинноусый, в тускло блестевшей кольчуге из плоских колец и красной, небрежно накинутой на плечи епанче. – А что вам до него? – Он подозрительно посмотрел на Ивана и вдруг резко свистнул, подзывая своих: – Схватить и доставить к минг-баши!
Обнажив сабли, два десятка воинов Тохтамыша вмиг окружили Раничева и Салима. Иван почувствовал, как острое жало копья уперлось ему в спину.
– К минг-баши мы и сами просились, – усмехнулся он. – Только вот этот эскорт, пожалуй, излишен.
– Молчать, – взвизгнул длинноусый. – Говорить будешь, когда спросят. – Он кивнул воинам: – Уведите!
Их провели по широкой, примыкающей к площади улице, освещенной заревом костров и горящими факелами воинов. В черном ночном воздухе проносились алые искры, а над ними надменно сияли звезды. Останавливаясь перед высокими воротами, обитыми начищенной бронзой, шагавший во главе отряда десятник подошел к часовым и что-то сказал им, кивая на Раничева и Салима.
Посторонясь, те развели копья. Бесшумно распахнулись ворота, пропуская отряд в просторный, усаженный фруктовыми деревьями двор, залитый зеленым светом светильников на высоких золоченых треногах. Слева от теряющегося во тьме дома, в увитой виноградом беседке перед выложенным изразцами прудом, окруженным кустами шиповника, на обитом желтым шелком возвышении, скрестив ноги, сидели двое – Абу Ахмет и еще один человек, светловолосый, в парчовом татарском халате, щедро расшитом золотом. Он сидел спиной к пруду, и Раничев не мог бы сказать, русский он или татарин. Вероятно, кто-нибудь из литовских людей, стародубец иль брянец. Что ж, тем лучше – вряд ли при нем Абу Ахмет решится на какую-нибудь пакость.
– Эти люди выспрашивали о тебе, минг-баши, – подойдя к беседке, низко поклонился десятник.
«Минг-баши», – про себя повторил Иван. Тысяцкий, значит. Немалая должность.
– Обо мне? – Абу Ахмет поднял глаза. – А ну, подведите их ближе.
Рваный шрам на его левой щеке, казалось, светился. Остановившись буквально в нескольких шагах от беседки, Иван увидел, как на левой руке минг-баши сверкнул изумрудом перстень, и отраженный его гранями свет внезапно пробрал Ивана до самых костей, до дрожи, до ломоты и адского холода.
– Тот самый, – прошептал Раничев, не отрывая взгляда от перстня. – Тот самый…
Сидевший спиной к ним мужик вдруг обернулся… И вот тут-то Иван похолодел еще больше – это был старый его недруг, боярский сын Аксен Собакин, предатель и законченный негодяй. Но откуда он здесь взялся? Каким образом? Если ему и быть здесь – так только в войсках Тимур-Кутлуга и Едигея. Он же ведь шпионил на Тамерлана! А теперь что ж, решил сменить ориентацию на сто восемьдесят градусов? Или… Или… Или тут дело гораздо хуже? Раничев невесело усмехнулся – уж для них-то с Салимом точно – хуже не придумаешь.
Потеребив красиво подстриженную бородку, Аксен равнодушно посмотрел на Ивана и… широко зевнул, перекрестив рот!
– У тебя еще дела, князь? – поднимаясь с ложа, усмехнулся он. – Тогда я пойду, пожалуй, в опочивальню.
Простившись, он быстро пошел в дом, даже не взглянув больше ни на Раничева, ни на Салима.
Чудесны дела твои, Господи!
Неужели – не узнал? А ведь похоже, что так. Кругом темно – не так уж ярко горят эти светильники, скорей уж так, чуть разгоняют тьму, да и мудрено было узнать сейчас Ивана с Салимом – уж больно смахивали они своим видом на основателей и хозяев Кафы – генуэзцев, фрязин, как их называли на Руси. Бригантина, надвинутый на лоб салад – поди, узнай в этом наемнике-сольдадо русского скомороха! О Салиме и говорить нечего – вылитый итальянец, на что не так давно и купился несчастный торговец рыбой Карло Умбертини.
– Зачем вы искали меня? – жестом отправляя прочь воинов, поинтересовался Абу Ахмет.
– Не мы – я! – сделав шаг вперед, звонко воскликнул Салим. – Я был рабом в этом городе, и я хочу теперь быть в твоем войске, усто!
– Зачем? – Губы минг-баши искривила недоверчивая усмешка.
– Затем, что я ненавижу Хромца, разрушившего когда-то мой родной Ургенч!
– Ургенч? – Словно ужаленный, Абу Ахмет вскочил на ноги. – То-то я слышу по выговору… Ты хорезмиец!
– Ну да… Ты еще не узнал меня, уважаемый Абу Ахмет?
– Узнал? Ну-ка, ну-ка… – Минг-баши присмотрелся. – Кажется, припоминаю… Правда, смутно. Ага, ты выполнял мои поручения в Рязанской земле. А в Ургенче? Кто был твой отец?
– Я не помню своего отца, усто.
– Ладно. – Абу Ахмет перевел взгляд на десятника. – Заберешь его к себе, Артак, и для начала хорошенько накормишь. А его друга… – Он перевел взгляд на Раничева… и вдруг вздрогнул, но, впрочем, быстро овладел собой и усмехнулся. – У тебя тоже ко мне какое-то дело?
– Да, уважаемый, – кивнув, широко улыбнулся Иван. – Я хотел бы переговорить с тобой без лишних ушей.
– Переговорить? Что ж…
Маленький сухой старикашка – слуга – выбежав из дома, подполз на коленях к ордынцу и что-то тихо сказал.
– Что? – переспросил минг-баши. – Предупредить? Хорошо. – Он обернулся к Раничеву: – Ты можешь подождать меня среди моих верных воинов вместе со своим другом.
– Подожду. – Вежливо поклонившись, Иван с Салимом, зашагали прочь от беседки, ведомые молчаливыми воинами Абу Ахмета. Длинноусый десятник замыкал шествие.
– Артак, – внезапно остановил его ордынец.
– Да, минг-баши?
– Не спускай глаз с бородатого, – тихо приказал Абу Ахмет. – И если попытается бежать…
– Я знаю, что делать, уважаемый. – Поклонившись, десятник приложил руку к сердцу.
В доме на втором этаже ярко горели свечи. Их желтое трепещущее пламя отбрасывало на стены и потолок прыгающие черные тени, так что казалось, будто с десяток демонов почтили своим присутствием это просторное, обитое блестящей парчой помещение с низким потолком, поддерживаемым четырьмя небольшими колоннами, позолоченными и перевитыми лентами из нежно-голубого шелка. Узкое стрельчатое окно из мелкого цветного стекла было полуоткрыто. Стоя перед ним, надменный молодой человек, холодно-красивый, тревожно смотрел в ночь. Губы его шептали проклятия. Еще б не шептать… Все так хорошо шло… Если б не этот проклятый скоморох! Аксен до крови закусил губы. По поручению рязанского князя Олега он легко пробрался в литовское войско. Сказавшись московским витязем, пристал к брянцам, с ними и проделал весь переход, лишь меняя коней, а вот при штурме города трусливо отсиживался в стороне, и лишь только когда все войско ворвалось в город, выждав удобный момент, ломанулся туда же. Князь Олег Иванович в последнее время что-то не очень благоволил Аксену – быть может, оклеветали враги? Тот же старый гриб Панфил Чога… или этот внезапно появившийся в Угрюмове скоморох, Ефим Гудок, что пришел с новгородской ватагой. Или Таиська, змея, возжелала отомстить за то, что не поделился с ней воровским кладом. Младший дьяк Авраамка, Софроний, тиун Феоктист – тоже могли подкинуть собаку. Да мало ль врагов да завистников? Все подозрительней смотрел на Аксена князь, все меньше давал важных поручений, и вот пришлось буквально-таки напроситься в полное опасности путешествие, на которое Аксен в обычных обстоятельствах никогда бы и не решился, да вот сейчас выбирать было не из чего. Чувствовал – горела под ногами земля. Сам предавал – это да, но вот когда начали предавать самого, стало совсем тошно. И главное – рассчитывать не на кого! Батюшка, боярин Колбята, тот еще, себе на уме, пес. На что ему опальный сын? И так-то не особо жаловал. Почитай, один верный человек и остался – холоп Никитка Хват, да и тот все чаще посматривал на сторону, а не сбегал, потому как надеялся, что и изменится еще все, и вернется Аксен Колбятин сын Собакин на Русь богатым и уважаемым человеком. А ведь так и будет, похоже! Поначалу-то, как выехали из Переяславля, хотел было Аксен послать ко всем чертям князя с его опаснейшим поручением – приглядывать и доносить в точности обо всем, что в Витовта да Тохтамыша-царя войске делалось, – да махнуть в Москву, попросившись на службу к великому князю Василию Дмитриевичу. Многие тогда так делали. Московск