риков считала, что это может поставить под угрозу объективность операции. Затаенная вражда по отношению к британским историкам была такова, что британский дипломат, который жаловался на их обструкционное поведение, сказал, что «британские историки – вонь в наших носах».
Уилер-Беннетт выступал за то, чтобы проект закрыли без ведома британского главного редактора, Маргарет Ламберт. Как ни странно такое скрытное поведение привело к примирению доктора Свита и британского главного редактора. Теперь они увидели общего врага в лице добродушного историка. Как написала мисс Ламберт 31 января 1956 года:
«Уилер-Беннетт самостоятельно, ни слова не сказав мне, решил, что будет лучше, если проект немедленно закроется, он пошел к вышестоящим лицам и сказал им это. Не могу даже описать, что я почувствовала; я сначала даже не поверила в это.
Что касается его мотивов, то мы думаем, что они напрямую не связаны с нами и что они личные. Мы знаем, как он благодарен за новую роль биографа и может быть, его старая любовь встала на дороге у новой. Там был интерес к одному аспекту последнего тома (доклады о герцоге Виндзорском в томе VIII) и в настоящее время их будет куда больше».
С помощью сэра Льюиса Нэмира она сумела предотвратить немедленное закрытие проекта, он смог просуществовать до марта 1959 года.
Публикация такого долгожданного, опасного тома была отложена швейцарским правительством, которое беспокоилось, что определенные документы, избранные для публикации в томе Х серии D, покажут, что они нарушили свой хваленый нейтралитет во время войны. Они переживали, что любые публикации отразятся на том, как иностранные правительства будут относиться к ним в будущем.
После публикации посмертных мемуаров Уолтера Шелленберга в июле 1956 года Андре Дойтчем споры о Виндзорском файле становились немного, так сказать, научными. История немецкого разведчика, написанная Луи Хагеном, пилотом-планеристом Союзников, который написал бестселлер о высадке десанта в Арнеме, появилась в заголовках по всему миру с сенсационными утверждениями, что герцогу было предложено 50 миллионов швейцарских франков, чтобы перейти на сторону немцев. История, которая была опубликована в журналах в Швеции и Западной Германии и перепечатана в лондонской газете Sunday Dispatch, быстро и всесторонне отрицалась герцогом:
«Я не читал газетные статьи о нацистских интригах, которые должны были меня беспокоить. Без сомнения, Шелленберги гитлеровского режима имели разные окольные схемы в уме. У меня не было никакой связи с Шелленбергом, и раз уж на то пошло, я никогда о нем не слышал до того, как возникла эта ситуация. Что касается фон Риббентропа, я видел его только на официальных встречах и с 1937 года с ним не встречался».
Посмертно Шелленберг вытащил герцога из ямы, общественный взгляд сосредоточился на нацистских заговорах, а не на предательстве герцога. Тем не менее откровения Шелленберга вскоре затмились женой герцога, которая опубликовала автобиографию (она воспользовалась услугами литературного раба) «У сердца свои причины» в том же году. Так как она была сосредоточена на человеческой стороне истории любви века, это дало наблюдающему миру, особенно женщинам, яркое представление о ее жизни.
В конце концов, главное событие, долгожданная публикация тома Х серии D 1 августа 1957 года была разочарованием. Министерство иностранных дел усердно работало, чтобы оповестить всех редакторов и корреспондентов, что герцог был невиновен, и был пойман в сеть нацистских заговоров, что он был королевским простофилей, а не королем-предателем.
Появившиеся статьи отразили мышление правящих кругов: «Заговор против герцога», – гласил заголовок в Manchester Guardian и отражал консенсус, что он был жертвой, а не заменой Квислингу. «Нацисты пытались заманить герцога Виндзорского под свое влияние», – гораздо более многословное название была на первой полосе New York Times. История была лишь мимолетной грозой; на следующий день те же газеты объявили, что герцог подписал контракт с издательством Houghton Mifflin на написание книги о другой его большой страсти в жизни, садоводстве. Как заметила Сара Брэдфорд: «Министерство иностранных дел развернуло целую кампанию. А пресса была весьма наивна».
Только чтобы подчеркнуть точку зрения, официальная записка Министерства, вставленная в тома, выпущенные Государственной канцелярией, содержала следующий отрывок:
Герцог был подвергнут сильному давлению со многих сторон, чтобы он остался в Европе, где немцы надеялись, что он будет оказывать влияние против политики правительства Его Величества. Его Королевское Высочество никогда не сомневалось в своей лояльности по отношению к Британии или в его решимости занять официальный пост губернатора Багамских островов в согласованную дату. Немецкие записи носят весьма сомнительный характер. Единственное точное доказательство это, то чего немцы пытались добиться и как провалились в этой миссии.
Конечно, из этого возникает вопрос, если немецкие записи имели столь сомнительный характер, почему их с таким успехом использовали в Нюрнбергском процессе? И почему историки из Франции, Британии и Америки корпели над ними более десяти лет? Почему на самом деле Черчилль, Эйзенхауэр и другие потратили столько политического и дипломатического капитала в попытках подвергнуть их цензуре?
В дополнение, адвокат герцога также выпустил заявление прямо назвав доклады немецких послов в Испании и Португалии «отчасти полными выдумки, и отчасти содержащими грубые искажения истины».
Герцог заявил:
«Когда я был в Лиссабоне, определенные люди, которые оказались сторонниками нацистов, приложили явные усилия, чтобы убедить меня вернуться в Испанию и не соглашаться на должность губернатора Багамских островов. Мне даже сказали, что если я отправлюсь на Багамы, возникнет угроза жизни для герцогини и для меня.
Не было ни минуты, чтобы я даже на минуту позволил себе подумать над этим предложением, к которому я отнесся с презрением, как оно того заслуживало. При первой реальной возможности герцогиня и я отправились на Багамы, где я занимал должность губернатора в течение 5 лет».
То, что он и его жена ездили в Германию в 1937 году и подружились с Гитлером, то, что он проговорился о важной секретной информации касательно перевозки немецких патронов дипломату гитлеровской коалиции, то, что он сделал осторожный шаг навстречу врагу, когда дело дошло до его арендованной недвижимости в Париже и на Ривьере, то, что он раздумывал над предложением его давних друзей, чтобы пересидеть войну в замке в Испании, то, что он подозревал Британию в заговоре с целью убийства его и его жены и то, что он попросил Черчилля остаться в Португалии и отложить отправления на Багамы, было потеряно в суматохе.
Во всяком случае, немецкая переписка была менее изобличительной, нежели переписка Черчилля и герцога Виндзорского, премьер-министр тратил драгоценные часы на королевскую «примадонну», которая отказывалась выполнять приказы. Если бы пресса и общественность были осведомлены о том, что герцог предъявлял истерические требования в такой нелегкий момент, когда нацистский сапог прижал было горло Британии, то сомнительно, что вердикт о его поведении был бы столь милостивый.
Однако в документах скрывалась явная улика, согласно Фрэнсису Дональдсону, на которую указала только газета Daily Telegraph. Это было откровение о телеграмме, которую герцог очевидно послал с Бермудских островов доктору Рикардо Эспириту Санто 15 августа 1940 года. В сообщении в Берлин немецкий посол в Португалии Гойнинген-Гюне передал следующую информацию:
«Доверенное лицо только что получило телеграмму от герцога с Бермудских островов с просьбой отправить ему сообщение, как только это действие будет целесообразным. Нужно ли дать какой-то ответ?»
Хоть предполагали, что доверенное лицо, доктор Санто, сфабриковал сообщение, большинство историков считают, что герцог, на самом деле, послал эту уличающую телеграмму. В этом случае герцог был далеко не невинной жертвой нацистских заговоров, а возобновил каналы связи с врагом.
Его биограф Фрэнсис Дональдсон считает, ему нужно приписать «сравнительную», а не «фактическую» вину за нелояльное поведение, в то время бывший соратник и литературный раб герцога Чарльз Мерфи отмечает, что хотя пара отшутилась от идеи заговора, они были «весьма заинтересованными сторонами», а может, даже и «активными соучастниками»:
«Хоть почти не было сомнений, что настроение Виндзора было бунтарским и что он говорил такое, чего не должен говорить ни один лояльный британец, следует иметь в виду, что нацистские сторонники, которые его слушали, стремились снискать расположение руководителей, будь то немецких или испанских».
Его официальный биограф Филип Зиглер более благожелателен, он утверждает, что он всегда оставался патриотом и «не мог позволить себе править угрюмыми и обиженными людьми на стороне немцев». Хоть он и был неосторожным, безответственным, а также «инфантильным и наивным», он не мог, согласно Зиглеру, описываться так, будто хотел падения своей страны. Короче говоря, его можно было осуждать за его поведение, но не признавать его виновным.
Историк Майкл Блох, автор виртуозной Операции Уилли, придерживается более прозаичного объяснения: герцог действительно связывался с доктором Санто, но чтобы узнать о местонахождении герцогских вещей – в особенности королевского постельного белья – которые ехали к нему из Парижа и Ривьеры. Больше всего его заботили его драгоценные вещи, а не мир в Европе.
Его поведение было частью одной схемы, герцог балансировал на грани предательства и двуличия, но никогда не переходил границ. Как флирт в ночном клубе: герцог много обещал, но мало выполнял. В Лиссабоне и Мадриде он дразнил нацистов, подавая им знаки, а потом испарялся, оставляя их растерянными и с пустыми руками. В Лондоне в начале войны он играл с предательской идеей Бивербрука, чтобы стать посланником мира и просить о перемирии с Германией.