Но гриндилоу схватили его, и он закричал, колотя руками и ногами, но они легко сграбастали его своими замысловатыми, жестокими пальцами и, соединившись в какой-то беспокойный, бесформенный клубок, скрутили его узлом и начали поднимать.
Они висели в воздухе. Крики Фенека становились все глуше. Ноги его не касались пола. Гриндилоу несли его по маленькой камере, оплетя собственными конечностями и толстыми угреобразными хвостами.
Старший гриндилоу крепко держал одной рукой записную книжку. Другую руку он высвободил на мгновение, разъединившись со своими товарищами и пленником, и сделал пасс в направлении самого большого иллюминатора в стене маленькой тюрьмы. Беллис услышала, как зловеще загремели кости, висевшие у него на шее.
Стекло в иллюминаторе покрылось рябью так, словно было жидким, словно то был спокойный прудик, в который бросили камень, и, когда стекло начало плавиться, Беллис поняла, что на уме у гриндилоу. Она заставила себя выйти из оцепенения — бесчувственного отвращения, шока и ужаса — и, метнувшись к двери, поскользнулась на крови.
Она услышала крик Фенека, а потом слюнявое восклицание и хлюпающий звук — старший гриндилоу приложил свой большой рот ко рту Фенека, разрывая кожу его лица острыми зубами и вдыхая в Фенека воздух; в этот момент взорвалось стекло в иллюминаторе, и море хлынуло внутрь.
Через несколько секунд воды на полу было по щиколотку, и она продолжала прибывать. Беллис онемевшими пальцами вцепилась в ручку двери — чтобы ее открыть, нужно было преодолеть напор воды. Беллис потащила дверь на себя и на полсекунды обернулась, стоя на пороге; юбка влажно обволакивала ее ноги, холодная вода, леденя кожу, потоком лилась мимо нее в коридор.
Гриндилоу всплыли и замерли в этом океанском фонтане. Рука Фенека высунулась из этой плотной кучи, пальцы на ней сжимались и разжимались. Уровень воды под ними повышался, и, выбрав момент, троица гриндилоу, тесно, невероятно тесно переплетясь, резко и синхронно махнула хвостами и с головокружительной скоростью метнулась по воздуху к иллюминатору, затем без остановки проскочила сквозь него, унося в море Фенека и то, что было похищено у них, — информацию, тайны.
Беллис повернула замок на двери, отсекая от остального корабля комнату, в которой был выбит иллюминатор, а в коридоре уже плескалась вода. Тонким слоем ходила туда-сюда, в соответствии с качкой «Гранд-Оста».
Беллис прислонилась к стене, потом сползла на пол; вода омывала ее бедра и ягодицы, но она ничего не чувствовала, потому что ее трясло. Она не плакала, но, по мере того как адреналин растворялся в ее теле, непроизвольно испускала какие-то звериные хрипловатые крики, а потом ее вырвало — весь накопившийся в ней страх гейзером вырвался наружу.
Она долго просидела так.
Где-то там в ночи, в холодных и темных водных глубинах, был Сайлас Фенек. Унесенный для допроса или жестокого наказания. Живой.
Беллис долго выбиралась из тюремного отсека «Гранд-Оста». Она упрямо искала обратный путь, а мокрая просоленная юбка натирала ей кожу. Она изо всех сил старалась ни о чем не думать. Она никогда не чувствовала себя такой усталой, такой замерзшей.
Выйдя наконец на ночной воздух и оказавшись под неторопливо покачивающимся старинным рангоутом, под огромными металлическими мачтами, она испытала какое-то тупое удивление — здесь царила тишина, прежняя тишина.
Беллис была одна. Все еще слышались крики и треск огня, но доносились они откуда-то издалека.
Тяжело дыша и медленно ступая, Беллис дошла до борта, села, прислонилась головой к перилам, потерлась о них щекой, закрыла глаза. Когда она снова открыла их, то поняла, что перед ней «Ходдлинг». Очертания пузатого корабля в ее глазах стали четкими. Пожар на нем прекратился.
От его стен больше не исходили потоки странной энергии. Морские уродины больше не перекрывали доступ к «Ходдлингу» наподобие крепостного рва. На его палубах находились люди: двигались они без горячечной спешки — как-то устало и обреченно.
Беллис увидела волны, бьющиеся о борта города, и своим бессознательно обострившимся чутьем поняла, что Армада снова движется.
Очень медленно, пока что не быстрее, чем силой множества буксиров. Но Армада снова пришла в движение. Аванк поплыл, боль в его ране отступила.
Гриндилоу исчезли.
(И Сайлас жив.)
Цепляясь за перила, Беллис пошла в направлении громадного носа «Гранд-Оста», а когда обогнула ряд низких кают, до нее донеслись звуки. Впереди были люди.
Она окинула взглядом Саргановы воды, Сухую осень, Джхур, Книжный город. Звуки сражения стихали. Уже не слышно было, как перемещаются большие скопления народа, как барабанным боем гремят ружейные выстрелы. Лишь изредка — резкие крики и звуки одиночных схваток.
Сражение шло на убыль. Мятеж был подавлен.
Она не слышала победных речей мятежников или властей: ничто не говорило о том, какая сторона взяла верх. И все же, обогнув последнюю стену и увидев сцену на баке «Гранд-Оста», она не испытала удивления.
По краям палубы с мрачными лицами стояли горожане всех рас, раненные и заляпанные кровью. Оружие они держали наготове.
Перед ними лежала гора трупов. Многие убитые были обезображены, их грудные клетки вскрыты, внутренности выжжены или выпотрошены. Большинство было обезглавлено, головы валялись повсюду на палубе — все с открытым ртом, клыкастые, с раздвоенными длинными языками.
Вампиры. Десятки вампиров. Побежденные. Поверженные и наказанные. Когда с исчезновением их таинственных союзников дела приняли иной оборот, вампиры оказались перед превосходящими силами противника, и спонтанные выступления в их поддержку сошли на нет. Без поддержки граждан их квартала, без широкого заговора они были обречены. Бойцы Саргановых вод утратили страх перед нападавшими, и оказалось, что в отсутствие своей истинной причины ужас обречен.
Беллис услышала какое-то слабое движение наверху. Подняв взгляд на переднюю мачту корабля, она испытала шок. «Ох… вот что произошло, когда все закончилось», — подумала она.
Вот тогда-то бруколаковские подручные и проиграли. После этого они не могли победить. Когда там, наверху, взметнулся этот жуткий вымпел, страх, который они навевали на всех, рассеялся, как туман.
С запястьями и лодыжками, крепко стянутыми прочным канатом, издавая жалкое рычание, вывесив наружу, словно мертвое животное, длинный язык, измазанный собственной кровью, которая испачкала его зубы и губы, в десяти футах от палубы на рее был распят Бруколак.
ГЛАВА 45
Когда забрезжил рассвет, Бруколак нашел в себе силы закричать.
Солнце обожгло его. Он закрыл глаза и тщетно потряс головой, пытаясь спрятать глаза от света. Кожа его начала покрываться пятнами, словно облитая едким хемическим веществом. Лицо вампира, прежде смертельно бледное, покраснело и покрылось пузырями, загноившимися на дневном свету.
Он трепыхался на мачте, уродливо дергаясь, как выброшенная на берег рыба. Силы покидали его; время от времени он издавал тихие мучительные стоны.
Он был настолько силен, что солнце не могло убить его сразу, однако оно понемногу калечило его тело и, самое главное, причиняло жестокие страдания. По прошествии двух часов после восхода он потерял сознание и замолк. Слюна и яд капали из его рта, разъедая палубу.
Солнечный свет обжег и плоть его убитых помощников. С приходом дня десятки бездвижных тел покрылись пузырями, обесформились. С наступлением темноты их сгребли в одну кучу и выбросили в море.
Вечер был для вампира как бальзам. Боль очень медленно стала уходить, и он с трудом открыл глаза, залитые слизью и гноем. Тело его стало восстанавливаться, однако повреждения, причиненные солнцем, были велики, и только к полуночи он смог заговорить.
На его жалкие хрипы никто не обратил внимания. Никто не подошел к нему, никто не покормил. Конечности его были скованы судорогой и болью. Целую ночь он молил о помощи или жалости, пытался угрожать. Но слова его разносились вокруг отчаянным звериным воем, а время неторопливо шло, и Бруколак увидел, как тьма на востоке рассеивается.
Его раны только стали залечиваться, но все еще кровоточили, когда выглянуло солнце и запустило в них свои палаческие лучи-пальцы — снова взошел день, будто провернулась шестеренка в каком-то безжалостном механизме.
Началась несуетливая уборка. Ремонтные бригады поднялись на охлаждающийся «Ходдлинг», чтобы оценить ущерб и понять, что еще можно сохранить.
Жар изменил форму целых помещений и коридоров, края которых стали текучими. Повсюду лежали мертвые тела — целые и изуродованные.
В Саргановых водах и в граничащих с ними частях соседних кварталов последствия сражения заявляли о себе битым стеклом, отверстиями от пуль, пятнами крови на улицах. Весь мусор был собран и отправлен на переработку или измельчение.
Сторонники Саргановых вод патрулировали улицы. В Баске и Дворняжнике стояла тишина. Их власти ничего не знали о мятеже и, парализованные страхом, выжидали, наблюдали за ходом сражения, тщательно оценивая силы противников, и были готовы присоединиться к восстанию, если Саргановы воды станут терпеть поражение. Но поражение потерпели вампиры. И теперь власти Баска и Дворняжника в страхе перед Любовниками были тише воды, ниже травы. Они смирились.
Генерал Шаддлера был мертв — убит вампирами, взявшими его в заложники; узнав, что их правитель пленен, они запаниковали и прикончили генерала. Их тоже, в свою очередь, убили — ценой немалых потерь для струподелов. Вдоль стен Курганного дома стояли большие изваяния, слепленные из темно-красных напластований: то была застывшая кровь струподелов.
Никто не знал в точности, сколько вампиров входило в отряд Бруколака, и никто не знал в точности, сколько их было убито. Несомненно, кто-то из них остался. Потерпев поражение, они, вероятно, ушли в подполье, стали неотличимыми от других граждан. Они могли осесть в развалинах, поселиться в ночлежках. Их было не выследить.