Но в том, что меня использовали, сомнений нет.
Доул потерял ко мне всякий интерес.
Когда мы были вместе, он играл мною, использовал меня как средство, чтобы развернуть город. Верный наемник, снова превративший город всего лишь в пиратское прибежище.
И теперь, когда я сделала то, что от меня требовалось, я для него не представляю никакого интереса.
Странно обнаружить, что ты пешка в чужой игре. Он меня обошел, но я слишком стара, чтобы сокрушаться из-за чьего-то предательства.
И все же я уже два раза попыталась встретиться с ним, понять, что же он сделал. Дважды я стучалась к нему, и он открывал дверь и молча смотрел на меня так, будто видит в первый раз. И оба раза слова замирали у меня на губах.
«Нет у нас никаких отношений», — помнится, бросил мне Сайлас Фенек.
Наверное, это лучший совет, какой можно дать.
Сегодня есть всего несколько возможностей, которые могут объяснить, что произошло. И любая из них может оказаться верной. И если бы Доул заявил, что непричастен ни к одной из них, то для меня все запуталось бы еще больше — больше, чем теперь. Мне пришлось бы рассмотреть такую возможность: никакого плана не было и объяснять тут нечего.
Так зачем же мне так рисковать? Зачем отказываться от тех объяснений, что у меня есть?
Ко мне пришел Флорин Сак. Анжевина осталась ждать его внизу на палубе «Хромолита» — ей по моей лестнице не подняться.
Не сомневаюсь, они нужны друг другу. Но насколько мне известно, их отношения очень неопределенные и отчужденные, и я думаю, они не сойдутся. Одной общей утраты, видимо, недостаточно.
Флорин принес мне найденный им гелиотип — Шекель, стоя рядом с библиотекой, держит в руках две книги и улыбается во весь рот. Флорин решил: все, что относится к Шекелю и книгам, должно принадлежать мне. Я смущена. Я не знаю, как сказать ему, чтобы он больше ничего не приносил.
Когда он ушел, я принялась разглядывать бледную картинку. Печать была неважной. Неясные очертания построек и людей запечатлелись на бумаге, оставили на ней шрамы. Ранили ее и исцелили, придав новую форму. Шрамы — это воспоминания.
Я несу воспоминания об Армаде на моей спине.
Несколько недель назад я разделась и с помощью двух зеркал увидела, что написали на мне Саргановы воды. Послание невообразимо уродливое, почерк грубый.
Линии тянутся поперек моей спины в тех местах, где опустился кнут; они почти параллельны. Они словно появились на одной стороне спины, надорвали кожу и сошли на нет на другой.
Они похожи на швы. Они пристегивают ко мне прошлое.
Я смотрю на них в удивлении, словно они не имеют ко мне никакого отношения. Армада надежно зашита в моей спине, и я везде буду носить ее с собой.
От меня скрыли столько правд. Это жестокое, бессмысленное путешествие пропитано кровью. Я вся до тошноты измарана ею. И ничего другого — сумбурное и варварское, начисто лишенное смысла путешествие. Здесь ничему не научишься. Никакого исступленного забвения. В море нет искупления.
Я унесу Армаду домой на своей спине.
Дом.
Когда Доул увидел меня у своей двери во второй раз, на моем лице, видимо, было написано что-то необычное, потому что он кивнул, а потом заговорил.
Он сказал:
— Ну, хватит так хватит. Мы доставим вас домой.
Снова оказаться дома.
Я была ошарашена. Я поклонилась и поблагодарила его.
Он подарил мне это. И не ради того, что оставалось между нами, — может, между нами не было ничего.
Он вознаграждает меня. Платит мне.
За проделанную работу. Ведь он же пользовался мной.
Доул через меня передавал послания Фенеку, чтобы Фенек передавал их городу. Но Фенек сделал не то, что от него требовалось, и Любовники перехитрили его, сообщив правду. А поэтому Доул нашел способ использовать меня по-другому.
А теперь он доставит меня домой. Не из теплых чувств ко мне и не из справедливости. Он предлагает мне плату.
Я приму ее.
Он вовсе не глуп. Он знает: что бы я ни сказала в Нью-Кробюзоне, это не будет означать гибель Армады или даже угрозу ей. Если я попытаюсь выступить в Парламенте, меня никто не станет слушать. Да и с какой стати мне выступать там, мне, предательнице?
Видимо, будет послан корабль с заданием пограбить в районе канала Василиска. И меня отправят на этом корабле. Потом на маленькой лодочке меня высадят в этом жутком Ке-Бансса, который я видела с палубы «Терпсихории». А там я дождусь прихода какого-нибудь кробюзонского судна, которое направляется домой, к Железному заливу, к Большому Вару, к городу.
Утер Доул не откажет мне в этом. Это ему ничего не будет стоить.
Много месяцев минуло с того дня, как мы покинули Железный залив. Когда мы дотащимся до него снова, пройдет уже больше года. Я возьму другое имя.
«Терпсихория» пропала. У властей больше нет причин преследовать Беллис Хладовин. И даже если какой-нибудь кробюзонский скот, которому до всего есть дело, вспомнит, узнает меня и доложит какому-нибудь чиновному ублюдку, то с меня хватит — я уже набегалась. И я никак не могу поверить, что я им еще интересна. Та часть моей жизни закончилась. Настали новые времена.
После всех этих событий, после моей безумной, бесплодной попытки побега, я считаю, что, сама того не ведая, сделала все необходимое для моего возвращения домой. И я унесу воспоминания об Армаде, вшитые в мою плоть.
Я с удивлением обнаружила, что снова пишу тебе это письмо. Рассказав Утеру Доулу правду, я думала, что с этой писаниной покончено. Но, признавшись себе в этом, я почувствовала себя брошенным ребенком. Есть ли что-нибудь более жалкое, чем бумажки, которые я так хотела отправить адресату, хотя так еще и не решила, кто этим адресатом будет?
Тогда я их припрятала.
Но теперь началась новая глава. Армада движется вспять во времени, готовясь вернуться к своему пиратскому промыслу в богатых водах около моего дома. Все переменилось, и я дрожу от возбуждения, выискиваю удобный случай, чтобы закончить это письмо.
Оно меня смущает. Благодаря ему я становлюсь откровеннее.
Это возможное письмо. До последней секунды, пока я не вставлю твое имя после слова «дорогой», написанного столько листов и месяцев назад, оно остается возможным письмом. Чреватым разными возможностями. Теперь я очень сильна. Я умею добывать возможности и могу одну из них сделать реальностью.
Я не была твоим лучшим другом и прошу у тебя прощения за это. Я вспоминаю моих друзей в Нью-Кробюзоне и спрашиваю себя, кто из них станет тобой.
А если я захочу сделать это письмо воспоминанием, которое скажет «прощай», а не «здравствуй», тогда ты будешь Каррианной. Ты — мой дорогой друг, если так оно и есть, и то, что ты был мне неизвестен, когда я начинала письмо, ничего не значит. Ведь это все же возможное письмо.
Кем бы ты ни был, я не была твоим лучшим другом и сожалею об этом.
Мы приближаемся к флоту, который стоит в ожидании на границе Скрытого океана, напоминая строй беспокойных охранников. И я пишу тебе это письмо, чтобы рассказать обо всем, что случилось со мной. Как я тебе уже говорила, я поняла, что мной манипулировали, что меня постоянно использовали, и, даже не исполняя функции переводчика, я все равно передавала чужие послания. Но это знание ничуть не обескураживает меня.
И дело не в том, что мне все равно. Не то чтобы я не злюсь за то, что меня использовали (пусть боги и Джаббер будут милостивы ко мне), или за те страшные, кровавые события, причиной которых я по неведению стала.
Но даже когда я говорила за других (осознанно или нет), я действовала ради себя. Я присутствовала при всем происходившем — истинная «я». И потом, хотя я и сижу здесь, за десять тысяч миль от Нью-Кробюзона, на другом конце чужих морей, я знаю, что пусть и медленно, но мы движемся к дому. И хотя печаль и чувство вины прочно пришиты ко мне стежками шрамов, две вещи мне ясны.
Первая состоит в том, что все переменилось. Больше мною уже никто не сможет воспользоваться. Эти дни позади. Я слишком многое знаю. То, что я делаю сейчас, я делаю для себя. И несмотря на все, что случилось, мне кажется, будто мое путешествие начинается только сейчас, только в эти дни. Мне кажется, будто это (даже все это) было только прологом.
Вторая же состоит в том, что мое желание отправить это письмо кому-нибудь, оставить по себе хоть какой-нибудь след в Нью-Кробюзоне, мой сумасшедший пыл — все это прошло. Та жажда, что обуяла меня в Устье Вара, в Салкрикалторе, — послать письмо, в последнюю минуту решить, кто ты, не исчезнуть бесследно — весь этот безумный ужас кончился.
Он превратился в ничто. В нем больше нет нужды.
Я возвращаюсь домой. Я накоплю по пути назад — а путь этот будет долгим, но когда-нибудь подойдет к концу — гораздо больше новых слов, чтобы и их тоже передать тебе. Мне не нужно отправлять это письмо по почте. Кто бы ты ни был, мой дорогой друг, кого бы я ни выбрала, я вручу тебе это письмо лично.
Передам тебе его из рук в руки.