Взгляд Асада падает на мою голову раньше, чем я успеваю прикрыть ее, и на миг его глаза расширяются. На месте длинных прямых каштановых волос, которые украшали мою голову до пожара, теперь виднеются лысые проплешины – там врачи брали кожу для пересадки на лицо. Часть фолликулов сгорела, а из тех, что уцелели, теперь растут грубые, курчавые волоски. Доктор Шарп убеждает меня, что это временно, но я не рассчитываю, что мои волосы когда-нибудь станут шикарными, как в рекламе шампуня.
Пятнистый скальп делает мой облик мумии еще более жутким, однако вместо того, чтобы убежать с криками ужаса, Асад поправляет мою бандану.
– Поздравляю! Ты только что перешла на темную сторону театра! – произносит он и натягивает собственную футболку. – Вскоре ты научишься сливаться с фоном не хуже меня.
Я на всякий случай поглубже натягиваю бандану на отверстие на месте левого уха.
– Жду не дождусь.
Тони – тот самый парень в черном – ведет нас во внутреннее святая святых сцены. Мы гуськом бредем по лабиринту черных кулис, а он указывает нам на акустическое и осветительное оборудование и укромные чуланы.
Пока Тони поясняет, как работает устройство по подъему занавеса, Асад наклоняется ко мне.
– Хочешь увидеть, где творится истинное волшебство? – шепчет он, щекотнув мой лоб прядью волос.
Когда остальная группа идет к гримерным, Асад ведет меня в заднюю часть актового зала. Я поднимаюсь за ним по темной винтовой лестнице, и пересаженная кожа болезненно натягивается на коленях. Комната, в которую мы поднялись, похожа на рубку управления космическим кораблем. Усевшись во вращающееся кресло, Асад раскидывает руки в стороны, обводя взглядом ряды рычажков и кнопок.
– Добро пожаловать в мою берлогу. Она, конечно, скромная, но цыпочкам нравится.
Я складываю руки на груди и прислоняюсь к стене, пытаясь не обращать внимания на жжение в коленях. Вдруг, если я начну тереть их или и вовсе усядусь на пол, как мне хочется, Асад решит, что зря притащил сюда странную Обгоревшую?
– И скольких же цыпочек ты сюда приводил?
Асад нажимает какую-то кнопку, и в актовом зале гаснет свет. Нажимает другую – и посреди сцены появляется круг света.
– В вопросе цыпочек количество – не главное.
Асад зажигает свет в актовом зале. Я смотрю вниз, и у меня екает в груди – пол далеко-далеко внизу. Вспоминается, как я выглядывала из окна спальни. «Прыгай!» – кричал отец, но ноги не слушались. Тогда он толкнул меня, и я выпала из окна, и земля понеслась навстречу…
Не давая воспоминаниям накрыть меня с головой, я быстро отступаю от окна. В это время на сцену выходят несколько старшеклассниц во главе с Кензи, чье лицо выглядит еще противнее.
– Эта девушка вечно из себя что-то строит.
– Кензи Кинг? Вообще-то, это все принадлежит ей.
Он указывает на какую-то надпись за рядами кресел. «Театр семьи Кинг», – прищурившись, читаю я.
– В общем, она буквально владеет им. Ее семья каждый год жертвует кучу денег на театральный кружок, так что Кензи уверена, что возглавляет его – и всех, кто в нем состоит. – Асад возбужденно потирает руки. – Подслушаем их?
Он поворачивает рычажок на панели перед собой, и комнату заполняют звуки шагов.
– Чувствую себя вуайеристкой. Сделай громче, а?
Асад со смешком увеличивает громкость, и из колонок раздается голос Кензи.
– …да я же о ней беспокоюсь. Видели, какая неловкость произошла сегодня в круге доверия? Но кто стал бы винить парня за то, что он не захотел прикоснуться к этому… существу. И вряд ли она знает, что от нее несет, как от дома престарелых.
Напрягшись, я отступаю от Асада – вдруг он начнет принюхиваться, чтобы проверить слова Кензи? Однако он лишь приглушает звук.
– Прости, я не знал…
– Ничего, мне не привыкать. – Я пожимаю плечами.
– Зря. – Нахмурившись, Асад щелкает переключателем, и свет в глубине сцены то загорается, то снова гаснет.
Я отхожу еще дальше от окна, но уже не из боязни высоты – нет, теперь я опасаюсь, что меня заметит Кензи.
– Мы должны сказать ей что-нибудь. Ты должна сказать, – говорит Асад.
С напускным спокойствием я облокачиваюсь о пульт управления. Однако на самом деле мне хочется сбежать из этого места, в воздухе которого уже ощущается медицинский запах моего крема.
– Ага, конечно. Ведь такие, как я, могут запросто подойти к таким, как она, и сказать: «Пожалуйста, полюби меня. Ну пожалуйста!» Подобные кензи – один из непреложных законов старшей школы. Они как гравитация – будут всегда, что бы ты ни делал.
Кензи со свитой выходят из актового зала. Их губы шевелятся, но насмешек я уже не слышу – Асад выключил звук.
– Кроме того, если я начну выступать против каждой несправедливости, у меня не хватит времени на просмотр «Настоящих домохозяек».
– Все равно это неправильно, – со слабой улыбкой возражает Асад. – Пусть даже вы с Пайпер друзья.
– А причем здесь Пайпер? – выпрямившись, спрашиваю я.
– Видишь ли… – Асад осекается и тяжело сглатывает. – Это случилось под Новый год.
Он умолкает, будто ожидая, что я понимаю, о чем идет речь. Но я лишь недоуменно гляжу на него.
– Они с Кензи были лучшими подругами, а потом раздружились. И тут появляешься ты и становишься лучшей подругой Пайпер. Насколько я знаю девчонок – а знаю я их, откровенно говоря, не так уж и хорошо – это недопустимо.
Я поднимаю руку, призывая его замолчать.
– Пайпер дружила с Кензи? Не может быть!
Протяжно присвистнув, Асад качает головой.
– Пайпер не рассказывала тебе об этом?
– Нет. У нас довольно строго с тем, о чем можно, а о чем нельзя спрашивать.
Нажав на пульт всей ладонью, Асад погружает актовый зал в темноту.
– Возможно, пришла пора спросить.
Глава 15
В тот же вечер я провела кое-какую разведку в интернете. Первым делом открываю свой профиль, в который не заходила со дня пожара.
Я не врала Пайпер, что меня нет в социальных сетях, – я их и впрямь не использую. По крайней мере, в жизни после пожара.
С маленькой круглой аватарки мне улыбается Ава-до-Пожара, стоящая у огромного клена во дворе старого дома. Однажды в больнице я совершила ошибку – прочла все эти энергичные приказы из разряда «Поправляйся!» и комментарии в духе «Ты героиня», «Ты наш пример для подражания», «Главное, что ты выжила»… Я не отвечала на них. Что на такое вообще можно сказать?
Кроме того, мне нравится, что прежняя я до сих пор существую там, нетронутая огнем, смертью и реальностью – Ава-до-Пожара с безупречной кожей и счастливой улыбкой. И я хочу, чтобы она оставалась такой, застывшей в янтаре времени этой мировой паутины.
Так что я не стала нажимать на свое имя или красные цифры 153 в уголке, извещающие о количестве непрочитанных сообщений от старых друзей. Я хочу, чтобы они тоже помнили меня прежней.
Первым в новостной ленте оказывается фото Хлои. Я едва узнаю ее: Хлоя распрямила свои буйные кудри и похудела. На фото она сидит на краю сцены в нашем школьном театральном зале в компании Эммы и Стейси.
А потом я словно проваливаюсь в кроличью нору – на меня сыплются фотографии всех моих старых друзей. Вот они идут в «Бургеры и коктейли Томми», лазают по каньону, кланяются со сцены…
Жизнь и мои друзья идут вперед без меня.
При виде фотографии Джоша я замираю. Он стоит на школьной парковке, обняв за талию девушку с длинными волнистыми волосами.
Я тут же закрываю картинку. Вот почему я не хочу видеть их фотографии. Тем более эта разведывательная операция нацелена не на мое прошлое.
Я набираю имя Пайпер и легко узнаю ее по неоновой полосатой компрессионной одежде, словно сияющей на фотографии в профиле. Страничка оформлена в духе Пайпер – фото черно-белых спиц ее инвалидного кресла под неожиданным углом, макрофотографии ее ожогов, мрачные стишки о шрамах и бесконечное множество картинок с татуировками в виде крыльев феникса. Но ее самые ранние фотографии датируются серединой января. Ни слова о том, что случилось в Новый год, ни слова о Кензи.
Я вбиваю в строку поиска «Кензи Кинг» и щелкаю по фото загорелой девушки на фоне пляжа.
Ее профиль закрыт от посторонних. Тогда я проверяю странички ее друзей и нахожу предновогодние фотографии – Кензи и Пайпер в огромных очках и цилиндрах широко улыбаются на камеру. А еще их совместные фотографии с девушкой с короткой стрижкой – вот их троица сидит, закутавшись в одеяла, на футбольном матче; вот они на школьном балу, в расшитых блестками платьях; а вот – стоят на краю сцены, взявшись за руки…
В каком из безумных параллельных миров Пайпер и Кензи могли быть подругами?
Я просматриваю фотографии прошлого, которое Пайпер явно хочет забыть. Я должна узнать, что случилось, если хочу выжить в театре Кензи Кинг.
На этот раз доктор Лейн рассказывает нам о силе страха, а я думаю лишь о том, как бы улучить минутку и поговорить с Пайпер наедине.
Пайпер закатывает глаза, когда плачущий парень – кажется, его зовут Брейден – рассказывает о своих страхах. Он боится, что из-за потери руки не сможет больше играть на пианино, а его девушке будет противно обнимать его из-за шрамов.
– Спасибо, что поделился своими страхами, – говорит доктор Лейн под аккомпанемент всхлипываний Брейдена. – Я хочу, чтобы все вы сейчас подумали о том, чего боитесь больше всего. Как вы могли бы вернуть контроль над ситуацией? Выберите напарника и обсудите это с ним.
Пайпер поворачивается ко мне и кивает на Брейдена, вытирающего лицо бумажным платочком.
– Даже не будь у него шрамов, он бы все равно лажанулся во время первого раза с девушкой – рыдания не возбуждают. – Опершись подбородком на руки, она широко улыбается. – Кстати, расскажи о своем театральном Ромео.
– Не о чем рассказывать. Он в команде рабочих сцены и при виде меня не шарахается в сторону.
Пайпер кивает, ее глаза горят, будто я прочла ей страницу из непристойного романа для взрослых.