– Может, она что-нибудь покупает нелегально. С черного хода, как миссис Шелдон. Дидре своими глазами видела: когда лавка Хакнелла уже закрылась, миссис Шелдон что-то вынесла из задней двери.
Я чувствую себя уязвленным: подумать только, государственная измена, совершаемая матерью Кита, низводится до столь мелкого, ничтожного проступка!
– Еще чего! Нет, конечно, – презрительно бросаю я.
– Откуда ты знаешь?
Откуда я знаю? Знаю, и все тут! Ни к каким магазинам она не свернула. Она уже прошла тоннель и сейчас, склонившись к ящику, что-то туда кладет… И что-то оттуда вынимает – мелькает у меня мысль. Кладет, скажем, новую пачку сигарет, а вынимает несколько ломтиков ветчины, положенных в ящик кем-то из обитателей Закоулков?..
Может, всего лишь этим она и занимается? Ходит время от времени к Коппардам за пайковыми сигаретами, которых ни она, ни отец Кита не курят, а потом тихой сапой меняет их на горсточку продуктов? Такой вариант внезапно представляется более чем вероятным. Сердце у меня падает.
Я молчу, не осмеливаясь даже поднять глаза на Барбару. Но чувствую на себе ее внимательный взгляд; наверняка она опять насмешливо ухмыляется.
– А что, если она несет записочку дружку миссис Трейси? – понизив голос, роняет Барбара.
Вот тут уж я поворачиваюсь и ошарашенно уставляюсь на нее. У тети Ди дружок?! Что она несет! Разве у тетки вообще может быть дружок?
– А ты не знал? – шепчет Барбара. – Дидре видела, как она с ним целовалась. Во время затемнения. Дидре ходила с твоим братом по тоннелю и там их застукала.
Снова очередной подвох. Опять я посреди минного поля.
– Раньше он навещал миссис Трейси по ночам, когда все спали, – продолжает Барбара. – Только миссис Хардимент их засекла, решила, что он – вражеский лазутчик, и позвонила в полицию.
Ага, тогда-то и приехал на велосипеде полицейский, не спеша подкатил к дому тети Ди, слез…
– А потом стали уверять, будто у миссис Трейси были щели в светомаскировке. Враки, весь сыр-бор загорелся из-за лазутчика, только он на самом деле не лазутчик: Дидре сколько раз видела, как он входил в дом. Поэтому теперь с Милли приходится сидеть миссис Хейуард, пока миссис Трейси ночью, чтобы никто не видел, уходит из дому, но сейчас темнеет-то очень поздно.
Я чувствую на себе пристальный взгляд Барбары; ей интересно, как я отреагирую на все эти откровения. Я никак не реагирую. Внутренний голос мне подсказывает, что это любимые девчачьи разговоры, особенно характерные для девчонок вроде сестер Беррилл, которые теперь, когда отец ушел на фронт, совсем отбились от рук. Перед моими глазами всплывает фотография в серебряной рамке: тетя Ди с дядей Питером, у дяди Питера на нагрудном кармане кителя видны «крылышки». Коснувшись крепкой серебряной рамки, рассказанная Барбарой басня тут же бесследно лопается, как мыльный пузырь, разве только на пальцах слегка ощущается противный слизистый налет.
– А ты снова весь склизкий, – замечает Барбара. – Не знал, что ли, что у всех бывают дружки и подружки?
– Вот еще, конечно, знал.
Она хохочет, ее смеющееся лицо совсем рядом с моим. Я ощущаю под пальцами противный вязкий налет. Икс – это поцелуй. Пройдя тоннель, мать Кита кладет в секретный ящик поцелуй, который там потом найдет мистер Икс, дружок тети Ди…
– Да это только пока мистер Трейси служит в военно-воздушных силах. Дидре говорит, что теперь, когда все папы ушли на фронт, у очень многих дам завелись дружки.
– Барбара! – раздается вдруг голос миссис Беррилл. – Ты где? Если ровно через минуту не явишься домой…
– У мамы тоже есть дружок, – шепчет Барбара мне в самое ухо. – Дидре нашла его карточку в маминой сумке. Он уполномоченный по гражданской обороне.
– Барбара! Я второй раз повторять не стану!..
Барбара уже ползет под кустами прочь, ее кошелек волочится по земле. Вдруг она замирает и оборачивается ко мне. Явно хочет что-то сказать, но вдруг робеет.
– Моя самая-пресамая лучшая подруга – Розмари Уинтерс, у них миссис Колли учительница, – наконец сообщает она. – А ты, если хочешь, можешь стать моим просто лучшим другом.
После ее ухода я сижу как истукан в полном обалдении, а накатившая следом волна стыда лишает меня последних сил. Я предал Кита. Я впустил в наше тайное укрытие постороннего, и кого? Барбару Беррилл! Как наблюдатель я тоже не выполнил своих обязанностей. И вдобавок позволил себе слушать гнусные измышления про мать Кита – что она будто бы достает на черном рынке ветчину и сливочное масло, что она будто бы причастна к запретным и позорным делишкам, связанным с персями и дружками. Я позволил себе на миг усомниться в том, что она – немецкая шпионка.
А тем временем она, снова вынырнув из-за угла, направляется сюда… входит в калитку тети Ди… подойдя к дому, легонько стучит в окно гостиной. Тут же открывается входная дверь, на пороге стоит тетя Ди.
Мать Кита вручает ей корзину. Опять ходила за покупками для тети Ди. А магазины-то все закрыты.
Тетя Ди шарит в корзине. Ищет записку от своего дружка, которую принесла ей сестра…
Нет, на самом деле, конечно, ничего такого не происходит. Я вспоминаю дружелюбную, открытую улыбку тети Ди. Человек, который так улыбается, не способен что-то таить от окружающих. Я вспоминаю, с какой доверчивостью улыбается жене дядя Питер с фотографии в серебряной рамке, что стоит у тети Ди на каминной полке.
Сейчас она не улыбается. Нервно теребит губу. Но на мать Кита смотрит доверчиво и с надеждой, в точности как та девчушка с куклой на другом снимке смотрит на свою старшую сестру, которая всегда будет ее защищать.
Сестры… Да. Интересно, что эти сестры, стоя на крыльце, так сосредоточенно обсуждают? Небось то же самое, чем делятся друг с другом Дидре и Барбара. Секреты… Про поцелуи в кромешном мраке затемнения…
Мать Кита поворачивается и идет к калитке. Выглядит она совершенно как всегда: сдержанная, спокойная, абсолютно невозмутимая. Стоя на пороге, тетя Ди смотрит ей вслед. А ведь тетя Ди неуловимо переменилась. В конце концов, и у нее появились секреты.
Тетя Ди закрывает за собой входную дверь. Спустя несколько мгновений мать Кита закрывает свою. Занавес опять опустился.
«Семнадцать ноль-ноль. Снова входит».
На следующий день я опять сижу на посту, на коленях – раскрытый журнал. Держа наготове двуцветный карандаш, я мучительно припоминаю, куда же это мать Кита вошла в семнадцать ноль-ноль, но тут внимание мое привлекает какое-то движение в саду у Хейуардов.
В который раз повторяется та же сцена: мать Кита выходит из калитки, на руке у нее корзина. Опять идет к тете Ди шептаться про ихние секреты… А вот и нет: она проходит мимо дома тети Ди… Не то чтобы я хоть на минуту поверил дурацким россказням Барбары Беррилл, и все же…
Мать Кита вот-вот дойдет до угла, и я понимаю: сейчас у меня другого выхода нет, я обязан пойти за ней. По тоннелю. Один.
Не представляя, откуда мне набраться на это храбрости, я тем не менее уже поспешно ползу из-под кустов на улицу, бегу к углу, сворачиваю к тоннелю…
А она опять испарилась. Извилистая тропа, что сквозь наступающую с обочин поросль ведет к тоннелю, абсолютно пуста; так же пуста была уходящая влево улица всякий раз, когда мать Кита исчезала из виду. Знакомый холодок бежит у меня по телу.
Внезапно за спиной раздается негромкий шорох и чавканье влажной земли под ногами. Я оборачиваюсь, как ужаленный. Вон она, почти на углу, сбрасывает со старой газеты объедки в бак для свиней и внимательно смотрит на меня. Выпускает из рук крышку, и бак с лязгом захлопывается.
– Здравствуй, Стивен, – говорит она и улыбается. – Кита разыскиваешь?
Ага, она слева. А есть еще и правая сторона. Плюс баки для свиней. Ну, все ясно.
Ничего не соображая, я отрицательно мотаю головой.
– Но ты ведь явно кого-то ищешь.
– Нет.
– Случайно не меня ли, а, Стивен?
– Нет, что вы.
Остается спасаться бегством; чтобы скрыть смущение, я снова поспешно лезу в кусты. Она поворачивает назад к дому и, проходя мимо моего укрытия, смотрит в мою сторону. Непонятно, откуда она знает, что я сижу тут и наблюдаю за ней, ведь о нашем тайнике вроде бы никому не известно; однако же знает. Спустя десять минут она вновь выходит из своей калитки на улицу, но на этот раз у меня точно не хватит духу следовать за ней.
Теперь у нее в руках не корзина, а тарелка. И направляется она не к дому тети Ди и не на угол. Она переходит дорогу… и устремляется прямо ко мне. Я замираю в неподвижности, а она, вглядываясь в густую зелень, тихо шепчет:
– Стивен, можно к тебе?
Я не в силах выдавить из себя ни слова. В какие только места мы не отправляли ее силой своего воображения! Какие только невероятные, нам самим не очень ясные обстоятельства мы для нее не выдумывали! Но чтобы она явилась сюда?! Такое нам в голову не приходило.
Страшно сконфуженный, я сижу не поднимая глаз, пока она пробирается под кустами по нашему лазу. Я догадываюсь, что в эту минуту она представляет собой довольно несуразное зрелище: одна рука занята тарелкой, и, чтобы не запачкать коленей, приходится вес всего тела переносить на другую руку; из-за этого невозможно пригнуться пониже, и ветки то и дело цепляются за кофту на спине. Старательно расчистив пятачок земли от листьев и насекомых, мать Кита усаживается передо мной, скрестив ноги, прямо в пыль.
Я пребываю в полном замешательстве. Даже в самой обычной обстановке никогда не знаешь, как себя вести наедине с чужой матерью. А если вы, словно два карапуза, сидите на голой земле буквально нос к носу, потому что места нет и для вдвое меньшего человека, – как тут быть?
И вдобавок гнетет сознание, что она – не просто чья-то мать, а немецкая шпионка, предательница родины.
Куда, во-первых, девать глаза? Смотреть-то ведь не на что, кроме как на нее. Но не станешь же глазеть на ее лицо? Или на ее скрещенные ноги, аккуратно прикрытые темно-синей летней юбкой, – на них почему-то смотреть стыдно. А больше не на что, кроме той части тела посредине, которая, как мне известно уже с год, не меньше, называется «перси»; но думать про эту часть тела так же немыслимо, как про вонючий «баз».