В течение последующих нескольких месяцев, несмотря на слова поддержки и утешения Монктона, герцога пресекали на каждом пункте в списке его требований. Герцог чувствовал, что в какой-то момент он сможет вернуться к публичной жизни в Британии и империи только лишь в роли старшего брата, поддерживающего нового короля. В противоположность этому, король и двор видели его и его невесту в качестве угрозы, решение Эдуарда VIII поставить личные желания выше выполнения своего долга перед королевством абсолютно противоречило смыслу монархии.
Хотя герцог решил не жертвовать личной жизнью, он ожидал, что его младший брат, который был не так хорошо готов ни физически, ни умственно для неожиданного восхождения на престол, возьмет на себя тягостную задачу короля.
Королевскую семью также не покидал страх, восходящий еще к средневековью, что старый король ни в коем случае не может быть представлен в хорошем свете. При дворе, включая новую королеву, считали, что он должен оставаться в изгнании, так как он сам добровольно бросился во тьму. Любое преждевременное возвращение будет считаться угрозой новому королю и его порядкам. В Новый год отречение стало единственной темой для разговора королевской семьи.
Придворный библиотекарь Оуэн Моршед вспоминал, как король и королева много размышляли о неординарной личности Эдуарда и его умении очаровывать людей. Он заметил, что королева выразила негласный страх: если он расстанется с миссис Симпсон «будет опасно иметь такую сильную личность, такую притягательную личность, которая шатается и ничего не делает». Хотя премьер-министр Невилл Чемберлен пришел к мнению, что герцогу можно разрешить вернуться в Англию, только значительно уменьшить его королевскую роль, королева была неумолимо против этого. Как вспоминал Уолтер Монктон:
«Она естественно думала, что должна быть настороже, так как герцог Виндзорский, с которого другие братья всегда брали пример, был привлекательной, жизненно важной персоной, которая может объединить всех тех, кто критически относится к новому королю, который внешне был меньше одарен грацией, на которую так приятно смотреть».
Мнение королевы превалировало: на Даунинг-стрит приготовили 64-страничный доклад на тему предлагаемого финансового обеспечения нового герцога Виндзорского, основанный на потенциальных трудностях для короля и королевы, если свежеиспеченная американская герцогиня создаст конкурентный двор, финансируемый из государственного бюджета. Автор сэр Горас Уилсон предупредил:
«Не следует считать, что она отказалась от надежды стать королевой Англии. Известно, что у нее безграничные амбиции, включая желание вмешиваться в политику; она имела связь с нацистским движением и потворствует идее диктаторства».
После долгих раздумий по поводу финансового положения герцога, наконец было решено, что король даст ему ежегодное пособие размером 25 000 фунтов, но при условии: если он решит приехать в Британию без разрешения короля, он потеряет пособие. Это спровоцировало гневное письмо на семь страниц от герцога премьер-министру. Он написал, что это решение было «несправедливым и нетерпимым, так как это равносильно тому, что я буду принимать деньги за то, чтобы оставаться в изгнании». Он «не собирался отказываться от родной земли или права вернуться туда».
Письмо ничего не изменило. Его брат написал ответ, в котором говорилось, что «выплата этого добровольного пособия будет зависеть от того, что он не вернется в страну без согласия короля».
Несмотря на всю горечь и злобу, королевские изгои должны были думать практически и решить, где они будут жить в своем изгнании. Долгое время герцога тешила мысль, что он сможет вернуться в свой любимый Форт-Бельведер и хотя бы на какое-то время оставаться там в тихом уединении. Эта амбиция ни к чему не привела.
Было много разговоров, что они переедут в Соединенные Штаты, герцог в какой-то момент обсуждал вопрос о приобретении недвижимости около Балтимора. Даже президент Рузвельт был втянут в эти догадки. Незадолго до того, как Уоллис и Эдуард решили пожениться, группа рабочих была привлечена к реконструкции Крамуолда, дома Германа Роджерса на реке Гудзон. Все, включая президента, думали, что вскоре у него появится королевский сосед.
Президент направил записку на бланке Белого дома брату Германа, Эдмунду: «Вы, несомненно, слышали местные слухи о том, что 39 сантехников, маляров и плотников готовят дом для герцога Виндзорского и его будущей невесты!» Этот план, однако, ни к чему не привел, какое-то время после их свадьбы королевская пара в основном жила в отеле Meurice в Париже, а потом они наконец арендовали два дома в Париже, а также замок на мысе Антиб на юге Франции.
Пока герцог медленно мирился с реалиями жизни в изгнании, ему и миссис Симпсон пришлось осознать, что их мечта об официальной свадьбе была лишь причудливой идеей. Было совершенно очевидно, что при дворе все были против; их свадьба не появится в «Придворном циркуляре», на ней не будет королевских гостей или других представителей двора, и церковь Англии не позволит епископу или любому другому члену духовенства поженить их. Король даже запретил Луису Маунтбеттену, который был давним другом герцога и которого он назначил своим шафером, посещать свадьбу. Когда их любимая собака Слиппер умерла от укуса ядовитой змеи, они посчитали это предзнаменованием. Королевская кукла вуду работала.
«Это все печально, – писала Уоллис. – Отправиться в наше путешествие с надлежащей поддержкой много бы для нас значило». Она была права, считая, что ее муж слишком доверял своей семье, которая приложит все усилия, чтобы отказать ему в достойной и подобающей для бывшего короля Англии позиции. Королева обвиняла «определенного человека» во всех бедствиях, обрушившихся на Виндзоров, а миссис Симпсон, в свою очередь, была на ножах с королевой Елизаветой. «Как ей это нравится, – горько писала она герцогу. – С их стороны не будет поддержки». Она вернулась к той же теме в другой записке: «Я виню во всем жену [короля] – которая нас обоих ненавидит».
Куда бы они не повернулись, они видели врагов или друзей, которые отвернулись от них или использовали их. Последней каплей для Уоллис стало то, что Ньюболд Нойес, один из дальних кузенов миссис Симпсон, опубликовал серию статей в Америке на основе семейных разговоров. Хотя истории были совершенно безобидные, она чувствовала, как безцеремонно влезли в ее личную жизнь. Проигнорировав совет Германа Роджерса быть выше всей этой шумихи, Уоллис подала иск за клевету и наняла адвоката из Парижа Армана Грегуара представлять ее интересы в суде.
Это была чудовищная ошибка. В то время французские силы безопасности знали его как известного нацистского активиста, которого ранее назвали «одним из самых опасных нацистских шпионов». Несмотря на то, что в конце концов она забрала иск из суда, ее связь с известным сторонником нацизма – после войны его приговорили к пожизненной каторге за пособничество нацистам, – не способствовала исчезновению повсеместных подозрений в официальных кругах, что она была врагом государства.
Не только миссис Симпсон была расстроена и озлоблена сложившейся ситуации. На этот раз герцог позабыл о первом правиле королевской власти: «Никогда не жаловаться, никогда не объяснять». Он подал иск о клевете в отношении безобидной книги «Комментарий к коронации», в которой добавили ложку дегтя в бочку меда и сообщили, что герцог и его будущая жена были любовниками до ее развода и что до отречения он слишком много пил.
Идея перекрестного допроса герцога на свидетельской скамье вызывала у дворца дрожь. «Так унизительно», – заметила королева. Поэтому королевского адвоката, сэра Уолтера Монктона послали успокоить герцога и уладить дело, чтобы оно не дошло до суда. Он выполнил оба пункта: герцог получил существенную компенсацию от незадачливого издателя.
Если герцог говорил правду, это значило, что он променял престол на женщину, с которой он наслаждался чисто платоническими отношениями. В современном мире едва ли можно было бы поверить в такое. Если же, как подозревали королева Мария, несколько придворных и как минимум один королевский дворецкий, он лгал, это значило, что он был готов лжесвидетельствовать и рисковать лишением свободы, а также был готов к вечному позору, для защиты чести миссис Симпсон – потенциально губительный выбор даже для безрассудного королевского романтика.
Окруженные врагами герцог и его будущая жена были вынуждены полагаться на утешение полных незнакомцев. Уоллис чувствовала себя в плену на вилле Роджерсов в Каннах, поэтому с рвением приняла приглашение Чарльза и Ферн Бедо провести время в укромном Шато-де-Канде в одном из регионов Франции, в Землях Луары. Кэтрин Роджерс написала своей давней подруге Ферн Бедо, чтобы та пригласила измотанную и скучающую миссис Симпсон. Приглашение было должным образом отправлено и принято, Роджерсы и Уоллис – с ее личной горничной и 27 предметами багажа – прибыли в роскошный замок в начале марта.
Сам Чарльз Бедо, который до этого никогда не встречался ни с герцогом, ни с миссис Симпсон, был яркой личностью, мультимиллионером, который сам сколотил свое состояние, он начал взрослую жизнь в качестве ученика сутенера в известном районе Парижа Пигаль до того, как отправился в Нью-Йорк, где нашел частную компанию, которая представила первое научно обоснованное изучение трудовых движений и затрат времени. Состояние, которое он сколотил после внедрения этих индустриальных методов по всему миру, позволило ему предаваться своей страсти к охоте и разным экстравагантным экспедициям в малонаселенные уголки земного шара. В 1934 году он присоединился к поездке по северной Британской Колумбии в Канаде с Германом Роджерсом и его братом-банкиром Эдмундом.
У колоритного бизнесмена была и другая сторона. С тех пор, как его компании были захвачены в нацистской Германии в 1934 году, он усердно работал, чтобы втереться в доверие к руководству. Он арендовал замок в Берхтесгадене, чтобы быть ближе к нацистской верхушке, и с широким спектром его политических и деловых связей он был естественным каналом для передачи информации важным контактам в нацистском режиме. Как отметил историк, профессор Джонатан Петропулос: «Он почти наверняка был членом нацистской разведки; он лично знал Геринга и имел много немецких деловых контактов».