И более того, самовольно угнав мотонарты, прорвется к нам с запасным передатчиком и тем самым спасет всех нас.
Тогда он нарушил приказ, чтобы мы остались в живых. А я не доложил о том, что он сделал. Так и сдружились мы, храня общую тайну.
Ну что ж. То были другие времена. Времена, которые еще не настали. То были другие мы. И я уж точно больше не стану тем Пашей Селиховым, которым был в прошлой жизни. Не знаю, станет ли Малинин тем человеком, с кем я сдружился на Саланге. Знаю одно — роковой раны больше нет. А значит, есть шанс, что радист уйдет живым с перевала.
Малинин щелкнул чем-то в цинке. Ничего не произошло. Тогда он замешкался. Поднял голову и стал нервно на всех поглядывать.
— Щас-щас, — сказал он торопливо, а потом достал из кармана какой-то предмет, не больше автоматной гильзы.
Когда из предмета в нутро кустарной радиостанции вырвался узенький лучик красного света, я понял — он достал самодельный фонарик.
— Щас, секундочку, — пролепетал Малинин.
Я заметил, как красный лучик фонарика, шарящий по внутренним деталям станции, скакнул вдруг на крышку и осветил самодельную наклейку, вырезанную по трафарету: «Собрано из того, что было. Не судите строго».
— Вот.
Малинин чем-то снова щелкнул, и из недр цинка вдруг зазвучал голос Александра Александрова, исполняющего гимн Советского Союза.
— Выключи, — буркнул Наливкин. — Ты ж всю заставу перебудишь.
Малинин торопливо опять чем-то щелкнул. Звуки музыки тут же утихли. Тогда он виновато посмотрел на капитана и проговорил:
— Это не я… Это она сама…
— В общем, — обратился Наливкин к Тарану, — это вам подарок. На память от «Каскада». Пользуйтесь — нас вспоминайте.
— Спасибо, — помолчав, ответил Таран.
Наливкин с Тараном пожали руки. Каскадовцы принялись прощаться с офицерами Шамабада. Наливкин подошел ко мне.
— Ну что, не передумал? — криво ухмыльнувшись, протянул он мне руку.
— Нет, — пожал я его могучую пятерню. — Не передумал.
— Ну что ж, — вздохнул Наливкин. — Может, ты и прав. При мне чуйка тебя ни разу не подводила. На вот.
Он пошарил в кармане и протянул мне три патрона калибра 5,45. Патроны оказались с окрашенными наконечниками. В темноте цвет меток разобрать было нельзя, и они казались черными.
— Трассеры, — догадался я.
— Трассеры, — улыбнулся Наливкин. — Возьми. Как пальнешь — так сразу наш «Каскад» вспомнишь.
Не ответив, я только улыбнулся и кивнул.
После Наливкина все каскадовцы по очереди принялись прощаться и со мной.
Когда очередь дошла до Звады, он замер на мгновение. Нерешительно сжал губы.
— Знакомство у нас с тобой, Саша, вышло не самым лучшим, — он немного грустно усмехнулся. — Не знал я тебя совсем, до всего того, что с нами приключилось. Ой, не знал. А если б знал — точно тебе говорю — совсем бы по-другому мы с тобой познакомились. И мне б сейчас не было так стыдно за наше знакомство. Зато, как неприлично я себя повел.
— Ничего, — сказал я. — Что было, то было.
Он коротко кивнул. А потом полез за пазуху и достал маленький предмет. Я сразу не увидел, что это такое, но когда присмотрелся, то понял — Звада держал свисток.
— Снял с душмана одного. Часового, — пояснил Звада и разулыбался. — Вот так вот забавно вышло: сначала снял самого часового, а потом уже и свисток с него. Возьми. Будет тебе на память.
Я принял свисток.
Свисток оказался старинным и немного ржавым. На маленьком металлическом корпусе я нащупал какую-то арабскую вязь. А еще два отверстия вместо одного.
— Многовато в нем дырок, — сказал я с улыбкой.
— Это я доработал, — похвалился Звада. — Свистит в двух тональностях. Вроде как «свой-чужой». Удобно очень. Я пробовал.
— Я, пожалуй, пробовать не буду, — сказал я, — чтоб всех не перебудить.
— И правильно, — Звада кивнул. — А то ведь перебудишь.
— Полагаю, вещь это памятная. А я не привык принимать подарки, ничего не отдавая взамен. А отдавать-то мне и нечего, — сказал я с легкой улыбкой.
— Вот не надо, — Звада покачал головой. — Я уже эту твою песню слышал. Капитан рассказывал, как ты от компаса отнекивался. Он тебе сказал тогда, а я повторю — ты для нас столько сделал, что никакими свистками это не измерить. Так что…
Звада осекся, как бы подбирая слова.
— Так что бери. Пусть у тебя хранится. Так будет правильно.
Ничего не ответив, я только сунул свисток в карман. Едва заметно кивнул Зваде.
— Ну что, братцы! — сказал Наливкин каскадовцам, когда они с нами распрощались. — Пора и честь знать! Давайте в кузов!
Мы понаблюдали, как спецназовцы принялись загружаться в кузов «Урала». Последним заходил Наливкин. Прежде чем исчезнуть под тентом, он еще раз на прощание махнул нам рукой. Махнули ему и мы.
А спустя мгновение «Урал» рыкнул, тронулся с места и выкатился за пределы двора Шамабада.
Только когда машина завернула на неширокую гравийную дорогу, часовой заставы закрыл за ней ворота.
Где-то вдали все еще глуховато рычал двигатель грузовика, уносившего каскадовцев прочь от Границы. Рык становился все тише и тише, и в определенный момент этот шум смог пересилить даже сверчок, игравший свою скрипучую музыку где-то за бетонным забором.
— Товарищ капитан, — не выдержал Пуганьков, — можно пойду? У меня утром политподготовка.
— Свободен, — сказал Таран, глядя в ярко-звездное и темное небо. — Иди.
Отпросился и Черепанов, сославшись на то, что ему наряд выпускать.
Таран отпустил и его, все так же задумчиво устремив свой взгляд к звездам.
Когда решил отойти и я, он меня не отпустил.
— Саша?
— Чего, товарищ старший лейтенант?
— Наливкин рассказывал, — помолчав немного, сказал Таран, — он предлагал тебе место в своем отряде.
— Так точно. Предлагал.
Таран вздохнул.
— Зря не согласился. Там бы была карьера, так карьера.
— Мне было решать, — невозмутимо сказал я. — Вот я и решил остаться.
— И правильно решил, — вдруг сказал Таран.
Начальник заставы обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Повторил:
— Правильно решил. Без тебя на Шамабаде было бы сложнее. Много есть ребят, без которых было бы сложнее: Нарыв, Мартынов, Алим Канджиев. И ты тоже доказал — что и без тебя сложнее. Возможно, сложнее, чем без них всех вместе взятых.
Я промолчал. Не было у меня никаких слов, чтобы ответить Тарану. Да и отвечать-то было без надобности. Мои дела за меня говорили.
— Завтра днем, — сказал Таран, отвернувшись, — я напишу на тебя рапорт в отряд.
— Рапорт?
— Да. Представление на награду. Ты это заслужил, Саша. Заслужил в очередной раз.
Со дня, как «Каскад» покинул заставу, прошло четверо суток. Утром мы проводили занятия по огневой подготовке.
Руководил ими старший сержант Мартынов. Под его командой были семь пограничников, а среди них и я.
Занятия мы начали с чистки и подготовки оружия. Следом за этим — стрельбы с применением холостых патронов.
Отрабатывали упражнение «Молния». По сигналу Мартынова мы должны были на скорость вскидывать автоматы в боевое положение и производить одиночный выстрел. Все это надо было проделать за время не более трех секунд, которые засекал старший сержант.
Мишенями нам служили пустые банки от консервов, надетые на колышки.
Вторым упражнением был «Темп». Нарыв тренировал собак подавать голос на появление цели.
Мартынов, сидя в окопе, показывал нам банку на палке. Тогда Радар, которого сегодня взял Нарыв, должен был гавкнуть. Мы — открыть огонь одиночными.
Занятия шли вполне штатно, пока мы не заметили, как «Уазик» подъехал к воротам Шамабада.
Это случилось в конце занятий, на разборе ошибок, когда мы уселись на землю и Мартынов пояснял бойцам, кто что делал не так.
Когда подъехала машина, все затихли.
— Гости у нас, что ли? — спросил Уткин, уставившись на Уазик.
— Уже привыкли бы, — Малюга сунул в рот травинку, принялся ее жевать. — Не застава, а двор проходной. Кто хочет — заходи.
Из «Уазика» вышел офицер.Дежурный по заставе отдал ему честь, но офицер не пошел во двор, как все ожидали. Он уставился на нас. А потом решительно потопал к стрельбищу.
— Сюда идет, — пробурчал Сагдиев, подбирая с земли свой автомат.
Пограничники принялись подниматься, видя, что офицер приближается.
— Стройся! — крикнул Мартынов. — Ровняйсь! Смирно!
Мы все встали в шеренгу перед подошедшим офицером. Он замер перед нами, и я смог его рассмотреть.
Молодой, не старше двадцати трех лет, он был не слишком высок и оказался лейтенантом. Сухопарый и жилистый, носил он идеально выглаженную форму и чистую фуражку — без единой мусоринки. Казалось, офицер только пять минут назад получил себе новый комплект и тут же, прямо в «Уазике», нарядился в него. Я даже заметил его блестящие, вычищенные на совесть сапоги, в носках которых разве что небо не отражалось.
У лейтенанта было узкое лицо с высокими скулами, холодные серо-голубые глаза почти без ресниц и рано проявившиеся морщинки у рта.
Лейтенант прищурился. Осмотрел всех нас, а потом недовольно искривил губы. От этого морщины у его рта стали еще глубже.
Мартынов подошел к нему, отдал честь и отрапортовал.
— Где офицер? — буркнул лейтенант недовольно.
Мартынов удивленно округлил глаза. Не ответил.
— Вы меня слышите, товарищ старший сержант? Где офицер, говорю! Любые занятия по огневой подготовке проводятся в присутствии офицера!
— Не могу знать, товарищ лейтенант, — опешил Мартынов от такого дерзкого, что называется, «наезда».
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться, — вклинился я, спасая растерявшегося Мартынова.
Лейтенант глянул на меня. Снова сузил глаза и снова недовольно искривил губы.
— Фамилия, — сказал он мне строго.
— Сержант Селихов, — холодно ответил я, заглянув ему в глаза.
Лейтенант выдержал мой взгляд. Подошел.
— Ты какой-то больно уверенный, сержант Селихов. Че хотел?