И все же в конце концов Барон отправился дальше, однако его опасные для жизни перелеты от богатства к богатству делались все менее успешными по мере того, как его эротические поиски стали преобладать над поисками власти и денег. Под конец он уже не мог контролировать свою страсть к женщинам. Теперь он поспешно расставался с женами, чтобы продолжать охоту за эротическими переживаниями по всему свету.
Однажды он услышал, что бразильская танцовщица умерла от чересчур большой дозы опиума. Их двум дочерям было теперь пятнадцать и шестнадцать лет, и девочки хотели, чтобы отец позаботился о них. В то время он жил в Нью-Йорке с новой женой, от которой у него был сын. Мысль о скором приезде его дочерей не слишком ее порадовала. Она почувствовала ревность за своего четырнадцатилетнего сына. После многих странствий Барону захотелось иметь свой очаг, чтобы некоторое время пожить без сложностей и обманов. Теперь у него была женщина, которая ему вполне нравилась, и трое детей. Ему не терпелось вновь увидеть дочерей. Встретил он их с большой нежностью. Одна из них была красива, вторая скорее пикантна. В пору отрочества они были свидетельницами того, каким образом живет их мать, так что теперь ни стеснением, ни скромностью не отличались.
Отец приглянулся им. Он же со своей стороны вспомнил о тех играх, которыми забавлялся с девочками в Риме, правда родные дочери были постарше, но от этого вся ситуация оказывалась только еще привлекательней.
Им отвели отдельную широкую постель, и позже, когда они еще болтали, обмениваясь впечатлениями от путешествия и встречи с отцом, Барон зашел к ним в комнату пожелать спокойной ночи. Он прилег рядом и поцеловал их. Девочки ответили на поцелуи. Целуя их, он гладил ладонями юные тела, которые осязал под ночными рубашками.
Они нежились под ласками. Он приговаривал:
— Какие же вы обе красавицы. Я горжусь вами. Я просто не в состоянии оставить вас спать одних. Ведь я так давно вас не видел.
Он по-отечески обнял их, склонив головы себе на грудь, бережно ласкал, пока девочки не уснули по бокам от него. Их юные фигурки с едва развитыми грудками так подействовали на него, что он потерял сон. Кошачьими движениями он ласкал сначала одну, потом другую девушку, и они не просыпались, однако через некоторое время страсть его стала настолько дикой, что он разбудил одну и проник в нее. Не избежала этого и вторая.
Они посопротивлялись и поплакали, но они столько уже повидали на своем веку подобных вещей, пока жили с матерью, что протест их был не очень упорным.
Однако то не была обычная кровосмесительная связь. Половое безумие Барона прогрессировало и становилось одержимостью. Получение удовлетворения уже не влияло на него ни успокаивающе, ни освобождающе. Как раз напротив. Переспав с дочерьми, он переходил к супруге.
Он боялся, как бы дочери ни бросили его и ни сбежали, поэтому он шпионил за ними и буквально держал взаперти.
Жена это обнаружила и закатила несколько жестоких сцен. Однако теперь Барон уже ничем не отличался от сумасшедшего. Он сделался равнодушным к своей внешности, одежде, к своим переживаниям и деньгам. Он сидел дома и ждал исключительно того момента, когда сможет взять сразу обеих своих дочерей. Он научил их всем мыслимым видам ласк. Они научились целовать друг дружку в его присутствии до тех пор, пока он не возбуждался настолько, что мог проникнуть в них.
Однако со временем его одержимость и распутство опротивели им. Жена оставила его.
Как-то ночью, переспав с обеими дочерьми, он ходил по апартаментам, по-прежнему возбужденный и одержимый своими эротическими фантазиями. Девушек он уже успел утомить, и они спали. Его же снова терзала и слепила страсть. Он открыл дверь в комнату сына. Тот мирно спал на спине, приоткрыв рот. Барон с восхищением посмотрел на мальчика. Восставший член все еще донимал его. Взяв стул, он поставил его рядом с кроватью. Он встал на него коленями и вложил пенис в рот сына. Мальчик проснулся с ощущением того, что вот-вот задохнется, и ударил его. Девушки тоже проснулись.
Они начали восставать против безумств отца и в конце концов покинули этого теперь сумасшедшего стареющего барона.
Матильда
Матильда была модисткой, жила в Париже и едва успела справить свое двадцатилетие, как ее соблазнил Барон. Хотя отношения их продолжались всего две недели, за это короткое время она настолько подпала под его влияние, что переняла и его жизненные принципы, и манеру разрешать возникающие проблемы. Ей глубоко запало в душу одно замечание, которое он случайно обронил как-то вечером: мол, парижанки весьма высоко котируются в Южной Америке, потому что из них получаются замечательные любовницы, а еще по причине их жизнерадостности и остроумия, что так выгодно отличает их от латиноамериканских дам, которые до сих пор блюдут традицию самоуничижения и послушания. Традицию, разрушающую их как личность и объясняющуюся явным нежеланием тамошних мужей делать их своими любовницами.
Вместе с тем Барон научил Матильду воспринимать жизнь как ряд ролей, которые следует играть — что должно было происходить таким образом, чтобы, вставая по утрам и расчесывая свои светлые волосы, она говорила про себя: «Сегодня я буду такой-то или такой-то», и воплощала задуманное.
Однажды она решила стать элегантной представительницей одной известной парижской модистки и отправиться в Перу. Единственное, что от нее требовалось, — это играть роль. Она тщательно подобрала костюм, с величайшей самоуверенностью обратилась к означенной модистке и получила должность ее представительницы, а заодно и билет до Лимы.
На борту судна она вела себя как посланница самой французской элегантности. Врожденный талант узнавать хорошее вино, дорогие духи и руку знающего портного делали ее в глазах окружающих личностью образованной. Кроме того, она кое-что смыслила и в искусстве приготовления еды.
Матильда была очаровательна, что придавало ей еще большую убедительность. Когда пропал ее саквояж, она смеялась. Когда ей наступали на пальцы, она тоже смеялась.
Именно ее смех и подействовал столь неотразимо на представителя Испанских Транспортных Линий, звали которого Дальвадо. Он пригласил Матильду отужинать с ним за капитанским столиком. Во фраке Дальвадо выглядел весьма импозантно, держался он как офицер и мог до бесконечности сыпать анекдотами. На следующий вечер он пригласил ее принять участие в бале, устраиваемом на судне. Он вполне отдавал себе отчет в том, что путешествие продлится не настолько долго, чтобы он мог предпринять обычные в таких случаях попытки к сближению. Поэтому он сразу же принялся восторгаться родимым пятнышком у нее на подбородке.
В полночь он поинтересовался, нравятся ли ей кактусовые фиги. Оказалось, она никогда их не пробовала, и тогда он сообщил, что несколько штучек лежат у него в каюте.
Однако Матильда вовсе не собиралась сдаваться так легко, а потому, когда они спустились в каюту, была настороже. Она без труда уклонялась от мужчин, которые пытались ею овладеть, когда она занималась торговлей, и от мужей своих клиенток, норовивших шлепнуть ее по задку. Равно как и не позволяла своим дружкам трогать соски, когда они сидела в зале кинотеатра. Знаки внимания подобного рода нисколько ее не возбуждали. Ей хотелось, чтобы за ней ухаживали с помощью слов, полных тайны, как это уже было с ней однажды, когда она пережила свое первое любовное увлечение в возрасте шестнадцати лет.
Как-то раз в ее магазинчик зашел известный в Париже писатель. Никаких шляпок он покупать не собирался. Вместо этого он спросил, нет ли у нее светящихся цветов, которые, как он слышал, светятся в темноте. Он хотел подарить их одной женщине, которая сияла в ночи. Он был убежден в том, что, когда они были в театре и она, облаченная в вечернее платье, откинулась на спинку ложи, кожа ее засветилась розовым сиянием, как прекраснейшая из раковин. Потому-то ему и хотелось, чтобы она носила подобные цветы в волосах.
У Матильды их не было. Однако как только мужчина ушел, она подбежала к зеркалу и рассмотрела себя. Именно такие чувства ей и хотелось пробуждать. Способна ли она на это? Ее лучистость была иного порядка. Она скорее пылала, как огонь. Глаза у нее были сверкающего темно-синего цвета. Светлые от природы волосы причудливо золотились. Кожа у нее тоже была золотистой, упругой и нисколько не прозрачной. Пышное тело обрисовывалось под платьем, и хотя никаких корсетов она сроду не носила, фигура ее ничуть не отличалась от фигур тех женщин, которые это делали. Она выставляла груди впереди и напрягала ягодицы.
Мужчина вернулся. Однако на сей раз он не просил позволения взглянуть на товары. Он стоял, улыбался Матильде своим узким, утонченным лицом, почти ритуальными движениями закурил сигарету и сказал.
— Сейчас я здесь затем, чтобы посмотреть на вас.
Сердечко Матильды забилось так быстро, что ей показалось, будто этого мгновения она ждала много лет. У нее возникло такое чувство, словно она и есть та самая светящаяся женщина, которая сидит в сумеречной ложе и принимает необыкновенные цветы. Однако сей благовоспитанный, седовласый писатель произнес своим аристократическим тоном следующее:
— Как только я вас увидел, у меня встал.
Слова его прозвучали как грубейшее оскорбление. Она покраснела и влепила ему пощечину.
Эта сцена повторялась многократно. Матильда поняла, что при ее появлении мужчины немеют и теряют желание казаться романтиками. Она оказывала на них такое непосредственное воздействие, что выразить свои ощущения они могли только через физическое возбуждение. Вместо того, чтобы воспринимать это как комплимент, она смущалась.
И вот теперь она оказалась в каюте бывалого Дальвадо. Он сидел, чистил для нее кактусовые фиги и одновременно с ней разговаривал. Матильда почувствовала себя более уверенной. В своем красном вечернем платье она сидела на подлокотнике одного из кресел.
Однако внезапно он перестал чистить фиги, поднялся и сказал: