и кости
на месте пальцев.
Что со мной?
Боль.
Накатывает.
Пока
не остается ничего,
кроме боли.
«Останься со мной»
Голос.
Лицо.
Соседка
качает мое тело
туда
и
сюда
Тянет
Тянет
Тянет
Она
Сбивает огонь
С меня.
Ее губы говорят:
«С тобой все будет в порядке».
В ее глазах совсем иное.
Темнота
Смыкается вокруг
Словно телескоп.
Тихо.
Спокойно.
«Держись!» говорит она.
За что?
За боль?
жар?
панику?
Темнота манит.
Я хочу избавиться
от
боли
жара
паники.
«Держись! Ради родителей».
Мама.
Папа.
Они хотят,
чтобы я
жила.
Я открываю глаза.
Сквозь темноту
светят звезды.
Не тронутые
дымом
и
болью.
Я тянусь
к звездам.
Сирены.
Топот.
Крики.
Издалека
тонкие лучи
привязывают меня
к земле.
Руки на моей спине.
Меня поднимают.
Нет.
Нет.
Нет.
Не забирайте свет.
Оставьте меня
здесь.
Звезды
смогут удержать меня
в целости.
Глава 11
Наш план прост: я напрошусь на маленькую, незаметную роль в весеннем мюзикле – дерева или иного прославленного сценического реквизита, а Пайпер выяснит, позволит ли ей тренер подавать игрокам воду или делать что-нибудь еще, доступное человеку в инвалидном кресле. Ничего особенного, но Кора так расчувствовалась, словно я выиграла «Оскар», а Пайпер поедет на Олимпийские игры.
– Просто не верится, – говорит она сквозь слезы, когда воскресным вечером я сообщаю ей, что останусь в школе еще по меньшей мере на неделю. – Это чудо какое-то.
– Чудес не бывает, – возражаю я, кладя в сумку учебник по математике. – Это все Пайпер.
В пятницу, как только звенит последний звонок с уроков, школа «Перекресток» из обычного учебного заведения превращается в мир клубов и кружков. По пути на театральное прослушивание я оставляю Пайпер у раздевалок, дожидаться тренера.
Я протискиваю ее кресло через толпу одетых в форму спортсменов, пьющих протеиновые коктейли и брызгающих освежителем воздуха на защитную экипировку, хотя ничто не сможет перебить подростковый пот.
– Ни пуха ни пера! – кричит Пайпер, перекрывая гам.
Босые девушка и парень направляются к театральному залу, держась за руки и перепрыгивая через валяющиеся на полу пробные полосы «Глашатая Перекрестка».
Чем ближе конец коридора, тем слышнее становятся звуки настраиваемых инструментов оркестра.
У каждого есть свое место в этой жизни после уроков.
Проскользнув через боковую дверь, я сажусь в первое попавшееся бархатное кресло. Кое-кто из учеников тоже устроился в креслах, но большинство разбрелись по залу: напевают известные мелодии, сидят на сцене, болтая ногами, или громко разговаривают в проходах.
Я тоже была такой, как они, – наркоманом, зависящем от адреналина выступлений. Волнение перед премьерой, энергия театра, пробегающая сквозь меня. Свет в лицо. Темнота, скрывающая зрителей. Я знала, что в зале сидят мои родители: мама проклинает телефон, в котором не хватает места для записи спектакля, а папа невольно произносит текст роли вместе со мной.
Сцена была моим вторым домом. Там я чувствовала себя в безопасности. Живой. Уверенной.
По сцене бежит босая девушка. Та самая, которая обозвала меня Фредди Крюгером. Пайпер права – выражение лица у нее и в самом деле приметное.
Она делает несколько прыжков (до грациозности Сары ей, конечно, далеко) и кланяется парню, который шутливо ей аплодирует. Девушка треплет его волосы и вдруг ловит мой взгляд. Я не успеваю отвернуться, а она принимается шептаться с парнем, тот оборачивается ко мне.
Новость о моем появлении разлетается по залу – судя по тому, как все начинают крутить головами.
«Тревога! Тревога! Критическая ситуация! В нашем театре – Обгоревшая!»
Я вжимаюсь в бархатное кресло, пытаясь подавить чувство, которое никогда еще не испытывала в святая святых – театре. Страх.
Как я смогу подняться на сцену, если даже сейчас у меня от паники по коже бегут мурашки?
Похоже, пожар уничтожил оба моих дома.
Все кресла заполнились – кроме тех, что рядом со мной. Крепче прижав к себе сумку, я достаю наушники и уже собираюсь их надеть, как ко мне подходит парень с темными глазами и смуглой кожей.
– Тебя ведь Асад зовут?
Он указывает на коридор.
– Там я просто Асад. А здесь я Асад Ибрагим, непревзойденный осветитель сцены! – Он пафосно вскидывает руки, случайно задевая меня за предплечье. Но, как ни странно, не отшатывается в ужасе. – А ты что здесь делаешь? На прослушивание пришла или наниматься в рабочие сцены?
Мы с Пайпер решили, что я попытаюсь получить роль, а вот о втором варианте даже не подумали. А ведь это тоже считается.
– Второе, – решительно отвечаю я и кладу наушники обратно в сумку. – Конечно же, в рабочие сцены.
– Круто. Я тоже. – Он указывает на маленькую, размером с будку, комнатушку с огромными круглыми прожекторами, направленными на сцену. – Я управляю светом, так что обычно сижу там.
Он обводит взглядом зал, и его улыбка на миг меркнет.
– Значит, Пайпер все-таки не пришла? Вы с ней разве не срослись как сиамские близнецы?
– Театр ее больше не интересует.
– Вот облом. Она единственная среди этих примадонн знала мое имя. А большинство из них, наверное, считают, что меня зовут «Больше света!».
Я невольно смеюсь, и Асада это явно воодушевляет.
– А, так ты все-таки умеешь улыбаться! – торжествующе восклицает он. – Ладно, из какого мюзикла строчка: «Ты одет не полностью, если на тебе нет улыбки»?
– «Энни»[8].
Широко улыбаясь, Асад садится в кресло рядом со мной.
– Впечатляет. Среди школьников мое знание бродвейских цитат обычно остается незамеченным – и чаще всего неоцененным. Нам здесь нужно больше таких, как ты.
Я сильнее вжимаюсь в кресло.
– Как я?
Асад продолжает беззаботно болтать, будто не понимая, что я мучительно жду от него объяснений.
– Людей, которые по-настоящему ценят театр.
Осознав, что речь идет не о моей внешности, я расслабляюсь и шучу:
– Ну, иногда надоедает смотреть «Настоящих домохозяек».
Асад улыбается.
– Я рад, что ты пришла, Ава.
Я перевожу взгляд на пустые сидения рядом со мной.
– Кроме тебя это никого не радует. Только ты и Пайпер разговариваете со мной.
– Да у тебя на лбу написано: «Не говорите со мной». Даже в коридоре, рядом с Пайпер, ты всегда смотришь в пол.
Осознав, что и сейчас смотрю на свои туфли, я заставляю себя поднять взгляд на Асада. И вижу в его потрясающих, почти черных глазах свое отражение.
– Ничего подобного.
Он улыбается.
– А помнишь, как я пытался пообщаться в твой первый день в школе?
– Ну да.
– Ты совсем не обращала на меня внимания.
– Я решила, что ты просто вежливый и говоришь с пострадавшей при пожаре новенькой из жалости.
Асад закатывает глаза.
– Именно. Я был вежливый, а ты отшила меня.
Бестолковое любопытство – так я охарактеризовала его поведение. Я чувствую, как внутри меня что-то переворачивается, и понимаю, что с Асадом одним определением, нацарапанным в углу страницы, не обойтись.
– Я это к тому, что, может, тебе стоит время от времени поднимать взгляд от пола, – говорит Асад, – а то подумают, будто ты что-то потеряла.
Я запинаюсь, пытаясь подобрать слова. Не улыбайся Асад так открыто и обезоруживающе, я бы сочла его полным придурком – он говорит, что это я виновата в том, что у меня только один друг во всей школе.
Может, я бы даже обиделась, если б его улыбка не заставила меня почувствовать, что этот болтун вполне может стать моим вторым другом.
Босой долговязый парень в черном выходит на сцену и хлопает в ладоши, призывая будущих актеров и актрис занять свои места. Асад задумчиво опирается подбородком на ладонь, словно вот-вот произнесет монолог, достойный Гамлета.
– Если вы пришли сюда без интереса, а только потому, что школа заставляет вас что-то выбрать, или если вы думаете, что упоминание театрального кружка поможет вам при поступлении в колледж, то вы ошиблись. Здесь нет места самозванцам.
Парень делает паузу, оглядывая толпу, его манеры и внушительный рост эффектно работают на сцене. Судя по ухоженной бородке клинышком и короткому хвостику черных волос, он не раз прочел пособие «Как одеваться подобно режиссеру с Бродвея», а на стене его спальни висит фото Лина-Мануэля Миранды[9], на которого он явно старается походить.
– Во имя бессмертных слов Полония «Будь верен сам себе», выбирайте: вы с нами или нет?
Повисшую тишину нарушает шорох, привлекающий к себе всеобщее внимание: какой-то мальчишка собирает свои вещи и выбегает за дверь, провожаемый каждой парой глаз в этом зале.
– Для тех, кто остался, поясню – мы не похожи на другие кружки. Театр – образ жизни. Театр и есть жизнь. – Он выразительным жестом указывает на девушку в первом ряду: – Ты найдешь себя на этой сцене, и ее огни раскроют тебя, если ты им позволишь.