.
Джульет Пойнтц была одной из случайных жертв большой чистки, другие важные агенты, такие, как Быков, Экхардт и Марсель, были отозваны в Россию. Многие выбирали рискованный путь и оставляли советскую службу.
Измена Чэмберса в 1938 году, чьи идеологические расхождения с коммунизмом начались задолго до того, как он решил стать перебежчиком, стала большой потерей для аппарата. Чэмберс выполнял множество сложных заданий, он же вместе с Джоном Шерманом и Михаилом Либером основал Американский союз литераторов, который на самом деле был филиалом советской военной разведки и служил прикрытием для входящих в него «писателей».
Более важным шпионским делом Чэмберса, проведенным под наблюдением Бориса Быкова, была вербовка ряда правительственных чиновников, от которых он получал информацию. Когда Чэмберс после шести лет работы отошел от дел, он знал очень много секретов и понимал, какая опасность ему грозит в случае измены.
Как только агент переходит на другую сторону, встает несколько вопросов. Как будет вести себя противоположная сторона? Заговорит ли перебежчик или нет? А если заговорит, то как много он скажет? Чэмберс прекрасно понимал главный принцип: изменник не может быть спокоен за свою жизнь. Он знал об участи Игнатия Рейса, Джульет Стюарт Пойнтц и многих других, которые пытались стать перебежчиками. Но он знал и о других, которым удалось выйти из игры. Многие предпочитали молчание, но это редко спасало. Когда Игнатий Рейс был убит в Швейцарии в сентябре 1937 года, Лев Троцкий сделал ряд выводов, которые он представил в статье «Трагические уроки», общий смысл которой сводился к следующему: лучшей мерой предосторожности против наемных убийц Сталина является полная гласность.
Колеблющийся и неуверенный, Чэмберс пришел к Джею Лавстону за советом. Будучи убежденным, что публичное заявление обеспечит большую степень безопасности, чем просто исчезновение и молчание, Лавстон предложил устроить в своем офисе пресс-конференцию, на которой бывший советский агент рассказал бы всю историю советского шпионажа в Соединенных Штатах. Но Чэмберс ушел, так и не решившись, а потом упорно избегал встреч с Лавстоном.
Колебания преследовали Чэмберса десять лет. Целый год, как он признался потом, он жил, скрываясь, «спал днем, а ночью бодрствовал с винтовкой или револьвером в руках, отзываясь на каждый шорох». Он готов был рассказать все, но боялся за свою семью и самого себя. Потом он выбрал путь компромисса: открыть лишь часть своей истории, но не публично. В результате оказалось, что компромисс в подобных случаях не является лучшим решением.
Более года прошло после того, как Чэмберс оставил службу в советской разведке, прежде чем он смог увидеться с помощником государственного секретаря Адольфом Берлем. Чэмберс приехал в Вашингтон с намерением рассказать свою историю президенту Рузвельту, но его секретарь Мартин Макинтайр передал это дело Берлю, который отвечал за безопасность. Чэмберс не все рассказал Берлю. Он сделал упор на связях коммунистов с определенными официальными лицами, но не стал раскрывать советское участие в шпионской деятельности, за исключением нескольких попыток раздобыть данные о военных кораблях. Он назвал Берлю ряд имен и выделил среди них, как наиболее активных и важных агентов, Гарри Декстера Уиллоу и Абрахама Джорджа Силвермана, но просил, чтобы о них не сообщали в ФБР. В общем, Чэмберс сделал только намеки, в то время как люди, имена которых он назвал в качестве коммунистов и прокоммунистов, имели прекрасные послужные списки в правительстве.
Берль не стал докладывать о Чэмберсе президенту, но обсудил вопрос с Макинтайром, а тот сообщил о деле Рузвельту. Ни сам Берль, ни Рузвельт не предприняли никаких действий. Берль не обратился ни в ФБР, ни к офицерам службы безопасности государственного департамента. И дело было отложено на долгое время.
Прошло еще более двух лет, прежде чем Чэмберс рассказал половину своей истории ФБР. И снова ничего не произошло. Коммунисты в правительственных учреждениях так и остались на своих постах, некоторые из них продвинулись по службе, продолжая поставлять информацию советской разведке. И только когда закончилась война и обстановка полностью изменилась, органы безопасности Соединенных Штатов начали тщательное расследование.
Незадолго до измены Чэмберса Джон Шерман, второе лицо в подпольном трио Чэмберс – Шерман – Либер, недовольный и перепуганный, оставил при помощи Чэмберса советскую тайною службу и появился в Калифорнии как рядовой член легальной коммунистической партии. Советский аппарат молча и неохотно принял независимый поступок Шермана. Так закончилась карьера этого одаренного и многообещающего советского агента.
Последний член трио, Максим Либер, остался верен своим советским хозяевам и после чистки. Он был литературным агентом многих известных писателей, среди которых был Эрскин Колдуэлл. Одним из его клиентов был Лев Троцкий. Это выглядит парадоксально: когда Сталин заключал в тюрьмы и уничтожал троцкистов, один из его людей устраивал статьи Троцкого в наиболее популярные американские журналы. Ясно, что Либер делал все это с согласия своего начальства, потому что профессиональные связи с Троцким служили ему отличным прикрытием. Однако, когда настал пик чистки, шефы Либера, которые сами дрожали за свои жизни, приказали ему оставить своего знаменитого клиента.
Для Либера было не так просто выпутаться из этого дела. И он начал самым неуклюжим способом саботировать свою работу. Он срывал переговоры с издателями, скрывался от самого Троцкого, и в конце концов тот отказался от услуг Либера. В апреле того же года Комитет по защите Льва Троцкого в Нью-Йорке, который готовил документы для предполагаемого процесса с целью оправдания коммунистического бунтаря, попросил Либера от имени Троцкого дать возможность ознакомиться с перепиской между автором и его агентом. Либер информировал комитет, что он уничтожил переписку. На самом деле он передал ее советским разведывательным органам.
Примерно в то же время внезапно произошло еще одно неприятное событие – арест Михаила Горина, советского гражданина и агента военной разведки, который служил в «Амторге», а в 1936 году был переведен в Лос-Анджелес под видом менеджера Интуриста. Горин не пользовался преимуществами дипломатического иммунитета. Его история только подтверждает всю беззащитность советских резидентов в Соединенных Штатах в те времена.
Одним из успешных действий Горина в Лос-Анджелесе была вербовка офицера секретной службы Соединенных Штатов Хафиза Салеха, который по своей работе обладал секретной информацией о Японии. Горин, с рекомендательным письмом от советского вице-консула, прибыл к Салеху с предложением о «сотрудничестве». Салех отказался, но у него были родственники в России, и, когда Горин стал упоминать о них, ситуация сразу же изменилась. Салех начал снабжать Горина секретными документами, в основном о разведке в Японии и военно-морском флоте. Он передал в общей сложности шестьдесят два американских секретных документа и получил за это 1700 долларов.
Это сотрудничество могло продолжаться и дальше, если бы Горин не нарушил правила поведения секретного агента. Через три года он был жестоко наказан за непростительную ошибку. Человек, которому он отдал почистить свой костюм, обнаружил бумаги в его карманах. Они явно принадлежали разведке Соединенных Штатов. Когда Горин и Салех были арестованы, советское посольство в Вашингтоне встревожилось: не было ли это преднамеренной «ошибкой» Горина? ГБ взялась за дело Горина. Надо было освободить его из тюрьмы как можно скорее и отправить его, если это возможно, обратно в Россию. Более суровые меры могли подождать.
Горин после ареста потребовал разрешения позвонить из Лос-Анджелеса в посольство и получил его. Когда он дозвонился до Константина Уманского, тогдашнего действующего посла, он попросил «инструкций» (еще одно нарушение правил – шпион, пойманный за руку, не может спрашивать посольство об указаниях, как себя вести дальше). Уманский отправил на самолете советского вице-консула Михаила Иванушкина (на самом деле человека из ГБ) из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, а сам поехал в государственный департамент, чтобы встретиться с государственным секретарем Самнером Уоллесом. Уманский перешел в наступление – это был характерный способ поведения, когда официальное советское лицо попадалось на шпионаже, – и резко возражал против ареста. Он требовал объяснений, почему Горина заставили говорить с советским послом по-английски. В целом он протестовал против «самовольных и противозаконных действий полиции».
Потом Уманский потребовал от Лоя Гендерсона из европейского отдела государственного департамента разрешения для представителя посольства на встречу с арестованным Гориным. Разрешение было дано.
Иванушкин прибыл в Лос-Анджелес и, естественно, испугался, что Горин «заговорит» с американскими властями. Он отбросил все предосторожности и сказал Горину в присутствии агента ФБР, как ему следует себя вести, если ему предъявят обвинение в шпионаже. «Мы ни в чем не признаемся, – сказал Иванушкин, – и не станем делать никакого заявления в связи с найденными в костюме бумагами».
В течение расследования Уманский нервничал все больше и больше, заявляя все новые и новые протесты государственному департаменту. Десятого марта 1939 года Уманский снова обсуждал дело Горина с Лоем Гендерсоном. Не сумев убедить Гендерсона в том, что американские власти ведут себя неправильно, Уманский сказал буквально следующее: «Мистер Гендерсон, должен вам сообщить, что если окружной прокурор не отзовет дело до окончания следствия, то все это может плохо кончиться».
Теперь дело выглядело так, будто правительство Соединенных Штатов должно было принести свои извинения советскому посольству. Десятого марта Уманский передал в государственный департамент ноту, в которой содержались выражения осуждения и обвинения по поводу дела Горина.
Государственный департамент не принял никаких мер, и дело Горина продолжалось. Горина приговорили к шести, а Салеха – к четырем годам заключения. Более двух лет дело ходило по судам высших инстанций, но все апелляции были отклонены. В январе 1941 года Верховный