– Ты чего квасишь-то? – спросил Петька. – Из армии поперли?
Егор помотал намыленной головой.
– Служишь? Это хорошо. А в каком звании?
– Лейтенант.
Про то, что «госбезопасности» прибавлять не стал.
– Эх, – расстроился Петька. – Какого летчика зажимают. Ты хоть летаешь или на штабной?
– Не летаю. Слушай, а какое сегодня число?
– Та-ак. Допился. 12-ое.
– А какого месяца?
Круглое лицо генерал-майора посерьезнело.
– Я смотрю, Егор, ты вообще в штопоре. Запойный, да? Поэтому и к полетам не допускают? Двенадцатое июня сегодня. И, добавлю на всякий случай, 1941 года.
Только 12 июня? Значит, он просидел, то есть пролежал в подвале всего четыре недели. Думал, гораздо дольше…
– Выкинь к черту, – брезгливо показал Божко на трусы и майку. – Надевай штаны прямо на голую задницу, всё лучше будет… Ну вот, теперь можно и обняться.
Обнялись, крепко.
– Я тебя в человеческий вид верну, – пообещал старый приятель, хлопнув Дорина по плечу. – Только ты мне слово дай, что с пьянкой завяжешь. Лады?
– Лады, – пожал Егор протянутую руку.
– Ни капли? Честное слово?
– Честное.
– Вот это правильно. Сорвался, с кем не бывает. Наверно, была причина. Потом расскажешь. Ты вот что, ты иди ко мне в округ служить. Перевод я организую, не проблема. Обещаю: сразу в небо отправлю. Мы сейчас несколько новых «яков» получили, на обкатку. Золото, а не машина. Ты же летал классно. А какой стрелок был! Мне ценные кадры пригодятся. – Он подмигнул. – Ну и тебе невредно иметь наверху мохнатую лапу. Поехали, отметим. Мне в Москве казенную квартиру выделили, чтоб не в гостинице останавливался. По должности положено.
– Через Лубянку проедем? – спросил Дорин, разглядывая себя в зеркале.
Неужели это он? Ввалившиеся щеки, белобрысая борода, запавшие глаза, а кожа пористая, синюшная.
– Хочешь – проедем. А что там, дело какое?
Егор сделал вид, что не слышал вопроса.
– Говоришь, наглеют фрицы? Как там у вас вообще, на западе?
Они вышли из туалета. Лимузин поджидал неподалеку, ослепительно сверкая на солнце.
– Хреново. Так и роятся вдоль границы. Но приказа на боевую готовность не было. Наоборот, строго-настрого велено не провоцировать. Проявлять бдительность, но не задираться. За пальбу по нарушителям воздушного пространства – трибунал. Но я сейчас в наркомате и Генштабе с людьми потолковал – мнения разные. Кто говорит, не сегодня-завтра дадут готовность номер один. А замнаркома по секрету шепнул: ни хрена не будет, через недельку начинай отпускать людей в отпуска. Политика, бpaт. Не моего ума дело.
До площади Дзержинского долетели в минуту. Напротив ГэЗэ Егор попросил:
– Скажи шоферу, пусть тормознет на минутку.
Когда автомобиль остановился, Дорин вылез на тротуар. Обернувшись, сказал:
– Спасибо, Петь. Гладких тебе взлетов и мягких посадок. Увидимся.
И побежал через улицу.
Божко, высунувшись, закричал что-то вслед, но Егор лишь махнул ему рукой.
Дел было невпроворот. Неотложных, сверхважных.
И только уже оказавшись в главном подъезде, у проходной, Дорин сообразил, что без пропуска никто его внутрь не пустит. Позвонил Октябрьскому в кабинет – никого.
Ах да, рано еще. Ответственные работники после ночной службы только-только спать легли. Домашний телефон старшего майора Егор не знал. Как быть? Ждать, пока не появится кто-то из знакомых? Ехать к шефу домой, в Дом на набережной? А если его там нет, только зря время потратишь?
От этих колебаний оживление как-то увяло, на смену ему пришла неуверенность. А какие такие важные сведения намерены вы сообщить шефу, товарищ лейтенант? Что остались живы и ужасно радуетесь свежему воздуху, чистоте, свободе?
Задание вы провалили. Более того, почти месяц прослужили радистом у немецкой шпионки. При этом саму шпионку упустили, с концами. То-то шеф обрадуется вашей высокой результативности.
Под суд тебя надо, вот что, сказал себе Дорин и совсем скис.
На работу густо шли сотрудники, время было без пяти минут девять. Показалось и знакомое лицо – Галя Валиулина, с которой сидели в засаде на Кузнецком. Скользнула взглядом по лицу Егора, не узнала. Немудрено. А он до того пал духом, что не окликнул ее.
За Галей шли еще две женщины, обе в военной форме. Предъявили пропуска, прошли мимо контроля. Одна, с короткими черными волосами, выбивавшимися из-под пилотки, зацепилась юбкой за стойку и сердито обернулась.
Егор схватился руками за колонну.
Это была она, Вассер! В защитной гимнастерке, в сапогах, с петлицами сержанта госбезопасности.
Выругалась («Вот зараза!»), дернула юбку и скрылась за поворотом коридора.
Больше всего на свете старший майор Октябрьский не любил необъяснимых явлений. Заметьте, не тайн, которые вызывают желание поломать голову и найти разгадку, а именно необъяснимостей, когда происходит то, чего никак не может быть. И непонятно, почему.
С годами подобные казусы в его жизни встречались все реже. Октябрьский научился почти безошибочно понимать скрытый механизм любых событий и логику человеческих поступков. Тем сильнее он нервничал, когда происходило что-нибудь, не укладывающееся ни в какие рациональные рамки.
Накануне ночью он был у Наркома с аналитическим отчетом, который готовил без малого месяц. После провала операции «Вассер», которая могла бы дать ответ на самый главный вопрос, начальнику спецгруппы «Затея» пришлось пойти обычным путем: сводить агентурные сведения, данные армейской разведки и показания перебежчиков, проверять и перепроверять источники – и, как говорили во времена юности старшего майора, отделять зерна от плевел.
Информация шла двумя противоположными потоками.
С одной стороны, дислокация германско-венгерско-румынских войск на западных рубежах СССР была завершена. Сила собрана такая, какой в истории войн еще не бывало. Разведки приграничных округов засыпали Москву паническими донесениями: немцы готовы, вот-вот ударят.
Но стратегическая разведка, работающая в глубоком тылу, а стало быть, обладающая большим охватом, доносила: в немецком Генштабе разрабатывают план по молниеносной переброске огромных масс войск и техники на юг. Имеется некий сверхсекретный план «Баязет», предусматривающий вторжение в Турцию с последующим выходом на Ближний Восток. Все части и соединения срочно укомплектовываются переводчиками – не с русским языком, а с арабским и турецким. Для этого экстренно мобилизованы студенты всех востоковедческих факультетов. По данным Второго, контрразведывательного, управления НКГБ действия Абвера на территории Советского Союза многократно активизировались, но в специфическом направлении – идет интенсивная переброска агентов в Закавказье и Среднюю Азию. Часть из них затем переходит турецкую и иранскую границу.
Нарком торопил Октябрьского с итоговым докладом, а на Наркома, само собой, наседал Вождь. Но старший майор медлил, сознавая меру ответственности.
За апрель, май и начало июня командование РККА потихоньку перебросило на Запад до 170 дивизий, однако пока их не разворачивало. Чтобы привести соединения в полную боевую готовность, требовалось минимум 48 часов, а лучше 72. Иначе огромное скопление людей, скученная техника, нерассредоточенные склады горючего и боеприпасов будут не более чем удобной мишенью для массированных бомбардировок и танковых рейдов.
Старшему майору была известна точка зрения Вождя.
Руководитель советского государства считал германского рейхсканцлера выдающимся стратегом и в беседах с Наркомом неоднократно восхищался тем, как ловко Фюрер использует свое географическо-политическое положение, а также главный козырь Вермахта – исключительную мобильность. Немцам одинаково удобно сделать бросок и на Восток, и на Юг. Сортируя поступающую из Берлина информацию, Вождь сам определял, что в ней заслуживает доверия, а что нет. Так, неделю назад Октябрьский получил из Кремля расшифровку агентурного разведдонесения, в котором сообщалось, что в ставке Фюрера существует две фракции, антибританская генерала Гальдера и антисоветская фельдмаршала Кейтеля, каждая из которых пытается склонить Гитлера на свою сторону, так что вопрос о направлении удара пока остается открытым. Это место было обведено знаменитым синим карандашом, на полях приписано: «Как в ставке микадо!», а внизу еще имелась и резолюция:
«Т.т. НК обороны, ВМФиГБ: Ни в коем случае не провоцировать немцев! Не лить воду на мельницу шайки Кейтеля!»
И тем не менее, взвесив и проанализировав весь объем данных, Октябрьский пришел к выводу, что немцы свой выбор уже сделали. Удар будет нанесен на Восток, причем в течение ближайших двух недель.
Об этом он и докладывал Наркому минувшей ночью.
За окнами спал огромный город, маятник стенных часов бесстрастно отмахивал секунды, на столе перед Наркомом дымился, а потом перестал дымиться нетронутый чай.
Старший майор говорил сдавленным от волнение голосом, то и дело вытирал платком бритый череп. На лбу у Наркома тоже блестели капли пота. По тому, как редко Сам перебивал докладчика вопросами, было ясно: с выводами согласен. Да и вопросы были не скептические, а уточняющие.
Сначала Октябрьский изложил тщательно проверенную и отсеянную информацию, поступившую из трех наркоматов – госбезопасности, внутренних дел и обороны, от коминтерновских товарищей, из сотни иных источников. Излагал без подробностей и деталей, один сухой остаток, но отчет занял полтора часа. А на формулировку вывода, ради которого и была проведена вся эта гигантская работа, хватило одной минуты.
Немцы собрали на востоке своего Рейха пятимиллионную армию не для того, чтобы, как следует припугнув Советский Союз, совершить бросок к южному Средиземноморью. Всё ровно наоборот: продемонстрировав Британии, что без большого труда может перерезать ее топливно-сырьевые артерии (и тем самым укрепив позиции своих английских доброжелателей), Фюрер оставляет план «Барбаросса» в силе. Удар будет нанесен по России. И счет идет на дни.