Пайпер перекачивает свою «Огненную смесь» на мой телефон, и мы чуть ли не целый час красим стены под звуки песен об огне – начиная с Set Fire to the Rain[5] в исполнении Адель и заканчивая Great Balls of Fire[6] Джерри Ли Льюиса. Когда звучит какой-то длинный проигрыш на синтезаторе, Пайпер перестает красить и начинает подпевать – что-то о девушке, которая летает, превратив свои шрамы в крылья.
– Что это за песня?! – я стараюсь перекричать ее пение.
– Phoenix in a Flame[7] группы «Аттикус». Теперь это мой гимн, я даже установила его в качестве звонка на телефоне.
Пайпер продолжает петь, а я пытаюсь действующей рукой поддеть шпателем бордюр с бабочками. Левой рукой с пересаженным пальцем я могу только немного помогать себе, даже после месяцев физиотерапии у Палача Терри она слишком слаба, чтобы хватать и тянуть одновременно.
Песня заканчивается, и Пайпер снова берется за дело. У нее свои трудности – дотянуться до стены, не врезавшись в нее креслом. Наконец Пайпер сдается и садится прямо на пол, переползая в нужную сторону по брезенту.
– В понедельник у тебя будет великий праздник, да? Возвращение к пижаме и темной пещере без солнца и свежего воздуха, – говорит Пайпер.
– Ну, все не так трагично.
Мне наконец-то удается подцепить полосу обоев и оттянуть ее от стены. Она рвется посредине, распоров бабочек пополам.
Пайпер размазывает краску в одном из углов.
– Ну да, если тебя устраивает быть неудачницей. Но признайся, неужели в школе так плохо?
Я перевожу взгляд на Пайпер, одновременно отдирая от стены очередную бабочку, пытаясь при этом сохранить хотя бы одну из них целой.
– В первый день учебы я обедала в одиночестве, спрятавшись за сценой.
– Жесть! – Пайпер втягивает воздух сквозь стиснутые зубы.
– О чем и речь. Гораздо проще жить без постоянных напоминаний о том, что́ ты такое.
– Кто ты такая, – поправляет меня Пайпер.
– Неважно.
Забравшись обратно в кресло, Пайпер принимается отковыривать остатки обоев ногтями.
– Тогда ради чего вообще все это было?
Я быстро оглядываюсь, убеждаясь, что никто нас не подслушивает.
– Из чувства вины, наверное. Кора из кожи вон лезет, чтобы сделать из меня обычного подростка. Может она и комнату разрешила перекрасить лишь потому, что когда-то прочла статью типа «Оформите по-новому свой путь к исцелению».
– Ладно, экспресс-опрос. В последние две недели тебе приходилось бороться с ненавистью к себе и ощущением, что ты не соответствуешь принятым нормам?
– Да.
– Тебе казалось, что все в школе говорят о тебе и глазеют на тебя?
– Да.
– Ты сравнивала себя с другими не в свою пользу?
– Да.
Пайпер воздевает над головой руки, разбрызгивая розовую краску с зажатой в кулаке кисти.
– Поздравляю, ты обычный подросток!
Я закатываю глаза и ловлю свое отражение в дверце шкафчика Сары. Его покрытие искажает мою внешность еще сильнее, чем стекло.
– Ты прекрасно знаешь, что это не одно и то же.
Пайпер откатывается назад, чтобы оценить наши художества.
– Какой же кошмар получился!
Высохшая краска уже не такая убийственно яркая, но общий эффект словно сумасбродный пасхальный заяц не смог выбрать между ярко-розовым и голубым «яйцом малиновки».
Я спрашиваю Гленна, не хочет ли Кора посмотреть на результат, но та уже легла спать. Кусок обоев с бабочками я прячу в ящик стола. На память.
Гленн перенес Пайпер вниз, и мы жарим на улице попкорн и проветриваем дом от запаха краски. Пайпер подъезжает к краю батута, установленного вровень с газоном, и наклоняется к его черной поверхности. Я ложусь на батут, всем телом ощущая привычные колебания. Впервые я лежу здесь, а Сары нет рядом. Летом солнце светило нам в лица. Зимой мы делали снежных ангелов. Обменивались тайнами, строили планы.
Интересно, что, когда хранитель твоих секретов уходит, все ваши мечты и разговоры тоже исчезают.
Я загораживаю рукой свет от дома и смотрю в небо в поисках Полярной звезды и ковша Большой Медведицы. Точно так же мы делали с Сарой.
– В средней школе я узнала, что звезды, которые мы видим, уже мертвы, – жуя попкорн, говорит Пайпер. – До жути печально.
Мы с отцом смотрели на звезды, сидя на заднем дворе нашего дома. В нашей глуши они светили ярче.
– Скорее, мы видим звезды такими, какими они когда-то были, – говорю я. – Например, если звезда находится от нас на расстоянии в тысячу световых лет, то мы видим свет вековой давности.
– Получается, мы видим прошлое?
– Вроде того. Мой отец говорил, что прошлое вокруг нас. Еще он любил рассказывать, что звезды – отверстия в небе, сквозь которые на нас смотрят дорогие нам люди.
Пайпер чуть не подавилась попкорном.
– Прямо как Король Лев.
Я смеюсь, и мое дыхание облачком поднимается ввысь. Мы с Пайпер смотрим в небо, и батут мягко покачивается под нами. Вечерний воздух свеж, но я почти не ощущаю его сквозь свою вторую кожу.
Пайпер приподнимается, опираясь на локоть.
– А что, если он прав? Вдруг твои родители и впрямь наблюдают за тобой сверху?
Я смотрю в черную пустоту между звезд.
– Это вряд ли.
Пайпер толкает меня в плечо.
– Тогда останься в школе. Заканчивай изображать уединение Квазимодо и дай нормальной жизни шанс.
– Ни за что. Я уже потратила две недели на «Перекресток» и теперь свободна.
Я отбыла свой срок, зачем продлять его? Пайпер смотрит на меня с надеждой, и я на миг жалею, что с понедельника ей придется в одиночестве ездить по коридорам школы.
– Не волнуйся, ты и без меня справишься, – говорю я.
– Это само собой. – Пайпер фыркает. – Я же о тебе забочусь. Две недели назад ты показала мне фотку девушки в поистине отвратительном парике Риццо, по которой явно скучаешь. Сомневаюсь, что ты найдешь ее, хороня себя заживо в комнате умершей кузины, делая вид, что ты тоже погибла в том пожаре.
– Но ведь так и есть. Прежняя я исчезла.
Пайпер садится, ее глаза едва видны в темноте.
– Так давай найдем ее! – Она достает из заднего кармана джинсов какой-то листок и кладет его между нами. – Прослушивание в пятницу.
– Клубы школы «Перекресток», – читаю я вслух.
Слова «Весенний мюзикл» обведены черным маркером.
– Издеваешься?
– Выслушай меня, – Пайпер говорит быстро и взволнованно. – Первый шаг – сделать то, что ты делала раньше. Возродить эту часть себя.
Я представляю себя до пожара, стоящую на сцене моей прежней школы. Мама фотографирует на телефон, а папа громко аплодирует, а потом пронзительно свистит, сунув в рот два пальца. Но сцена теперь в одном списке с пением, прическами, купальниками, косметикой – во все растущем «Списке вещей, исчезнувших в огне».
– Это лицо не годится для света прожекторов, им только детей пугать.
Пайпер смеется.
– Да уж, твое лицо идеально подходит для радио.
– Мое лицо подходит для проживания под землей. Такой клуб есть?
Пайпер со вздохом тычет пальцем в середину листа.
– Вот! «Антисоциальный кружок»: мы обедаем за кулисами, ищем способы исчезнуть и надеемся однажды полностью слиться с пейзажем.
– Запиши меня!
– Погоди-ка… А ты же уже руководитель этого кружка!
Я бросаю в нее попкорном. Поймав несколько штучек, Пайпер сует их в рот.
– А ты? – спрашиваю я.
– А что я?
– Почему ты больше не играешь в спектаклях? Я слышала, как Асад тебя про это спрашивал.
Пайпер пожимает плечами.
– Ну… Я дружила с некоторыми девочками из театральной студии, но потом с ними случилась звездная болезнь, а я этого не выношу.
– А я, значит, вынесу?
– Ты новенькая, у них нет причин ненавидеть тебя.
Я ложусь обратно на батут и смотрю в ночное небо. Дыхание вырывается облачками. Я думаю об отце, который говорил мне, восьмилетке, что моя жизнь безгранична, как галактики. «Стреляй в самые высокие звезды, Ава, и ты обязательно попадешь в какую-нибудь из них. Но сначала нужно выстрелить».
Что бы он сказал сейчас, увидев, как я прячусь в спальне и смотрю на афиши, не думая никуда стрелять? Пусть мое двухнедельное испытание фактически закончено, он посоветовал бы мне вернуться на сцену.
Сказал бы стрелять.
Батут качается под нами, когда я резко сажусь и выхватываю у Пайпер листок.
– Если я останусь в школе…
Пайпер торжествующе вскидывает руки.
– Если останусь, то лишь при одном условии: ты тоже пойдешь на прослушивание.
Скривившись, Пайпер опускает руки.
– Театр? Ни за что!
– Тогда выбирай что-то еще. Что ты любила делать до аварии?
– Играть в волейбол. Но сейчас мне это недоступно. – Пайпер кивает на кресло-каталку.
– И не надейся, если я – с моим лицом – иду в театральный кружок, то ты найдешь способ вернуться на поле со своими ногами.
Прищурившись, Пайпер переводит взгляд с меня на кресло.
– И тогда ты останешься? – уточняет она.
– Останусь.
Лучезарно улыбаясь, Пайпер крепко жмет мне руку.
– Договорились!
9 марта
Я мало что помню.
Только жар.
И дым.
Везде.
Он поедает меня.
И вдруг исчезает.
Но не отступает.
А перемещается.
Внутрь меня.
Каждый выдох
обжигающе горяч.
Я пытаюсь кричать.
Но голоса нет,
лишь боль.
Я проглотила огонь.
Падаю на спину.
Я помню запах.
Себя.
Горящей.
Рассудок кричит:
«Беги!»
Но тело не слушается.
Лишь руки слабо двигаются.
Воздух словно превратился в бетон.
Где моя рука?
Лишь
лоскуты кожи