ила, но делал это не бравируя, а чтобы обратить ее внимание. — Я говорю об имени.
Он протянул ей книжечку.
Беллис посмотрела на нее. На обложке потускневшей фольгой было вытиснено имя автора.
Круах Аум.
Книга, которую искал Тинтиннабулум, одна из важнейших для проекта Любовников. Ее-то и нашел Шекель.
Он подобрал ее среди детских книг. Беллис села и принялась листать страницы. Вскоре она поняла, почему книга оказалась на детской полке. В ней было множество примитивных картинок, выполненных простыми толстыми линиями, с детским неумением изобразить перспективу, отчего пропорции оставались неясными и человек мог оказаться ростом со стоящую рядом с ним башню. На всех лицевых страницах был текст, а на оборотной стороне — картинка, отчего казалось, будто ты держишь в руках иллюстрированную книгу притчей.
Тот, кто приходовал ее, видимо, взглянул мельком, ничего не понял и поставил, не озаботившись дальнейшими выяснениями, рядом с другими иллюстрированными книгами — детскими. В каталог она не попала и пролежала без движения несколько лет.
Шекель что-то говорил Беллис, но та почти не слышала его. «Не знаю, что мне делать, — стесняясь, говорил он, — думал, что вы поможете, Тинтиннабулум ее и ищет, я уж постарался, как мог». Она рассматривала томик, чувствуя возбуждение, прилив адреналина. Названия у книги не было. Она вернулась к первой странице, сердце у нее учащенно забилось, словно собираясь выскочить из груди, когда она поняла, что не ошиблась относительно имени Аума. Книга была написана на верхнекеттайском.
Это был тайный классический язык Гнурр-Кетта, островного народа, обитавшего в тысячах миль к югу от Нью-Кробюзона, на краю Вздувшегося океана, где теплые воды переходили в море Черной косы. То был странный и очень трудный язык, использовавший рагамольскую графику, но совершенно другого происхождения. Нижнекеттайский, повседневный язык, был гораздо легче, но древние связи между двумя этими языками ослабли. Беглое владение одним языком давало лишь очень относительное понимание другого. Верхнекеттайский даже в самом Гнурр-Кетте был достоянием церкви и немногих интеллектуалов.
Беллис изучала этот язык. Очарованная структурой его сложных глаголов, именно ему посвятила она свое первое исследование. Пятнадцать лет прошло с того времени когда Беллис опубликовала «Грамматологию верхнекеттайского», но, несмотря на все ее познания, она долго разглядывала начальные слова первой главы, прежде чем смысл стал доходить до нее.
«Я солгал бы, сказав, что не испытываю гордости, выводя эти строки», — молча прочла Беллис и оторвала глаза от текста, пытаясь успокоиться и чуть ли не боясь читать дальше.
Она быстро переворачивала страницы, бросая взгляд на картинки. Человек в башне у моря. Человек на берегу, на песке — уродливые остовы огромных двигателей. Человек делает вычисления по солнцу и по теням странных деревьев. Беллис обратилась к четвертой картинке, и у нее перехватило дыхание. Она с ног до головы покрылась гусиной кожей.
На четвертой странице человек снова стоял на берегу (на его лице не было ничего, кроме пустых стилизованных глаз, которым художник придал коровью безмятежность), а над морем к приближающемуся судну несся рой черных фигур. Картина была нечеткая, но Беллис разглядела болтающиеся тонкие руки и ноги и пятна крыльев.
Это вызвало у нее тревогу.
Беллис листала книгу, пытаясь вспомнить язык. В этой книге было что-то странное. Абсолютно непохоже ни на одну другую книгу на верхнекеттайском из тех, что попадались Беллис. Была какая-то несообразность в тоне автора, расходившемся с поэтикой, характерной для старого гнурр-кеттского канона.
«Он обратился бы за помощью к чужакам, — неуверенно прочла она, — но чужаки избегали острова, боясь наших голодных женщин».
Беллис подняла глаза. «Один только Джаббер знает, что такое попало мне в руки», — подумала она.
Она лихорадочно пыталась сообразить, что делать. Руки продолжали машинально переворачивать страницы, и когда она снова опустила взгляд, то книжка была перелистана до половины, а ее герой плыл по морю на маленьком суденышке. Художник изобразил человека и суденышко очень маленькими. Человек спускал в море цепь с массивным кривым крюком на конце.
Глубоко внизу, в гуще волнистых линий, изображающих воду, были нарисованы концентрические круги, отчего судно казалось совсем крошечным.
Эта картинка привлекла внимание Беллис.
Она смотрела на нее во все глаза, и тут что-то в ней шевельнулось. Она задержала дыхание. Словно волна, нахлынуло понимание, и одновременно иллюстрация изменила очертания, будто Беллис смотрела на детскую волшебную картинку. Она увидела, что это такое на самом деле (зная теперь, на что смотрит), и под ложечкой у нее так засосало, что ей показалось — вот сейчас она упадет.
Она теперь знала суть секретного проекта Саргановых вод. Она знала, куда направляется Армада, знала, чем занимается Иоганнес.
Шекель все говорил. Теперь он рассказывал о нападении динихтиса.
— Флорин бросился туда вниз. — (Беллис послышалась гордость в его словах.) — Флорин хотел им помочь, только не успел. Но я вам скажу одну смешную вещь. Помните, я вам как-то говорил, что под городом есть всякие штуки, какие-то предметы — он никак не мог понять, что это такое? А ему еще не разрешалось подойти поближе. Ну так вот, когда костерыба вчера убралась, бедняга Флорин оказался прямо под одной из этих штуковин. Он ее как следует разглядел и теперь знает, что у нас такое там, внизу. Догадайтесь — что?..
Он сделал театральную паузу, давая возможность Беллис догадаться. Она по-прежнему смотрела на картинку.
— Уздечка, — почти неслышно сказал Шекель. На его лице отразилось смятение. Вдруг он заговорил в полный голос: — Огромная уздечка, удила, вожжи — упряжь размером с целый дом.
— Цепи, Шекель. Это цепи размером с корабль, — сказала она. Он уставился на нее, недоуменно кивая ее последним словам. — Флорин видел цепи.
Она никак не могла оторвать глаз от картинки: крошечный человечек на крошечном суденышке в море застывших волн, набегающих друг на дружку в строгой последовательности, как рыбья чешуя; под ними — глубины, переданные плотно закрученными, пересекающимися штрихами; а на дне… намного больше суденышка, круг в кругу, в кругу, круги огромные, даже с учетом непонятной перспективы, невероятно большие, с черным пятном в центре. Смотрит, смотрит на рыболова, выслеживающего добычу.
Склера, сетчатка и зрачок.
Глаз.
Интерлюдия IIIВ ДРУГОМ МЕСТЕ
В Салкрикалтор нагрянули чужаки. Они сидят неподвижно, разглядывая город и креев, методичные и неумолимые.
Они оставили за собой след из пропавших фермеров, подводных искателей приключений, бродяг, мелких чиновников. Они получали информацию с помощью заискиваний, магии и пыток.
Пришельцы смотрят масляными глазами.
Они провели разведку. Они видели храмы, акульи ямы, галереи, аркады, крейские трущобы, архитектуру отмелей. Темнеет; начинают сиять шары Салкрикалтора, движение становится гуще. Молодые щеголи-креи дерутся и принимают всевозможные позы на спиральных дорожках наверху (их действия отражаются в глазах спрятавшихся наблюдателей).
Идет время. Улицы пустеют. В предрассветные часы тускнеют шары.
И тогда наступает тишина. И темнота. И холод.
Пришельцы двигаются.
Они проходят по пустым улицам, закутавшись в темноту.
Пришельцы двигаются, как ленты, сотканные из пустоты, словно они — ничто, словно их влекут случайные приливы и отливы. Они обследуют закоулки, на которых сверкают шрамы анемонов.
Канавы улиц вымерли, здесь можно увидеть только ночных рыб, улиток, крабов, замирающих от ужаса при приближении пришельцев. Они минуют нищих в скелетах зданий. Они проникают сквозь дыру в стене склада, готового превратиться в прах. Они выбираются наружу по нижнему уровню траченной временем крыши, похожей на коралл, и прячутся в тени, слишком небольшой для них. Они стремительны, как мурены.
Среди спиралей крови они услышали произнесенное шепотом имя, наводку, которую они приняли, выследили, обнаружили.
Они поднимаются и смотрят поверх крыш, в морскую даль.
Он спит там, сложив под собой ноги, тело слегка колеблется в потоке, глаза закрыты — крей-самец, загнанный ими. Пришельцы нагнулись. Они гладят его, прикасаются к нему, производят горловые звуки, и его глаза медленно открываются, он начинает отчаянно биться в вервиях, которыми они опутали его (они сделали это тихо и нежно, как нянюшки, чтобы не разбудить его), рот его раскрывается во всю ширь, словно вот-вот разорвется и изойдет кровью. Он будет вопить и вопить на креевом вибрато, если только на него не наденут костный ошейник, который, не причиняя боли, сдавливает определенные нервы на шее и спине, убирая звук.
Из горла крея бьют фонтанчики крови. Пришельцы с любопытством смотрят на него. И вот он обессилен от ужаса. Один из пленивших его выступает с нездешним изяществом и говорит.
«… Тебе известно кое-что, — говорит он, — мы тоже хотим это знать».
Они начинают свою работу, задают шепотом вопросы, снова и снова с немыслимым умением управляясь с переводчиком на крейский, и пленник закидывает голову и снова начинает кричать.
И снова без звука.
Пришельцы продолжают.
И позже.
Дно океана, перепаханное червями, теряется вдали, вода без конца, и темные фигуры (вдалеке от дома) сидят неподвижно, подвешенные в темноте, и размышляют.
След взорвался.
От них отрываются клочки слухов, изгибаются и дразнятся. Южный корабль исчез. Со скалистых кромок континента, где земля поднимается, чтобы разделить пресную и соленую воду, они проложили путь к каналу Василиска, к торчащим пальцам Салкрикалтора, к кораблю, курсирующему между морем и Нью-Кробюзоном, оседлавшим реку. Но корабль исчез, оставив за собой водоворот лжи и историй.