– Видишь во-он тот лесок, Харимча?
– Вижу, не слепая.
– Засядете там, в кусточках, затаитесь, чтоб ни одна веточка не хрустнула, ни одна птица не взлетела. Приготовите стрелы заранее, но помните – стрелять только по моему знаку, вот как крикнул – хур-р-ра! Слышишь хорошо?
– Да уж, не глухая.
– Тогда действуй, и да поможет вам Христородица и великий Тэнгри!
Харимча, ухмыльнувшись, побежала к гэру, на ходу поправляя задравшийся подол дэли.
– Ну а нам – туда, – Баурджин кивнул на поросшую лесом площадку у самой дороги. – Будем, так сказать, держать передовой рубеж обороны. Гамильдэ, если что со мной случится, не забудь, как вражины станут теснить, крикнуть – хур-ра! Посмотрим, чего стоят бабоньки…
В это время организованные одноглазой Харимчой бабоньки относительно стройной толпою шли к лесу. Позади них, с двумя луками за плечами, бойко вышагивала новоявленная мать-командирша и что-то ритмично выкрикивала… Баурджину даже послышалось, что – «левой, левой, ать-два!»
Нойон улыбнулся:
– Хорошо идет тетка!
Набросав валежника, мужчины перекрыли дорогу. Гамильдэ-Ичен, Цэцэг с Цэрэном – похожие, как близнецы-братья, Сухэ… Н-да-а, не густо. Вот если бы пулемет! А лучше – два. Один – здесь, другой в том лесочке, где женщины с одноглазою командиршей. Ладно, мечтать потом будем…
– Вот они, – натягивая тетиву, сквозь зубы произнес Гамильдэ-Ичен. – Едут!
– Вижу, – прошептал нойон и, предупредив, чтоб без команды не стреляли, натянул лук…
Показавшиеся из-за перевала всадники ехали нагло, ничуть не скрываясь. Да, где-то около двух десятков. Но все – в кожаных латах, в кольчугах, при шлемах и круглых щитах. Над головами всадников угрожающе покачивались тяжелые наконечники копий, сытые кони мяли копытами траву. Да-а, этих… (так и хотелось сказать – «закованных в сталь псов-рыцарей») вряд ли можно будет сдерживать долго. Однако деваться некуда, глаза боятся – руки делают. Не так страшен черт, как его малюют…
– Приготовились!
Баурджин наладил стрелу, выбрав целью надменного воина в сверкающем доспехе из железных пластин. Такие же пластины прикрывали и круп коня. Над блестящим в солнечных лучах шлемом развевались черные перья ворона. Какое на редкость неприятное лицо… И ухмылка…
В глаз его, в глаз! Бей ворона в глаз!
Нойон потянул тетиву…
И вдруг услышал крик.
Кричала выскочившая из укрытия Боргэ… Куда ж ты, девочка? Стой!
А за ней уже бежали все!
Баурджин выругался – дисциплинка, мать вашу!
– Не стреляйте, не стреляйте! – подбежав к засаде, закричала Боргэ. – Это свои, наши! Наши мужчины вернулись! Слава Христородице! Дедушка, дедушка! – распахнув объятия девчонка бросилась к надменному всаднику. Тот склонился и, легко подхватив внучку, усадил ее перед собой на коня.
– Так вот он, пресловутый Чэрэн Синие Усы, – шепотом протянул Баурджин.
Из леса с ликующими криками бежали женщины…
Глава 6ПодарокЛето 1201 г. Северо-Восточная Монголия
В каждой повозке с навесом есть госпожи,
В каждой повозке с передком есть девицы…
Цэрэн и Цэцэг сбежали! Вот это была новость. Прихватили все вырученные за товары деньги и шкурки пушных зверей, все шесть объемистых переметных сум, всех лошадей, включая заводных. Ну, сволочи!
– А ты куда глядел, Сухэ? – взъярился Баурджин, отвязывая от дерева спеленутого, словно кукла, парня. – Я же предупреждал – будь с ними поосторожней!
– Да они сказали – мол, постой покарауль тут, а мы пока место для ночлега присмотрим…
– Так ведь уже присмотрели же!
– Они сказали, что знают и получше место. Туда и повели лошадей… Я тоже за ними пошел, посмотреть, что за место… А они… Они…
– Ясно, – махнул рукой нойон. – Свалили наши разбойнички, прихватив всю нашу выручку. Да и черт с ней, с выручкой – лошадей жалко! Что теперь, пойдем пешком к Джамухе жаловаться? Мол, ну и порядочки на твоей территории, уважаемый хан, – без солидной охраны ни пройти, ни проехать. Может, еще компенсацию от него потребовать?
– Так, может, вернуться назад, в кочевье Чэрэна Синие Усы? – с ходу предложил Гамильдэ-Ичен. – Рассказать все – они помогут.
Баурджин скривился:
– Они-то помогут, кто бы сомневался? Только нам-то ведь не это нужно! Что нам с их помощи? Время, время потеряем, а Темучин ждет обстоятельного доклада как можно быстрее – и я его понимаю. Как понимаю и то… – нойон усмехнулся, – что тебя так влечет в это кочевье, Гамильдэ. Вернее – кто.
Юноша смущенно понурился.
– Ладно, ладно, Бог даст, еще зашлешь сватов к своей зазнобе!
Говоря так, Баурджин кривил душой, вовсе не веря в сказанное. Род Чэрэна Синие Усы, конечно, отнесся к гостям очень хорошо – как поступил бы и любой другой род, в полном соответствии с великим законом степи. Однако как ни крути, а это был вражеский род, род Джамухи, с которым вот-вот предстояло кровавое столкновение. И наверное, не стоило бы сейчас обнадеживать юношу, потерявшего голову от любви. Впрочем, любовь ли это? Скорее так, увлечение…
– О чем задумался, Гамильдэ?
– А? – Юноша оторвал взгляд от неба. – Стихи сочиняю.
– Вот это дело! – язвительно расхохотался нойон. – А я-то полагал, ты думаешь о том, как нам отсюда выбраться.
– И об этом подумаю, – невозмутимо отозвался парень. – Вот только досочиняю. Всего-то две строчки осталось… Баурджин-гуай, не подскажешь рифму к словам «сталь кос»?
– Навоз! – нойон не выдержал и даже хотел было прикрикнуть на юношу, чтобы занимался делом. Но сдержался. Не накричал. Просто глубоко вдохнул… выдохнул… вдохнул – выдохнул… И так несколько раз…
А потом сказал:
– К «стали кос» очень подходит «курносый нос», Гамильдэ.
– Курносый нос? – Юноша улыбнулся. – Вообще – хорошо… но не очень хорошо…
– Ну, тогда – «милый нос».
– А вот это гораздо лучше! Спасибо, нойон. Хочешь, прочту стихи?
– Конечно, прочти – мы с Сухэ их охотно послушаем, верно, Сухэ?
Алтансух непонимающе мотнул головой.
Гамильдэ-Ичен подбоченился и, откашлявшись, громко, с выражением, произнес:
– Сказание о несчастной любви!
Тут же и пояснил:
– Это название такое.
Пряча улыбку, Баурджин погрозил юному приятелю пальцем:
– Неправильно ты, Гамильдэ, балладу свою назвал, безрадостно. Даже можно сказать – политически безграмотно! «Сказание о счастливой любви» – вот как надо!
– Ну, вообще, да, – подумав, согласился поэт. – Так гораздо лучше.
Баурджин вольготно развалился под деревом и приготовился слушать:
– Ну, ладно, ладно, потом исправишь. Давай, читай своего «Гаврилу»!
– Кого?
– Ну, сказание…
– Ага… Слушайте…
Долог халат, а мысли узки!
И солнце уже не светит,
И нет причин для радости,
Когда любимой свет глаз не греет,
Когда погасла сталь ее кос,
Когда поник милый нос…
Юноша картинно застыл в позе убитого горем героя, и налетевший ветерок трепал его волосы, словно конскую гриву…
– Ну и встал! – прищелкнул языком нойон. – Прям Фернандель… Не, не Фернандель – Жан Маре!
Гамильдэ-Ичен тряхнул головой:
– Сейчас продолжу…
– Давай, давай…
Поэт вытянул вперед правую руку, ну точь-в-точь пионер, читающий приветствие очередному партсъезду:
– Желто-синий ирис расцвел в сопках – я верю, мы с тобой встретимся, и так же расцветет мое сердце!
Юноша вздохнул и, опустив руку, шмыгнул носом:
– Ну, пока все…
– Здорово, – от всей души похвалил нойон. – Только вот эта аллегория с желто-синим ирисом как-то не очень впечатляет – лучше б какой-нибудь другой цветок взять, желательно – красный, как сердце. Например – мак. А еще лучше – гвоздику.
Красная гвоздика, спутница тревог, красная гвоздика – наш цветок! – ностальгически напел Баурджин-Дубов и, подводя итоги, добавил: – Ну, стихи послушали, песни попели. Теперь можно и подумать, покумекать, так сказать, о делах наших скорбных. Юноши, не расслабляйтесь, ставлю задачу – как можно быстрей выйти к кочевьям Джамухи. Поясняю, не к самым ближним, но и не к дальним. К средним по дальности. И выйти так, чтобы никто не заподозрил в нас ни разбойников, ни – упаси, Христородица – лазутчиков Темучина. Задача ясна?
– Ясна, господин нойон!
– Тогда думаете, время пошло.
Он и сам думал, а как же, чужие головы – хорошо, а своя – лучше. Тем более сейчас, после небольшой разрядки, мысли текли легко и привольно. В кочевье Джамухи их – Баурджина, Гамильдэ-Ичена, Алтансуха – никто не знает, значит, в принципе, можно назваться кем угодно. Стоп! Нет, не кем угодно. Барсэлук… Или как там его – Игдорж Птица? Нет – Игдорж Собака, вот как. Шпион Джамухи. Скорее всего, он уже доложил своему повелителю о подозрительных торговцах… торговцах – именно торговцах. Значит, сказаться кем-нибудь другим – себе дороже выйдет, оправдывайся потом. Да, вот еще – что там наболтал Барсэлуку Сухэ?
– Эй, Алтансух…
Ничего особенного Сухэ лазутчику не рассказывал, кроме всяких забавных историй из жизни подвластных Темучину племен, что, вообще-то, не должно было вызвать подозрений – купцы могут торговать, с кем хотят. Барсэлук, кстати, сбежал во время нападения банды Дикой Оэлун… Вот так и говорить – правду: дескать, мы несчастные торговцы, ограбленные дочиста разбойничьей шайкой. Чего еще думать-то? Да, но, с другой стороны, что это за статус такой – ограбленные торговцы? И почему они, вместо того чтобы пробираться в родные края, упорно идут на север, в кочевья великого хана Джамухи? Чтобы пожаловаться на разбойников? Хм… Подозрительно. И стоит ради этого тащиться черт знает куда, да еще пешком? Пешеходов кочевники не просто не уважают – презирают, и общаться с подобными неудачниками вряд ли станут. Значит, надо придумать что-то еще…
Баурджин неожиданно улыбнулся: