Даже пока вы были в Лиссабоне, разговоры по телеграфу через различные каналы, которые могли быть использованы не на благо Вашего Королевского Высочества. Существует опасность использования всего того, что вы скажете в Соединенных Штатах, что нанесет вам вред и укажет на расхождения с британским правительством. Я так опасаюсь, что что-либо омрачит успех, который, я уверен, ждет вашу миссию. Мы все проходим через время огромного стресса и страшной опасности, и каждый шаг нужно делать с большой осторожностью».
В дополнение к мрачному настроению письма Черчилля, «надежный эмиссар» Британии должен был сообщить герцогу и герцогине о неминуемой опасности и рассказать, что немцы планировали их похищение. Когда герцог с недоумением спросил: «Но чем мы можем быть им полезны?» Монктон объяснил, что в случае захвата немцами Британии, Гитлер планировал посадить герцога обратно на трон в надежде разделить народ и ослабить их решимость сопротивляться.
В ответ герцог сообщил Монктону о британском плане убить его и его жену в Португалии или на Багамах. В это судьбоносное воскресенье он был так напуган поворотом событий, что отказался назвать источник этой информации. Только после того, как Монктон согласился телеграфировать в Лондон, чтобы герцогскую пару сопровождал детектив из Скотланд-Ярда в их поездке на Багамы, он наконец согласился отправиться туда.
Как только им выделили телохранителя, герцог отправил записку в одну строчку Черчиллю, подтверждая дату отъезда – 1 августа. Немцам понадобилось немного времени, чтобы узнать о решении герцога, Шелленберг написал в своем дневнике содержательную фразу: «Уилли этого не хочет». Гитлер, согласно мемуарам Шелленберга, даже слышать об этом не хотел, приказал немедленно похитить герцогскую чету. Учитывая их усиленную охрану, этот приказ был непрактичным.
Герцог встретился со вторым испанским эмиссаром Доном Анхелем, как и договаривались, два дня спустя. Его ответ был разочаровывающим, по крайней мере, для немцев и испанцев. Суть его высказываний заключалась в том, что это было неподходящее время, чтобы быть вовлеченным в переговоры, которые противоречили приказам его правительства и которые только спровоцируют его оппонентов и подорвут его влияние и престиж. Он добавил, что мог предпринять действия на Багамских островах, если будет необходимость.
Сомнения у герцога остались. Всего за день до отъезда «очень обеспокоенный» герцог встретился с испанским послом Доном Николасом для последнего обсуждения. Дипломат призвал герцога не уезжать из Европы, сказал, что Британия должна иметь «силу в резерве, которая смогла бы противостоять неизвестному в будущем. Может наступить момент, когда Британия захочет опять видеть вас во главе, следовательно, вы не должны уезжать далеко».
Это был тонкий аргумент, льстивый и разумный. Он сказал подобное и президенту Салазару, его аргумент отражал международный статус герцога:
«У меня всегда было такое впечатление, что герцог, несмотря на свой темперамент, может быть козырем в политике умиротворения; я все еще думаю, что он и сегодня должен сыграть свою роль, при условии если он не слишком далеко. Такие козыри не так многочисленны, чтобы ими можно было пренебрегать или позволить им быть уничтоженными».
Еще одна последняя отчаянная мольба исходила от его хорошего друга, первого эмиссара Дона Мигеля, который прилетел в Лиссабон, чтобы задержать их. Он встретил жесткое британское сопротивление в лице Монктона, который потребовал доказательства заговора Британии против герцогской четы. Когда Дон Мигель попросил несколько дней для сбора доказательств, Монктон даже слушать его не стал. Однако он согласился на просьбу герцога, что когда они приедут на Бермуды, Монктон лично заверит их, что было безопасно ехать на Багамы. Об их благополучии так беспокоились, что сам Черчилль попросил Адмиралтейство предоставить крейсер для конвоирования пассажирского лайнера через Атлантику. Бывший первый лорд адмиралтейства был проинформирован, что каждый военный корабль был необходим в случае вторжения в Великобританию.
В последней попытке фон Риббентроп решил показать свое лицо, по крайней мере, посредством доктора Санто Сильву, который принимал у себя Виндзоров. В телеграмме послу Гюне он изложил информацию, которую доктор Сильва должен донести до герцога.
Когда доктор Сильва будет обсуждать вопрос, он должен сослаться на «авторитетный немецкий источник», а не на самого фон Риббентропа. Доктор Сильва должен был сказать герцогу следующее:
«Германия действительно хочет мира с английским народом. „Клика Черчилля“ стоит на пути этого мира. После тщетной попытки фюрера апеллировать к здравому смыслу, Германия намерена заставить Англию заключить мир всеми средствами власти. Хорошо, если герцог будет готов для дальнейшего развития событий. В этом случае Германия будет готова тесно сотрудничать с герцогом и расчистить путь для любого желания герцога и герцогини».
Он добавил, что если герцог все еще будет настаивать уехать из Португалии, доктор Сильва должен организовать секретный канал связи, чтобы немцы могли поддерживать с ним связь. Он должным образом передал сообщение, но герцог был непреклонен.
В день отъезда Шелленберг с помощью бинокля, стоя в башне немецкого посольства, наблюдал, как герцогская чета поднималась на борт американского пассажирского корабля. «Все происходило так близко, будто я мог дотронуться до них», – вспоминал он. Беспомощно он смотрел на лихорадочные приготовления к отъезду: судно несколько раз проверяли на возможные взрывные устройства – или «адские механизмы» как называл их Шелленберг. Проверялась даже ручная кладь.
В день их отъезда 1 августа 1940 года Гитлер наконец выпустил директиву 17. Он, может, и проиграл первый раунд битвы за Виндзоров. Но битва за Британию – уже совершенно другая история.
Даже если герцог и герцогиня исчезли из поля зрения, они остались в немецких умах, особенно после того, как посол Гюне телеграфировал в Берлин о реакции герцога на предложение фон Риббетропа.
В своем докладе 2 августа он описал, как слова фон Риббентропа произвели «глубочайшее впечатление» на бывшего короля:
«Он высоко оценил, насколько внимательно были приняты во внимание его личные интересы. В своем ответе герцог отдал должное желанию фюрера заключить мир, что было схоже с его собственной точкой зрения. Он был твердо убежден, что если бы он был королем, то до войны бы дело не дошло. С призывом к сотрудничеству в подходящее время для установления мира он бы с удовольствием согласился».
Посол сообщил, что герцог подчеркнул: он должен подчиняться приказам его правительства и что пока слишком рано для дипломатического вмешательства. Если ситуация изменится, то он был готов немедленно вернуться, несмотря на личные жертвы. Он согласился оставаться в «непрерывной связи» с доктором Санто Сильвой и согласовал кодовое слово, при котором он немедленно вернется.
Вывод в докладе:
«Заявления герцога были, как подчеркнуло доверенное лицо, поддержаны силой воли и глубокой искренностью и включали в себя восхищение и симпатию к фюреру».
Хоть историк Джон Уоллер описал сообщение фон Риббентропа как «отличающееся своей наглостью», он отметил, что «хоть и выпытанный, но ответ герцога был еще более примечательным доказательством серьезной неосмотрительности. Отклонив предложение Гитлера, чтобы не вызвать скандал, он выразил признательность и сказал, что если положение дел изменится, он пересмотрит свою позицию. Этот компрометирующий документ оставил дверь открытой для дальнейших немецких интриг».
Хоть рассказ об операции «Уилли» сам по себе достаточно острый, многие историки добавили еще больше масла в огонь. Говорили, что двоюродный брат герцога, принц Филипп фон Гессенский, который встречался с герцогом в Лиссабоне в июле 1940 года для неформальных мирных переговоров. Это не такая уж надуманная теория: Гитлер использовал принца как дипломатического посредника, он был одним из окружения герцогского визита в Германию в 1937 году, и как и герцог Виндзорский выступал в пользу мирного урегулирования конфликта.
После исчерпывающего расследования биограф принца Филиппа, профессор Джонатан Петропулос, не нашел доказательств секретных королевских встреч. Но как он признал: «Если встреч не было, это еще не говорит о том, что Филипп с братьями не пытались устроить мирные переговоры».
Далее в статье 1979 года в лондонской газете Sunday Times говорилось, что брат-близнец принца Филиппа, принц Вольфганг, заявил, что герцог Кентский служил посредником между принцем Филиппом и герцогом Виндзорским. Учитывая холодные отношения между братьями, это сомнительно. Однако подозрительное отсутствие и отказ в доступе к бумагам относительно герцога Кентского в Королевских Архивах в Виндзорском замке только подлили масла в огонь.
Наиболее пикантные предположения высказал историк Питер Аллен, который заявил, что заместитель фюрера, Рудольф Гесс, сам прилетел в Португалию ради мирных переговоров с герцогом 28 июля, в тот же день герцог встречался со вторым испанским эмиссаром. Его сопровождал известный начальник секретной службы, Рейнхард Гейдрих, который выступал в качестве телохранителя Гесса. Аллен утверждает, что эта секретная поездка Гесса в Португалию и его переговоры с герцогом и «важным», но не названным британским министром, побудили Гесса тайно посетить Британию в мае 1941 года, где он надеялся организовать мирные переговоры с герцогом Гамильтоном. Учитывая обсуждения герцога со вторым эмиссаром и прибытие Монктона в тот же день, что и Рудольф Гесс, эта теория кажется неправдоподобной.
Во время своей поездки Виндзоры загорали на палубе, разговаривали с другими пассажирами и смотрели фильмы в кинотеатре корабля, их неутомимая горничная, мадемуазель Мулишон, пыталась доставить драгоценные вещи герцогини из ее парижского дома. Прождав несколько дней на португальской границе, она была арестована. «Пожалуйста, попроси своих друзей отпустить Маргарит, так как она в отчаянии», – телеграфировала герцогиня своему другу Хавьеру Бермехильо.